Передышка
Переезд в другое поместье состоялся только через пять дней, ведь довольно сложно сорвать с места полсотни человек, нужно хотя бы вещи собрать, которые за эти месяцы разбрелись по закоулкам обжитых комнат. Потери были неизбежны: расчёски, носки, блокноты, а то и карманные планшеты не хотели переезжать с хозяевами и прятались в самых неожиданных местах. Хорошо, что не пропала ни одна игрушка: мальчишки берегли вещи братьев, наверное, больше, чем отец Иоасаф и падре Марко – дорожные иконостасы. Проще всего собраться оказалось Лене и Лёшке – у них почти не было личных вещей.
– Значит, так, – подхватывая Лёшкину сумку, объяснял Родионыч. – До Москвы доберётесь без проблем. Там вас встретит Владимир, он теперь вместо меня в филиале нача́лит. До места он вас на служебной машине довезёт, а там будете выполнять распоряжения Курьяныча. Всё понятно?
– Всё. – Лёшка ещё раз огляделся, проверяя, не забыл ли чего. – Вы за ребятами присмо́трите? Они же неугомонные, как ходить научились, одну лишь Лену и слушаются.
– Присмотрю, – рассмеялся Родионыч. – Идём, до машины провожу, а то во дворе темно.
Лена в это время перепроверяла вещи мальчишек – они должны были выехать через час, – и тоже давала последние наставления:
– Слушайтесь Мишу, Родионыча и…
– …И родителей, – рассмеялся Митя. – Лен, ты не волнуйся, мы всё помним, всё знаем. Не рисковать, много не купаться и не загорать, но и в четырёх стенах не сидеть. Не перерабатывать, не волноваться, беречь маму Аню. Ничего не забыли?
– Ничего. Вернёмся через две недели, не скучайте без нас.
– А ты Курьянычу привет передавай… – начал было Митя, но его перебил заглянувший в комнату Мишка:
– Лен, машина ждёт! Не волнуйся за этих обормотов.
– Сам такой! – шутливо обиделся Анри. – Хорошей дороги, Лен!
– Погоди минутку. – Шери протянул ей сжатый кулак. – Дай руку. Это тебе и Лёшке.
В её ладонь скользнули две подвески: прозрачные круглые медальоны-линзы размером с ноготь, в которых едва угадывались крохотные фотографии нескольких человек.
– Мишель помог сделать. Тут все мы.
Лена, обняв мальчишек, поспешила в тёмный ночной двор.
>*<
Перелёт в Москву, хоть и на пассажирском самолёте, а не спецрейсом, оказался спокойным и скучным. Если сторонники центра не знают, что Лёшка жив, то пусть остаются в неведении, до суда. Так безопаснее. Правда, в Москве пришлось немного поволноваться из-за задержки с багажом. Потом деловито-дружелюбный Владимир, коротко кивнув Лёшке и уважительно – Лене, – провёл их в неприметный минифургон.
– Устраивайтесь. Ехать часов шесть, без остановок, так что тут всё необходимое. Плитка рабочая, продукты в холодильнике, сами обед приготовите. А я за руль, так безопаснее, чем с автопилотом.
Лена буквально расцвела, ведь сколько уже лет не готовила и соскучилась по этому, нудному для некоторых занятию. Да и Лёшка, благодаря Мишкиным урокам, готовить умел и любил. Так что вскоре простенький овощной суп и омлет с сыром были готовы. После почти ресторанной еды поваров Мишеля эти блюда казались невероятно вкусными, по-настоящему домашними.
>
*
<
– Лёшка! Лена! – Курьяныч встречал гостей на крыльце старого – лет сто, не меньше, – деревянного дома, за которым на холме виднелась голубая чёрточка древней колокольни и едва различимо краснело здание конторы.
– Здравствуйте! – оттолкнула его худенькая черноволосая женщина. – Заходите в дом. А ты иди за ребёнком смотри!
Из глубины дома донёсся грохот и нарастающий рёв. Лена на мгновенье остолбенела, так всё напомнило ей первый год в центре, но сразу же отмерла: Лёшка вот, рядом, а там – его младший брат.
Курьяныч кинулся на басовитый обиженный голос, его жена, сбежав с крыльца, по-родственному обняла опешивших Лену и Лёшку.
– Да проходите же! Володь, и ты!
– Не, Ир, меня Алька ждёт. – Мужчина, кивнув ребятам, сел за руль. – Мне ещё мобиль сдавать, а потом на Волокно ехать, хорошо, если до темноты успею.
– Але привет передавай! – Ирина проводила отъезжающий мобиль взглядом и обернулась к растерянно топчущимся на крыльце ребятам:
– Что стоите, родственники? Давайте в дом! Умываться и за стол, ужин стынет.
В тесноватой прихожей стоял памятный Лёшке по первой встрече с Мишкой дух домашнего уюта, складывающийся не из каких-то определённых запахов, а из чего-то неуловимого, свойственного только по-настоящему обжитым стенам, и без разницы, деревянные ли они, кирпичные, или ещё какие-то. Почему-то вспомнилась услышанная от тёти Ани сказка о домовых, и подумалось: а может, то и не сказка вовсе?
– Ну, родственники долгожданные, садитесь за стол. – Встрёпанный Курьяныч, нервно дёргаясь на каждый шорох, осторожно зашёл на кухню:
– Успокоил на время, рисует, можно посидеть.
– Доставай, – так же тихо ответила-приказала ему жена, – то самое.
