И сейчас: им было приказано занять оборону — они заняли. Правда, необычно разреженно, один солдат за троих, но бывает и такое. Раз на раз не приходится, тем более на войне.
Гурин расставил ребят более или менее равномерно, наказал наблюдать. Максимов, запыхавшийся и насупленный до предела, пробежал траншею из конца в конец, сделал кое-какие коррективы, сказал Гурину:
— Я останусь на правом фланге взвода, а ты иди на левый. Следи, чтобы не спали.
Вскоре прошел командир роты Коваленков — накануне его повысили в звании, капитаном стал, как всегда, несуетливый, спокойный и с какой-то доброй, домашней улыбкой на лице. При вспышке ракеты узнал Гурина, кивнул по-простецки:
— Ну как? Все в порядке?
— Пока все нормально.
— Смотрите в оба, влево и вправо тоже повнимательней.
Потом пришли капитан Бутенко и младший лейтенант Лукин — парторг и комсорг.
— А, земляк! — узнал Гурина парторг. — Как комсомолия? Дух боевой?
— Боевой, товарищ капитан.
— За немцем следите, а то он, едрит твою за ногу, такой!..
— Ты же и другие взводы не забывай, — напомнил Гурину Лукин. — Перед рассветом обойди ребят, поговори.
— Хорошо, — пообещал Василий.
Где-то за полночь, оставив за себя командира первого отделения Зайцева, Гурин пошел по траншее. Курсанты бодрствовали, заслышав шаги, оглядывались, узнавали, оживлялись. У одной из ячеек Гурин увидел Харламова — он сидел на дне окопа и корчился от боли.
— Что с тобой? — Гурин нагнулся над ним.
— В санчасть надо меня отправить, — простонал он.
— Ранило, что ли?
— Нет, живот болит… Расстроился…
— Это бывает, — сказал Гурин спокойно. — От нервного потрясения. Ты возьми себя в руки и успокойся. А сейчас беги вон в воронку.
Харламов смотрел на Гурина сердито — думал, издевается над ним.
— Правда, правда, это от нервов. У моей матери такая же болезнь: бывало, как увидит немца или полицая, так сразу хватается за живот: «Ой! Ой!» Шок нервный. Так что — беги в воронку.
— Как же я побегу, когда он головы не дает поднять, все время строчит из пулеметов? А вдруг минометный налет?
— Ничего не бойся. И не забудь лопату с собой взять. Давай, не трусь. Это пройдет. Только никому не говори, а то еще смеяться будут. — Оставив его одного, Гурин побежал к Максимову, предупредил его, что он на несколько минут отлучится из взвода.
— Ладно, иди, — сказал тот хмуро. — Только недолго. За себя кого оставил?
— Зайцева.
— Хорошо, иди…
Первым делом Гурин отправился на НП роты — поговорить со старшим лейтенантом Коваленковым: может, как раз затея Гурина сейчас и ни к чему, а может, он подскажет что-нибудь. Часовой, заслышав шаги, вскинул автомат, но тут же, узнав комсорга роты, опустил его и пошагал лениво в другую сторону.
— Комроты здесь?
— Там, — сказал часовой лениво. По голосу Гурин узнал курсанта Шаповалова из второго взвода. Комсомолец. Художник. Ротную стенгазету разрисовывал. Глаз у него зоркий. На привале не сидит. Если в лесу — бродит меж деревьев, шуршит палочкой, шевелит, будто грибник, старую листву. Найдет какую-нибудь корягу, ковырнет раз-два ножичком, смотришь — зверь какой-то получился. Если на берегу реки — камешки собирает. И опять — то зверя найдет, то человечка. Однажды поднял плоский голыш с разводами жилок, ковырнул кончиком своего складничка — и камень ожил, превратился в глаз. Подарил Гурину, он и сейчас носит его в кармане как талисман.
— Почему не в духе?
— Кто? Я? — оглянулся Шаповалов. — Да нет… Спать охота…
Откинув полог, Гурин заглянул в блиндаж. Увидев там майора Кирьянова, почему-то не решился войти, опустил полог. Но майор заметил его, закричал:
— Стой, стой! — И когда Гурин вошел, прохрипел: — Почему бегаешь? Кого ищешь?
— Никого, товарищ майор. Хотел обойти роту, с комсомольцами поговорить. Ну и хотел сначала доложить об этом командиру роты… Может, он…
— «Хотел, хотел», — передразнил его майор. — Ну, а почему же обратно бежать собрался? «Хотел». Что комсомольцев не забываешь — молодец. Поднимай в них боевой дух! А сам-то как, не трусишь? — сощурился хитро майор.
— Разве заметно? — отшутился Гурин.
— Ха! — воскликнул майор. — Вроде нет. А сердечко как?.. — и он заперебирал пальцами у левой груди.
— Пока ничего. В траншее сидеть — чего бояться? В обороне — не в наступлении.
— А все же страшновато, а? Стреляют? — майор снова сощурился.
— Да это разве стреляют!
— Мало?
— Не опасно… В траншее не опасно. Вот когда в наступление пойдем — там поджилки задрожат не так.
— Задрожат?!
— Задрожат, товарищ майор.
— Э-э! А я думал, ты — герой: обстрелянный, бывалый!.. — Он обернулся к Коваленкову, но тот в ответ только неопределенно улыбнулся.
— Ну и что — что обстрелянный? Обстрелянный. И не раз, а все равно… К такому разве привыкнешь? — Гурин, кажется, всерьез поддался на подначку майора.
