Разумовский продолжал ладить свою постель и, казалось, не слушал материных речей. Но, закончив дело, сел на койку, покачался, словно пробовал, мягко ли, и, подняв голову, внушительно проговорил матери:
— Мамаша, я же вам сказал: не бойтесь меня. Я вас не обижу.
Мать засмущалась и, чтобы как-то замять неловкость, заговорила торопливо:
— Да разве я к тому?.. Топливо, говорю, дорогое. Уголь — беда наша. А почему? Кругом шахты, в газетах пишут, что добывают его сейчас много… И правда, много: составы бегут один за другим и все больше с углем, а купить его трудно…
— Уголь — хлеб индустрии, и это не просто слова, — сказал Разумовский и стал загибать пальцы: — Паровозам уголь нужен? Доменным печам нужен? Химической промышленности нужен?
— И то верно, — закивала мать.
— А сейчас, когда мы взяли курс на индустриализацию, потребность в топливе намного возросла, и растет она с каждым днем. — Помолчал, добавил: — Да и вообще, топить углем — это преступление.
— Как так? А все топють. Чем же еще топить? Дров у нас нет и кизяков — откуда их стольки?
— Бесхозяйственность. Это не я, это еще Менделеев сказал: топить углем — все равно что топить ассигнациями.
Заинтересовавшись разговором, Васька подошел поближе, стал у двери. Разумовский указал на него пальцем, спросил:
— Разве ты не знаешь об этом?
— О чем? — Васька взглянул на мать.
— О Менделееве. — Разумовский смотрел на Ваську, ждал ответа.
Тот застыдился, будто не выучил урока, покрутил головой.
— В какой класс ходишь?
— В шестой перешел…
— Еще узнаешь, — подбодрил его Разумовский и продолжал: — Уголь, как и нефть — самое ценное сырье, которое подарила природа человечеству. Из него можно делать керосин, бензин, разные смазочные масла, резину, шерсть, спирт, маргарин…
— И шерсть?.. — искренне удивилась мать.
— Да. Скоро мы с вами будем ходить в костюмах из искусственной шерсти. — Разумовский потрогал свою рубаху.
— И маргарин из угля? — продолжала удивляться мать. — И его можно будет есть?
— Конечно! Химия, молекулы туда-сюда поменяют, и все.
— Он же черный будет? — не верит мать.
— Не отличите от настоящего. — Разумовский был доволен произведенным впечатлением, продолжал: — А спирт, например, из угля я уже пил. Не отличишь от обычного. Поэтому жечь уголь в топках — действительно преступление.
— А чем же топить? — допытывалась мать. — Обед на чем-то надо варить…
— Обед можно сварить на электроплитке, на газу… Солнечную энергию будут использовать.
— Это когда еще будет! — махнула мать рукой. — А есть сейчас хочется…
Ваське разговор понравился, будто интересную книжку прочитал. Научную фантастику он любил. Хотя резина из угля — это уже никакая не фантастика: сначала из угля выкапчивают сажу, а потом ее превращают в резину. Так, по крайней мере, ребята рассказывали. И это похоже на правду, потому что, когда резина горит, от нее столько копоти, столько сажи — прямо хлопьями летит. А вот шерсть, маргарин — это интересно!..
— О чем задумался, тезка? — спросил его Разумовский. — Не верится? А ведь будет! Все будет! — воскликнул Разумовский и вдруг добавил: — У тебя, парень, глаза хорошие — мечтательные. Это прекрасно — мечтать! Тебе, наверное, хочется совершить что-то необычное? Такое, чтобы удивился весь мир? — спросил он, угадав постоянное Васькино желание. — Но знай: само по себе, случайно ничего не приходит. Чтобы что-то совершить, надо к этому стремиться, надо много знать! Надо много читать! Книги — вот аккумулятор всех знаний человечества.
— Книжки он любит, — сказала мать и посмотрела ласково на Ваську. — Носит из библиотеки, читает. Летом, правда, не очень… А так — читает, грех жаловаться… — И она тронула его голову рукой.
Васька тут же вывернулся из-под руки, застеснялся.
Когда сели обедать, мать сказала:
— Надо бы человека покормить, он, наверное, голодный…
— Во, начинается! — проворчал Васька.
— Ничего, ничего, — успокоила его мать. — Хватит и нам. Добро в человеке вызывают добром, а от зла зло и бывает. А он, видать, добрый: видишь, книжки советует читать. — И громко спросила: — Василий Никифорович, может, супу нашего отведаете? Он, правда, постный, без мяса, но…
— Не откажусь, — отозвался Разумовский.
Мать налила до краев в глубокую тарелку супу и на вытянутых руках, медленно, чтобы не расплескать, понесла Разумовскому. Поставила на стол, вернулась, взяла ложку, на ходу вытерла ее подолом фартука, приложила ковшиком к краю тарелки, сказала:
— Кушайте на здоровье…
Разумовский откашлялся в кулак, положил обе руки на стол, будто обнял тарелку, какое-то время смотрел прямо в суп, словно рассматривал себя в зеркале, потом не торопясь взял ложку и принялся молча есть.
