Однажды Мария застала Анну склонившейся над конторкой. Заглянув через ее плечо, она не без удивления обнаружила, что та трудится над посланием, адресованным некой «милой Семандре».
Анна тотчас закрыла письмо руками.
– Кто такая Семандра? – спросила Мария.
– Ну, не могу же я называть ее Аврелией, ведь это имя – твое изобретение.
– Семандра! Так звали героиню из трагедии про царя Митридата, да?
Анна кивнула.
– Господин Беттертон желает, чтобы я играла в ней. Кстати, там есть еще один известный персонаж – Зифарес. Вот я и решила: пусть Франциска будет Семандрой, а я – Зифаресом.
– Анна, как тебе не стыдно все время подражать мне? Неужели ты не можешь придумать что-нибудь свое?
Анна сделала изумленный вид.
– А зачем мне придумывать что-то свое, когда у меня такая умная сестра?
Мария хотела рассердиться, но вместо этого лишь обреченно вздохнула. Ну что тут поделаешь? Она любила Анну – любила и не могла вообразить свою жизнь без нее.
Мария-Беатрис ждала ребенка – не просто ребенка, а сына. Его ждал от нее и весь народ Англии; только мальчик мог стать полноправным наследником британской короны. Неудивительно, что в стране с возрастающим напряжением следили за ее беременностью.
Когда ей нездоровилось, во всем Лондоне только и говорили, что о ее самочувствии.
В ее покоях часто бывала королева Екатерина. С недавнего времени они стали подругами: сама Екатерина уже отчаялась когда-нибудь родить наследника, а потому возлагала надежды на Марию-Беатрис.
Велика была ответственность герцогини.
В первых числах января она переехала во дворец святого Якова – и по истечении положенного срока наконец-то вздохнула с облегчением: у нее начались родовые схватки.
За окном медленно падал снег, во дворце тоже было тихо и торжественно. Марии-Беатрис казалось, что весь мир, затаив дыхание, ожидает рождения ее ребенка.
Очнувшись, она услышала чьи-то голоса. В комнате горело множество свечей, и она уже не чувствовала никакой боли. Вот кто-то склонился над изголовьем.
– Яков, – позвала она.
– Я здесь, дорогая.
– Как ребенок?
– В порядке. А вот тебе надо отдохнуть.
– Я хочу увидеть его. Помолчав, он сказал:
– Принесите дитя…
Дитя? Почему он произнес это слово? Неужели… Ведь если бы родился мальчик, Яков назвал бы его по-другому.
Принесли что-то маленькое, запеленутое. Вложили в ее протянутые руки.
– Наша дочурка, – нежно улыбнулся Яков.
– Девочка!
Однако уже в следующий миг, крепко прижав ее к себе, она перестала думать о том, что ей полагалось родить мальчика. Это ее ребенок. А она – его мать. Мария-Беатрис откинулась на подушки и закрыла глаза. Затем усмехнулась – вспомнила глупенькую девочку, мечтавшую найти счастье и покой в унылых стенах женского монастыря.
Лежа в постели, она размышляла о будущем своей дочери. Отдать ее на воспитание вместе с падчерицами? Но ведь те намного старше. И кроме того, находятся под опекой протестантского епископа. Почему ее дочь должна становиться протестанткой? Сама она – католичка, Яков – католик, хотя и не признается в этом на людях. Почему же, спрашивается, они не могут воспитывать детей так, как им хочется?
Когда пришел Яков, она сказала, что желает крестить дочь по католическому обряду.
– Дорогая, это невозможно, – вздохнул Яков.
– Почему? Мы-то с тобой – католики.
– Потому что наша дочурка входит в число наследников трона. Народ Англии не согласится на крещение в католической церкви.
– Это моя дочь, – упрямо произнесла Мария-Беатрис.
– Увы, дорогая, мы всего лишь слуги народа.
Больше он не говорил с ней на эту тему, однако Мария-Беатрис, лежа в постели, по-прежнему размышляла над вопросами, не дававшими ей покоя. Почему из-за своей молодости она все время должна подчиняться чьим-то желаниям? Ее выдали замуж, не спросив согласия, и она никакими слезами не могла изменить свою судьбу, хотя сейчас была даже благодарна ей. Но дело не в том – сколько же это может продолжаться, вот в чем вопрос. О нет, хватит! До дна испив свою чашу унижений, она никому не позволит диктовать условия ее ребенку.
Она послала за своим духовником, а когда тот пришел, сказала:
– Отец Галлис, я желаю, чтобы вы крестили мою дочь. Священник удивленно поднял брови, но она добавила:
– В конце концов, это наше личное дело – мое и моей дочери. И еще моей церкви – моей, вы слышите? Пусть говорят, что угодно, я так решила.
Польщенный и обрадованный такой просьбой, отец Галлис в тот же день крестил девочку – прямо у постели матери, в присутствии служанки и монаха-католика.
Карл зашел проведать невестку. Сев у ее постели, он улыбнулся.
– Ну, как поживает моя новая подданная? – спросил он. Тотчас принесли ребенка.
– Очаровательная девочка.
Карл с одобрением взглянул на Якова, пришедшего вместе с ним. Затем вновь улыбнулся невестке.
– Видимо, гордишься собой? – добавил он. – Правильно делаешь, такие чудесные малыши рождаются не часто. Уже думала, как назовешь ее?
