– Тебе, Варгунин, решено доверить главную роль, так что береги себя ради общего дела! И в нужный момент не заробей. Ты же знаешь – Его Высочество нерешительных в таком деле не потерпит!
– Как-то мне боязно… – отвечал тот, кого назвали Варгуниным. – Когда какой офицер или даже полковник – я запросто управлюсь, а тут Он Сам!
– Дурак! Да тебе ж после такие виды карьерные откроются, о каких ты и мечтать не можешь! Меня, например, Его Высочество каждый год после красносельских маневров за границу на воды отправлял геморроиды лечить.
Шуршание осыпавшейся сажи в дымоходе заглушило дальнейший разговор – в нижнем этаже возобновились боевые действия.
«Может позвать городового? – подумал Фаберовский. – А то из-за этой дуры, потратившейся на конку, ничего не услышу».
Сквозь шуршание сажи снова пробились голоса из квартиры Черепа-Симановича, и поляк сразу оставил всякие мыли о городовом:
– Куда это вы, капитан Сеньчуков, откланиваетесь? Как только доходит до серьезного дела, вы сразу откланиваетесь.
– У меня назначена встреча, господа.
– Насчет сегодняшнего сбора мы не вчера решили, капитан, вы вполне могли бы назначить встречу на другое время.
– Да он всегда участвует только в тех делах, где нет никакого риска, зато большие выгоды по службе или в денежном смысле, – сказал тонкий капризный голос. – А чтобы самому пожертвовать ради Его Высочества – так он сразу в кусты!
Тут он услышал, как кто-то поднялся по лестнице и открыл чердачную дверь. Фаберовский метнулся за печную трубу и осторожно выглянул из-за нее. Его фонарь тревожно мерцал у дыры в полу. Пришлось выскочить из укрытия и, прикрутив фитиль, тут же вернуться обратно.
– Кто здесь? – спросил испуганный женский голос и в проеме двери показался бабий силуэт с тазом, полным белья.
Поляк притаился. Баба поставила таз, намотала на руку конец мокрой скатерти и настороженно двинулась в сторону Фаберовского, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Она подошла к дыре в полу и встала на самом краю.
Стояла она долго, и у Фаберовского замерзли голые руки, которые он в спешке не успел сунуть в рукавицы. Поляк попытался спрятать руку в карман, и это движение не ускользнуло от острого слуха бабы.
– Ах, вот ты где, мазурик! – вскрикнула она, шагнула вперед и тотчас провалилась в дыру.
Фаберовский бросился ей на помощь, представив себе, что будет, если она проломит второй слой досок и дранку и рухнет в квартиру, но в тот же миг схлопотал тяжелой мокрой скатертью по морде. Поляк завалился на спину, а очки его отлетели куда-то во мрак.
– Ты что, курва, делаешь! – вскрикнул он и лягнул ногой темноту.
– Убили, убили! – заверещала баба и грохнулась оземь, так что скрипнули выдираемые из балок гвозди, державшие черный потолок, и в носу у поляка засвербело от столетней пыли.
– Заткнись, дура, пока и впрямь не убил! – сказал поляк, встал на четвереньки и принялся кружить по полу в поисках очков. – Я не мазурик, а секретный агент. Это в каком же другом государстве секретных агентов на службе мокрыми скатертями по лицу лупят и очки сбивают?
Вой сразу утих и баба запричитала:
– Так это я выходит, секретного агента по морде мокрым бельем шваркнула! Запамятовала, Господи, ведь Агриппина Ивановна говорила! Да ведь это Сибирь!
– Да уж не иначе.
– Где вы, ваше благородие? Давайте я вам рожу-то хоть оботру!
– Да уж обтерла, холера ясная!
Было слышно, как баба вылезла из дыры в полу и бухнулась на колени, стукнув лбом об пол.
– Не погубите, ваше благородие! Муж у меня пьяница, шестнадцать детей… вечно буду Бога молить! А стеклышки ваши за печную трубу отлетевши.
– Вешай свои тряпки да убирайся! – прорычал поляк, нацепляя на нос очки.
– Вот спасибо, милостивец! – обрадовалась баба. – Благодетель вы наш! Желаете, я вам бельишко постираю?
– Ты вот что, ты мне лучше по-другому услужи!
– Ох, родненький, – испугалась баба. – У меня ведь и так шестнадцать детишков-то. Куда ж мне еще? Да и холодно здесь.
– Дура! Ты когда пойдешь вниз мимо той квартиры, ухо к двери приложи да послушай, о чем там говорят. Если что услышишь, мне потом перескажешь. Понятно?
– Понятно, родненький вы наш… Вот и Лукич меня о том же просил… Только не серчайте, я в один миг все повешу!
Баба кое-как побросала скатерти на веревки и скатилась вниз с чердака на лестничную площадку. Дверь в квартире Черепа-Симановича распахнулась, и баба была сметена вывалившими оттуда офицерами – все они были взъерошенные, кто в наброшенной на плечи шинели, кто просто в мундире, и все, как один, с шашками наголо. Впереди оказался подполковник пограничной стражи, который взмахнул шашкой и крикнул:
– Сеньчуков и Юнеев – на чердак! Раух – спуститесь вниз и посмотрите, нет ли там во дворе и на улице кого подозрительного.
– Ох! – сказала баба, придавленная между стеной и дверью, и измождено села на гранит площадки, растопырив ноги в грязных валенках.