Вечером, ложась спать, Разумовский попросил у Васьки почитать какую-нибудь книгу. Васька сначала замялся, раздумывая, давать ли: книжки библиотечные, он нарочно убирал их подальше, чтобы не изорвали на цигарки или не увезли целиком. Но отказать не хватило смелости, и он принес ему Максима Горького «Детство» и Виктора Гюго «Гаврош». Разумовский полистал своими толстыми в рыжих ворсинках пальцами, сложил вместе и вернул Ваське.
— Хорошие книжки. Но я их знаю. — Потом он снова взял «Гавроша», спросил: — А ты читал эту книгу целиком?
— Нет еще, только до половины, там заложено, — указал Васька на торчащий язычок белой газетной закладки.
— Не читал, значит, — догадался Разумовский и пояснил: — «Гаврош» — это только маленький отрывок из большого романа «Отверженные». Ты попроси в библиотеке — замечательная вещь!
На другой же день Васька принес домой толстую книгу романа и читал ее, забыв обо всем на свете. Жан Вальжан — какой человечище! И оттого ли, что эту книгу Ваське открыл Разумовский, или еще по какой причине, но стал он на своего квартиранта смотреть совсем другими глазами: рыжий, здоровый, всезнающий, наблюдательный, он казался Ваське Жаном Вальжаном, сбежавшим с каторги. Но окончательно Разумовский покорил Ваську на четвертый или пятый день. К этому времени уже выяснилось, что для него не оказалось интересных книг ни в школьной, ни в заводской библиотеке, и тогда Разумовский скуки ради решил по вечерам рассказывать хозяевам ранее прочитанные им книги. Рассказчиком этот бродяга оказался необыкновенным — он не пересказывал сюжет, содержание книги, а читал текст на память подробнейшим образом. Читал увлекательно — его слушали, не смея шелохнуться, и дети, и мать, он держал слушателей в напряжении час-полтора и обрывал на самом интересном месте, говоря:
— Продолжение завтра. А сейчас — спать, утром рано на работу. — И начинал взбивать свою подушку.
Васька с сожалением вздыхал, медленно поднимался и потом долго еще не мог уснуть.
Первая история, насыщенная невероятными приключениями, была замешена на жуткой смеси реального и колдовского, и длилась она поболе недели.
Жила-была крупная благородная банда из тринадцати человек. Она успешно делала свои дела, была неуловима и не знала себе равных. Добычу обычно они делили в склепе на кладбище. Со стороны посмотреть — горит в склепе огонь и тринадцать чертей справляют свой пир. И вот однажды свет в склепе гаснет, и на стене появляются огненно-кровавые буквы: «Вам отсюда не уйти». Вожак стирает ладонью текст, но он появляется вновь. И рядом — как знак — кровавый отпечаток ладони правой руки…
— Продолжение завтра…
Назавтра банда благополучно выбралась из склепа и продолжала свои дела. Но однажды ее постигло несчастье — она лишилась своего вожака. Банда переживает кризис. В одну из ночей, когда в склепе делили добычу двенадцать чертей, неожиданно раздался голос: «У вас не хватает одного звена, без которого все вы обречены на гибель. Я могу восполнить недостающее звено и спасти вас, но с условием…»
И снова — продолжение завтра. И так несколько вечеров подряд. За это время уже заполнились все койки, появились новые вербованные, а хозяева, будто загипнотизированные, слушали Разумовского. Да и новые жильцы невольно поддавались гипнозу рассказчика, вечером спешили побыстрее справить свои дела, усаживались поудобнее и торопили Разумовского:
— Давай, не тяни…
Разумовский не торопился, двигал бровями — собирался с мыслями. Иногда спрашивал:
— На чем вчера остановились?
— «Я могу восполнить недостающее звено и спасти вас, но с условием…» — с готовностью подсказывал Васька.
…Первым после Разумовского койку в общежитии занял быстрый, веселый, будто на пружинах, Аркадий Бойченко. Пришел он днем, еще на пороге сразу обнажил в широкой улыбке свои белые зубы, словно вернулся из дальних краев в родной дом, протянул всем мягкую белую руку, называя себя, в том числе Алешке и Татьянке, отчего последняя застыдилась, будто ей сделали предложение выйти замуж.
Аркадий выбрал себе койку в ближнем правом углу. Мать одобрила этот выбор:
— И правильно: зимой возле грубы будет тепленько. — И тут же спросила: — Комсомолец? — Ей очень хотелось, чтобы хоть один из вербованных был комсомольцем.
— Комсомолец, мать! Комсомолец! — сказал Аркадий и тут же показал серенькую книжечку с тисненым профилем Ильича на обложке.
— Вот хорошо, — обрадовалась мать и обернулась к Ваське, призывая и его порадоваться такому случаю.
— Хорошо, мать! Хорошо! — И он откинул со лба прядку соломенных волос.
— Издалека к нам приехал? — допытывалась она.
— Издалека. Из-под Орла, есть там город Кромы. Слышали?
— Орел — слыхала. Это ж где-то в Расеи? А фамилия хохлацкая.
— Не важно, — сказал Аркадий. — А у вас фамилия кацапская.
— Ну да! — не поверила мать.
— Самая настоящая. Курская.
— Ну да! — отмахнулась она как-то обиженно. — Еще чего придумал… Курских мы знаем, приезжают сюда на заработки. Зачуханные какие-то. Там, кажуть, мужики сами хаты белят.
— Там совсем их не белят, — засмеялся Аркадий. — Кто же вы тогда? Не хохлы и не кацапы?