– Да, Ваше Величество, – ответила Мария-Беатрис. – Я назову ее Екатериной, в честь английской королевы.
– Превосходное имя, – заметил Карл. – А кроме того, это доставит удовольствие Ее Величеству.
– И еще – Лаурой. В честь моей матери.
– Тоже неплохо. Признаться, не ожидал, что к моему приходу все самые сложные проблемы будут решены. Нам остается лишь обсудить крестины этого благословенного дитя.
У Марии-Беатрис учащенно забилось сердце. Разговаривать с духовником было легче, чем с королем.
– Ваше Величество, – медленно произнесла она, – моя дочь крещена в согласии с обычаями моей церкви.
Карл несколько секунд молчал, потом улыбнулся.
– Екатерина-Лаура, – сказал он. – А ведь и впрямь – звучное имя!
Мария-Беатрис откинулась на подушки. Она победила. А впрочем, могла бы заранее предположить, что добродушный английский король не станет чинить ей препятствий.
Затем ее навестила королева.
– Очень трогательно, что ребенку дали мое имя, – сказала она.
– Вероятно, мне следовало бы сначала спросить позволения Вашего Величества.
Екатерина засмеялась.
– Ну, как ты понимаешь, за ним дело бы не стало. А вот король просил меня поговорить с тобой о крещении девочки.
– Но ведь…
– Его Величество желает, чтобы оно состоялось в королевской часовне, при участии епископа Лондонского.
– В согласии с традициями английской церкви?
– Разумеется.
– Когда Его Величество обратился к вам с этой просьбой?
– Полчаса назад, не больше.
Мария-Беатрис закрыла глаза. Как же так? И удивительней всего – разговаривая с ней, он не проявил никаких признаков ярости. Впрочем, вспыльчивым человеком его еще никто не называл. Обычно он просто улыбался, а потом все делал по-своему.
Она испугалась за отца Галлиса – за подобное самоуправство его могла постигнуть суровая кара – и после ухода королевы немедленно послала за ним, чтобы рассказать о случившемся.
Он сказал, что теперь им остается только ждать, когда гнев монарха обрушится на них.
Они приготовились к расплате, но ничего не произошло. А через несколько дней новорожденную крестили согласно желанию короля и ритуалам английской церкви. Крестным отцом ребенка был герцог Монмут, крестной матерью – его дочь Мария.
К этому делу король больше не возвращался. Как поняла Мария-Беатрис, он не любил ввязываться в неприятные истории – предпочитал добиваться своего, обходясь минимальными затратами сил и времени.
Мария пришла в отчаяние. Семья ее обожаемой Аврелии переезжала в один из особняков на площади святого Якова.
– Что же теперь будет? – в очередной раз посетив королевский дворец, спросила она. – Как мы сможем видеться, если тебя здесь не будет?
– Увы, дорогая, – ответила Аврелия. – Придется нам, как прежде, находить утешение в письмах. Впрочем, мои родители иногда будут наведываться во дворец святого Якова или в Уайтхолл – там мы сможем встречаться, хотя бы изредка.
Мария молчала.
– Я пришлю вам кольцо с сердоликом, – продолжала Аврелия. – Глядя на него, вы будете вспоминать обо мне.
– Спасибо, дорогая. Я всегда буду носить его с собой, – сказала Мария.
Вернувшись в Ричмонд, она отчасти смирилась с переменой, произошедшей в ее жизни, поняла, что отныне будет еще больше дорожить письмами к Франциске.
В этой мысли было даже что-то утешительное.
Каждый день она ждала Гибсонов, которые должны были передать ей кольцо с сердоликом. Анна, не меньше Марии огорченная известием о переезде Франциски, заявила, что тоже хочет оставить себе какой-нибудь сувенир на память; кольца все не было, и Мария уже начинала подозревать, что Франциска предпочла послать его Анне.
Свою ревность она изливала в письмах.
«Поскольку моя сестра оказалась более достойна твоей любви, чем я, то у меня есть все основания предполагать, что кольцо с сердоликом сейчас находится у нее. Ах, неблагодарная Аврелия, надеюсь, ты переедешь не слишком скоро – лишенная твоей любви и возможности видеть тебя, о мой неверный муж, я буду убита горем, тогда как она сможет найти немалое утешение в разлуке с тобой, потому что ей удалось одержать победу над соперницей, однажды изведавшей мимолетное счастье от наших встреч, а теперь лишь питающей надежду на то, что воспоминания о бедной Клорине не сразу будут изгнаны из твоего жестокого сердца».
Впрочем, вскоре выяснилось, что кольцо с сердоликом находилось вовсе не у Анны; в положенный срок оно было в целости и сохранности доставлено Марии.
Это счастливое событие заставило ее забыть о том, что почтовое сообщение с Франциской отныне будет затруднено, поскольку через два дня той предстояло переехать на площадь святого Якова.
Поглощенная любовью к Франциске, Мария по-прежнему питала слабость к своему кузену, герцогу Монмуту; кроме того, все чаще появляясь при дворе, она завела немало знакомств среди девушек из благородных фамилий, состоявших в услужении у членов королевской семьи. Многие из них вызывали в ней самую искреннюю симпатию, однако страстное увлечение Франциской не позволяло Марии делить свое сердце с кем-либо еще.