Первым полез Юнеев, придерживая на голове мерлушковую шапку. Капитан Сеньчуков тоже поднялся на чердак и встал рядом.
– Копотью керосиновой пахнет, – сказал он. – Должно быть, притаился где-то здесь.
– Надо бы фонарь принести, – крикнул Юнеев вниз подполковнику Чеховичу.
Становилось ясно, что уйти отсюда миром не удастся, и Фаберовский стал лихорадочно составлять план кампании. Единственное, что он смог придумать – вылезти на крышу через слуховое окно. Был риск сверзнуться вниз по обледенелой кровле, но внизу были еще не убранные огромные сугробы, что давало ему шанс на спасение.
Подполковник Чехович ушел в квартиру и вернулся с керосиновой лампой. Он и еще несколько офицеров поднялись на чердак и присоединились к Юнееву и Сеньчукову. Медлить было больше нельзя. Поляк схватил фонарь и метнул его в противника. Затем бросился к окну, ухватился руками за балку и ногами вышиб раму наружу.
– Вот он! – крикнул подполковник. – Юнеев, держи его! Сеньчуков, лезьте через второе окно на крышу.
Лезть в окно ногами было страшно, Фаберовский помнил, что от слухового окна до карниза аршина полтора, не больше. Но так он хотя бы мог цепляться руками за косяки, пока не упрется ногами в водосливный бортик. Что он и сделал. Утвердившись каблуками на скользком бортике и распластавшись спиною на заснеженной крыше, он увидел прямо перед собою черное жерло водосточной трубы, а за ним пропасть улицы и дом на той стороне. В ярко освещенном окне, так близко, что казалось, можно было потрогать рукой, три рожи с раскрывающимися от изумления глазами плющили носы о стекло. На рельсы конки выскочил дежуривший сегодня дворник Мухоморов, плечи и шапка которого были засыпаны обрушившимся вдруг на него с крыши снегом, задрал голову и закричал, махая руками:
– Не поспел, Христом Богом клянусь – не поспел, ваше благородие! Не утруждайтесь, как бляху сдам, тотчас на крышу полезу!
Из соседнего слухового окна выехал на брюхе капитан Сеньчуков с выставленной вперед шашкой и, судорожно вцепившись левой рукой в сливной бортик, бросил взгляд на поляка. По выражению его лица Фаберовский понял, что капитан узнал его. В глубине чердака раздался грохот и ругань. Поручик Юнеев, бросившийся вслед за поляком, попал ногой в разобранную дыру в полу и завалился вперед, а побежавшие следом за ним двое офицеров повалились на него.
Фаберовский перекатился по снегу вправо на живот и встал на колени, продолжая одной рукою держаться за окно. Из темного полукруга чуть не у него под мышкой высунулась рука с шашкой, а затем показалась голова ее владельца в мерлушковой шапке. Поляк отцепился правой рукой от косяка и изо всех сил заехал голове в нос. Голова взвизгнула и исчезла, а выпущенная на свободу шашка съехала по крыше к желобу, пролетела над водосточной трубой и исчезла за краем карниза.
– Беги! – заорал вдруг капитан Сеньчуков, все еще лежавший на животе головою к карнизу, носками сапог зацепившись за край своего оконца. – Все пропало! Провалилось! Я тебя потом сам разыщу!
Фаберовский оглянулся назад, чтобы посмотреть, кому он кричит, и увидел стоявшие у кухмистерской прямо под фонарем сани с сидевшей позади извозчика дамой, в которой он узнал приставшу. Та изумленно переводила взгляд с капитана на поляка и обратно, потом толкнула извозчика в спину, и сани уехали.
Поляк рывком подтянул под себя ноги и встал. Капитана втянули в окно. На чердаке явно происходил военный совет. Фаберовский с тоской огляделся. По гребню крыши шел частокол печных труб, оттуда можно было перебраться на крышу французского консульства. А куда потом? Можно попытаться слезть по водосточной трубе, но шансы на благополучный исход этого акробатического трюка были ничтожны. Внизу раздался свисток Мухоморова, а из подъезда кухмистерской выскочил Артемий Иванович с Лукичом. Фаберовский вскарабкался на гребень крыши, чтобы посмотреть, нет ли иных способов покинуть злополучную крышу. Но со стороны двора дом был на один этаж выше, и высота была еще больше. Оставалось только рассчитывать на помощь извне, а чтобы ее дождаться, требовалось не допустить врагов на крышу. Поэтому он вновь съехал вниз к слуховому окну и занял позицию на нем верхом, поджидая противников словно кот у мышиной норы. Но они так и не появились. Зато Фаберовский услышал конец военного совета на чердаке.
– Но он же видел нас! – донесся гнусавый голос поручика Юнеева.
– Да, и это ужасно! Особенно если учесть то, что рассказал Череп-Симанович: сегодня утром этот шпик уже приходил. Но это только подтверждает то, о чем я всегда вам говорил, господа: легкомысленность и неосторожность нас погубит! Что же касается Александра Александровича, то на этот раз возмездия ему не избежать!
– Луиза, водки! – с порога велел Артемий Иванович, взмахнув шашкой. – Его превосходительство чуть не погибло сегодня, ему надо выпить. Ну и мне тоже насыпь баночку.
При виде сверкающей шашки Луиза Ивановна сперва обомлела, а затем суетливо убежала на кухню. Оттуда донеслось подозрительно жиденькое звяканье кастрюлек – последние дни Луиза Ивановна вела хозяйство экономически.