— Это верно, — неожиданно согласился майор. — К такому трудно привыкнуть. А все же есть разница: первый раз на передовой или пятый. А?
— Само собой…
— Ну вот, наконец-то уступил. Спорщик! Ладно, — майор поднялся. — Пойдем вместе к комсомольцам.
Они вышли из землянки, майор кликнул своего ординарца, и тот появился откуда-то из темноты:
— Я здесь, товарищ майор.
Они шли по траншее, майор разговаривал, шутил с курсантами, «поднимал настроение» и таким образом избавил Гурина от беседы с ребятами, чему тот был очень рад. Потому что, собираясь на эти беседы, чувствовал он какую-то неловкость, ему казалось, что и так все всем ясно и понятно: курсанты — не новички на передовой, многие из них уже успели хлебнуть побольше гуринского, и его разговоры ничего им не прибавят. Майор — дело другое: тут и звание, и опыт, и возраст — всё на его стороне.
На стыке со второй ротой Гурин сказал майору:
— Это уже не наша рота. Разрешите мне вернуться во взвод?
Майор с минуту о чем-то размышлял, потом закивал:
— Да-да… Беги. Только осторожно, голову прячь…
И тут, словно услышав их голоса, прямо над ними взвилась ракета и прострочил пулемет. Пули звучно вонзились в бруствер, обдав их крошками земли. Они невольно присели. Майор кивнул на ракету, прошептал:
— Видал, повесили лампадку?.. Слышат, сволочи…
Ракета, не долетев до земли, рассыпалась искрами, погасла, осколки ее зашлепали о землю.
— Беги, — сказал майор, и они разошлись в разные стороны.
Проходя мимо Харламова, Гурин спросил, как он себя чувствует.
— Ничего… Легче стало, — сказал тот, повеселев.
— А ты не верил, — бросил Гурин ободряюще и пошел дальше.
— Старший сержант, — остановил его Харламов, — ты… Вы уж не говорите никому…
— О чем речь? Забудь.
В своей ячейке Гурин положил автомат на бруствер и стал наблюдать за немецкой обороной. Еще вначале ему показалось, что на проволоке висит распростертый человек. Но тогда он об этом никому не сказал, — может, ему просто померещилось. Однако человек этот не давал ему покоя, и глаза Гурина притягивались к нему, будто магнитом.
Снова взлетела ракета и повисла как раз над ним. Явственно видны стали столбы, проволока между ними и человек на проволоке. Жутко смотреть: в мертвенно-голубом — мерцающем свете висит на проволоке человек. Гурин подошел к Зайцеву, спросил у него:
— Ты видишь, вон там что-то на проволоке висит?
— Да. То наш солдат, — сказал Зайцев. — Он там уже больше месяца, с тех пор, когда еще наши наступали. Пытались снять — немцы не даю: пристреляли, гады, его.
— Откуда ты все это знаешь?
— Комбат был тут, мы показали ему. Вот он нам и рассказал. Там под проволокой наших десятки лежат…
Прибежал связной от Максимова, сказал, чтобы Гурин послал людей за завтраком, а сам пришел к нему. Взяв по человеку от каждого отделения, Гурин отвел их на НП роты и, препоручив их старшине, побежал к Максимову.
Положив локти на бруствер, лейтенант всматривался через бинокль в немецкую оборону. Гурин подошел, встал рядом.
— А, комсомольский бог… — кивнул он, на секунду оторвавшись от бинокля.
— Какой там бог? Майор Кирьянов все за меня сработал. Звали?
Максимов молчал. И только когда ракета погасла, он, оторвав бинокль от глаз, опустился на дно траншеи, спросил:
— Ну как там, на твоем фланге?
— Тихо.
— «Тихо», — повторил он. — А настроение у людей?
— Нормальное.
— «Нормальное», — опять повторил.
Гурин насторожился: то ли он провинился в чем и лейтенант был недоволен, то ли лейтенанту начальство за что-то дало нахлобучку, и теперь Максимов хочет «разделить» с Гуриным этот груз.
— Что-нибудь случилось? — спросил Василий.
Лейтенант поманил его поближе к себе, сказал тихо:
— Утром предполагается наступление.
— А почему по секрету?
— Потому что это пока только слух такой.
— И мы пойдем в наступление? — удивился Гурин. — Что же это за наступление — солдат от солдата как телеграфные столбы друг от друга. В обороне и то жутко — такая разреженность.
— В том-то и дело, что пока никаких подробностей. Предполагается! А где, кто, как — пока неизвестно.
— Людей бы надо предупредить, — сказал Гурин.
— За этим и позвал. Пройди, проверь на всякий случай каждого — оружие, запас патронов, гранат.
Не успели они поговорить, как Максимова позвали к командиру роты.
— Ну вот… — сказал он. — Наверное, что-то выяснилось. Остаешься за меня. — Максимов одернул гимнастерку, отбросил назад на длинном ремешке планшетку и, пригнувшись, заторопился на НП роты.
Принесли завтрак.
— Это лейтенантов котелок. Куда его?
— Оставьте. Он сейчас придет.
— А ваш, товарищ старший сержант… Оставить? Вам на двоих с Зайцевым.
— Отнесите Зайцеву, пусть ест, не ждет.
Пригнув головы, ребята побежали по траншее, унося с собой теплый дух перловой каши с тушенкой. Гурин невольно глотнул слюну — раздразнили аппетит.
Вскоре пришел Максимов. Услышав запах каши, сказал весело: