«И с декабря прошлого года вы туда не звонили?»
«Ни разу».
«А она не пыталась звонить ему?»
«Нет».
Рассказывая, Борис с аппетитом уплетал еду, тогда как Алена мутило от одного вида грязных тарелок.
— Две другие телефонистки подтвердили слова Мод относительно свояченицы. Потом наступила очередь Колетт.
Его секретарша. Единственная из всех, кто его немного ревновал.
— Когда он спросил, состояла ли она с тобой в связи, Колетт взвилась. Неприкосновенность личной жизни — и пошла, и пошла. Но в конце концов призналась.
Ничего не попишешь: тридцать пять лет женщине. Будь это в ее власти, она бы держала его в вате и нянчилась с ним целыми днями.
Допросили стенографисток, женский персонал бухгалтерии. Затем комиссар принялся за мужчин:
«Женаты? Дети есть? Сообщите, пожалуйста, ваш адрес. Вам случалось обедать с патроном и его женой?»
Я подал им знак говорить правду. Мужчин комиссар тоже спрашивал, были ли они знакомы с твоей свояченицей. Потом он выяснял, встречались ли они когда-нибудь с Мур-Мур без тебя. С такими, как, например, Диакр или Манок, возни было немного.
Еще бы! Диакр — белесая вошь, а Маноку шестьдесят восемь лет.
Последним вызвали Бура. Он только что пришел в редакцию и выглядел не лучше тебя.
— Часть ночи я провел с ним и с Бобом Демари, — отозвался Ален. — Дербанули что надо!
— Вот, пожалуй, и все. Кажется, комиссар не дурак и знает, чего добивается.
Перед тем как подали антрекот, Ален закурил сигарету. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным. Небо было серое. Мерзость. Как у него на душе.
— Что у нас сегодня за день — пятница?
— Да.
— Значит, гроб уже установлен в их доме на Университетской улице. Сам не знаю, идти мне туда или нет.
— Тебе видней. Не забывай только, что ведь это твоя жена…
Борис не докончил.
Он прав. Ведь это его, Алена, жена — убийца той, что лежит теперь в гробу на Университетской улице.
Ален вернулся в редакцию: пришлось подвезти Бориса, иначе, вероятно, он поехал бы домой спать.
— Секретарша мэтра Рабю просила позвонить, как только вы вернетесь.
— Соедини меня.
Через несколько секунд Колетт протянула ему трубку.
— Месье Пуато, говорит секретарь мэтра Рабю.
— Я вас слушаю.
— Мэтр просит его извинить. Он забыл передать вам поручение от вашей жены. Она составила список необходимых ей вещей и просила, чтобы вы доставили их ей как можно скорее. Прислать вам его?
— Список длинный?
— Не очень.
— Диктуйте.
Ален придвинул блокнот и записал колонкой перечень вещей.
— Прежде всего серое платье из джерси — если оно не отдано в чистку, то висит в левом шкафу. Вы, видимо, знаете. Черная шерстяная юбка, новая, с тремя большими пуговицами. Четыре или пять белых блузок, самых простеньких. У них там раньше чем через неделю белье из прачечной не возвращается.
Алену казалось, что он видит Мур-Мур, слышит ее голос. Когда они останавливались в гостинице, бывало то же самое: списки белья, одежды, пунктуальность деталей.
— Две белые нейлоновые комбинации, которые без кружев. Дюжину пар чулок, неношеных, она их недавно купила, лежат в красном шелковом мешочке.
Сидеть в Птит-Рокетт по обвинению в убийстве, знать, что тебе грозит пожизненное заключение, и думать о новых чулках!
— Я не быстро диктую? Домашние туфли, черные лакированные. Сандалии для ванной. Купальный халат. Пару туфель на венском каблуке. Ее любимые духи, вы их знаете, один флакон, не очень большой.
Даже духи! Да, не теряется девочка! Держит хвост морковкой. Крепко, видно, стоит на земле, обеими ногами!
— Два-три тюбика со снотворным и таблетки от изжоги. Простите, я забыла, она еще тут прибавила гребень и щетку.
— Жена сама писала этот перечень?
— Да. Она отдала его мэтру Рабю и просила при первой же возможности передать вам. Тут в конце еще что-то приписано, какое-то слово, никак не разберу. Бумага плохая, карандаш… «So…» Да, здесь, кажется два «r». Ах, вот что, это по-английски: «Sorry».
Да, они нередко пересыпали свою речь англицизмами. «Sorry» — извини меня.
Ален взглянул на Колетт — конечно, не спускает с него глаз, — поблагодарил секретаршу Рабю и повесил трубку.
— Ну, Колетт, скажите, как допрос? Много вам тут крови попортили?
Колетт изумленно уставилась на него.
— Прости, заговариваюсь, — добавил он. — Стал обращаться к тебе на «вы». Неприятно, наверно, было признаваться, что нам случалось переспать, а?
— Это никого не касается.
— Так принято думать. Каждый воображает, что в его жизнь никто и носа не смеет сунуть. А потом — бац — случается какая-нибудь петрушка, и вся твоя жизнь со всем ее грязным бельем выставлена на всеобщее обозрение. На этот раз, — добавил он с иронией, — выставили на обозрение меня.
— Ты очень страдаешь?
— Нет.
— А не притворяешься?
— Поклясться могу — мне на это наплевать. Пусть бы даже они обе переспали со всем Парижем.
Бедняжка Колетт. Сентиментальная дурочка! Ни дать ни взять усердная читательница журнала «Ты». Видно, принимает еженедельник всерьез, одна из немногих в редакции.
Колетт со своей стороны предпочла бы видеть Алена в отчаянии. Чтобы он положил голову ей на плечо, а она бы его утешала.
— Бегу. Нужно отвезти ей вещи.
Ален спустился во двор, сел в свою машину и еще раз проделал хорошо знакомый ему теперь путь. Посвежело. Прохожие уже не брели уныло по тротуарам, как это было вчера. Вид у них стал бодрее, лишь некоторые задерживались у витрин.
Он поднялся в лифте, открыл дверь ключом и увидел новую служанку. Он забыл про нее и в первую минуту недоуменно остановился. Так, значит, Она решила поступить к нему на полный день. Работа была в разгаре. Все шкафы и ящики в коридоре открыты.
— Что это вы делаете, крольчонок?
Он все еще говорил ей «вы». И сам этому подивился. Долго так не продлится.
— Хочешь, чтоб от тебя была польза в доме, — надо знать, где что лежит. А заодно я решила почистить и одежду. Давно пора.
— В таком случае вы сейчас мне поможете.
Ален достал из кармана список и принес вместительный чемодан.
— Серое платье из джерси.
— Его бы надо отдать в чистку.
— Жена забыла, чистили его или нет. Ладно, давайте его сюда.
За платьем последовали комбинации, штанишки, чулки, обувь и все прочее.
— Пустите, я уложу сама, а то суете как попало.
Он посмотрел на нее с интересом. Ого, она, оказывается, не просто хорошенькая, молодая и аппетитная, а еще, как видно, и свое дело знает неплохо.
— Это в тюрьму?
— Да.
— И духи тоже?
— Видимо, да. Подследственные пользуются особыми правами. Не знаю только, распространяется ли это на духи.
— Вы ее видели?
— Она сама не хочет меня видеть. Кстати, а где эта девушка, что сегодня здесь ночевала?
Он думал, что Бесси еще не ушла.
— Она встала вскоре после вашего ухода, опять попросила кофе и пришла ко мне на кухню помогать его варить.
— Голая?
— Надела ваш халат, хоть он ей и велик, по полу волочится. Мы тут с ней поболтали. Я ей приготовила ванну.
— Она ничего не сказала?
— Рассказывала про вашу встречу и как у вас было дело ночью. Все удивлялась, что я здесь сегодня первый день. А потом говорит: «Ты ему скоро понадобишься».
— Для чего?
— Для всего, — ответила Минна невозмутимо.
— Налей мне не очень крепкого виски.
— Так рано?
Ален пожал плечами.
— Ничего, привыкай.
— Вы часто такой, как прошлой ночью?
— Почти никогда. Пью много, но пьянею редко. Такое похмелье, как сегодня утром, — это у меня за всю жизнь, наверно, третий раз. Давай, поторапливайся.
Ну вот, готово — он уже говорит ей «ты». Одним кроликом стало больше. Он испытывал потребность приобщать все новых и новых людей к своему окружению, но при этом ставить их немного — нет, пожалуй, намного — ниже той ступеньки, на которой стоял сам.
Неужели это и правда так? Прежде Ален над этим не задумывался. Он полагал: приятели — это кружок людей с одинаковыми вкусами, людей, на которых можно положиться.
Но это оказалось фикцией, как и многое другое, во что он верил. Когда-нибудь он составит перечень своих фальшивых ценностей, не выдержавших проверки жизнью. Вроде того как Мур-Мур составляла список своих платьев, белья, обуви и всего остального.
А сейчас он проверит, не отправился ли все-таки Бланше на Вандомскую площадь — несмотря на то что в гостиной торжественно установлен гроб с телом жены. Хотя нет, маловероятно. Бланше, разумеется, стоит у дверей задрапированной крепом комнаты, неподалеку от катафалка и трепещущего пламени высоких свечей.
— Алло! Альбер?.. Могу я переговорить с зятем?.. Да, знаю, мне надо сказать ему несколько слов.
Непрерывный поток людей, как и следовало ожидать. Должностные лица, депутаты, может быть, даже министры. Бланше занимали важное место в этой иерархии. Трудно предсказать, до каких вершин они еще поднимутся.
Отчего Ален усмехнулся? Ведь он им не завидует. Он ни за что не согласился бы стать таким, как они. Он их терпеть не может. Более того: презирает за приспособленчество, за все компромиссы, на которые они идут во имя карьеры. Он определял Бланше одним словом — «дерьмо» и любил повторять: «От них смердит».
— Говорит Ален. Прости, что побеспокоил тебя.
— Да, для меня это очень трудный, мучительный день и…
— Именно поэтому я и решил тебе позвонить. Вокруг дома, наверно, толкутся фотографы и журналисты.
— Полиция пытается держать их на расстоянии.
— Мне, пожалуй, не стоит у тебя показываться?
— Я тоже так считаю.
— Что касается завтрашнего дня…
— Нет, нет, на похоронах тебе присутствовать не следует.
— Это я и собирался тебе сказать. Поскольку я муж убийцы… А кроме того…
Какой бес в него вселился?
— Это все, что ты хотел мне сообщить? — прервал его Бланше.