Курьяныч, прикрыв дверь, чтобы из коридора не было видно, что делается на кухне, откинул толстый ковёр и полез в небольшой люк подпола, вскоре подав оттуда стаканы, коробку с тортом и две пыльные бутылки вина, пояснив удивлённым гостям:
– Пришлось об этой яме вспомнить, теперь всё ценное или опасное туда прячем. Колька-то ещё лоб бестолковый, всё или в рот тянет, или бьёт.
– А где он? – обернулась Лена, до того делавшая вид, что рассматривает цветы на подоконнике. – И сколько ему сейчас психологически?
– Три, четвёртый пошёл. Вчера, вроде, кризис закончился. – Курьяныч неосознанно потёр скулу. – Хорошо, я тренированный, а Иру он боготворит, даже когда истери́т, её пальцем не трогает.
Лёшка словно оказался на жгучем морозе, грудь перехватило так, что не вздохнуть. Сам он того своего удара не помнил, но в дневниках отца читал, и теперь понимал, что пришлось вытерпеть Лене. Она же, оценив обстановку, попыталась помочь Ирине накрыть на стол.
– А ну сядь! – рассердилась та. – Только с дороги, и за хозяйство?! Сиди и не дёргайся. И ты, племянничек, за стол! Петь, расставляй стаканы. Уж извините, но бокалы мы на время спрятали, и так посуды с этим дитём не напасёшься. На днях умудрился за шесть минут разбить набор кружек из небьющегося стекла. Чего лыбишься? Кто додумался ему молоток подарить?! У самого ума, как у младенца, папаша. Вино разливай!
Лёшка обалдело смотрел, как грозный тренер послушно выполняет шуточно-сердитые приказы жены, одновременно с этим чувствуя, что он приехал домой. Похожее было всего один раз, в день прихода к Мишке, когда тётя Аня так же шутливо и безоговорочно погнала его на кухню. Может, так в семье и надо? Но Лена никогда не вела себя вот так.
Ирина взглянула на него, на сидящую со странным, счастливым и в то же время болезненным выражением лица Лену, и, извиняясь, улыбнулась:
– Вы простите. Петька тут хозяин, а я – хозяйка, у нас у каждого свои дела по дому. Ну а так как мы оба по работе привыкли руководить, дома и отдыхаем от ответственности. Я его гоняю по домашним мелочам, он меня – по бытовой технике. Развлекаемся так. Да и… Странно для нас всё это, хотя оба сразу решили Кольку взять. Петька всё время о тебе, Лёш, говорил, и когда ты только в контору пришёл, и зимой практически каждый звонок с рассказа о тебе и ребятишках ваших начинал. Вроде, умом мы привыкли, а всё никак не поверим. Лена, ты прости, но Лёша так похож на Кольку, что кажется – сын повзрослел и сидит за столом.
Только что бойкая и насмешливая женщина вдруг отвернулась и тихо попросила:
– Петь, да разлей ты вино, пора…
Курьяныч плеснул в стаканы красное вино, протянул Лене и Лёшке, и неожиданно сиплым смущённым голосом попытался произнести тост:
– Лена, Лёша, мы рады, что вы приехали к нам, и… А, что я вру! Ребята, я без вас извёлся совсем, и Ирку извёл. Есть коллеги, друзья, а есть семья. Вы мне детьми быть не можете, так хоть племянниками стали, а Колька… – Он совсем сбился и махнул рукой:
– За ваш приезд, ребята!
Вино оказалось великолепным, запечённая свинина с яблочным соусом – тем более, но в полной мере насладиться ужином не удалось, потому что через полчаса из дальней комнаты донеслось пока ещё негромкое «У-у-у» обиженного и брошенного всеми ребёнка.
– Колька! – сорвался с места Курьяныч. – Опять радионяня барахлит!
– Можно?.. – опасаясь отказа, но тоже вставая, спросил Лёшка.
– Идём, может, ты его успокоишь. – Курьяныч схватил парня за руку и потащил за собой. За столом остались растерянная Ирина и улыбающаяся сразу всему Лена.
>
*
<
Кольке было скучно. Мама и папа ушли, сказав, что скоро придут, и дав ему новые игрушки – большую, в полстены, белую доску и коробку фломастеров. Хорошо, а то на обоях рисовать неудобно, и мама ругается. Но оказалось, что когда разрешили рисовать, это неинтересно. И ещё хочется показать рисунки маме и папе, а их нету. Можно, конечно, поиграть в кубики, но одному тоже скучно, а красивая картинка из цветных кусочков без папиной помощи не складывается.
Колька сердито кинул деталь от головоломки в новенький глянцевый экран и начал набирать воздух в лёгкие – ему очень хотелось плакать. Мама и папа совсем его забыли. У-у-у.
Дверь, еле слышно скрипнув, открылась, и в детскую (совсем недавно – просторную гостиную) зашёл папа, а за ним ещё кто-то, высокий, чужой и… знакомый. Похожий на Колькиных друзей из садика.
– Ну и чего гудим? – Курьяныч улыбнулся сидящему на полу сыну и посторонился.
– Познакомься, это Лёша, твой старший брат, я тебе о нём рассказывал, помнишь?
Лёшка замер в дверях. Он обдумывал этот момент всю неделю, то радуясь, то боясь встречи с братом, и всё же оказался совсем не готов к ней. Колька был другой. Совсем другой. Не знавший постоянного холодного надзора и равнодушного внимания сотрудников центра, и тем более не бездумная живая кукла, какие поразили Лёшку во время штурма. Это был пусть и взрослый с виду, но обычный, немного капризный, постоянно чувствующий любовь родителей малыш, открыто радующийся приёмному отцу. Лёшка в детстве не знал этой роскоши. И ещё Колька внешне не был его точной копией. Похож, да, но не полностью, а так, как бывают похожи обычные, не однояйцевые близнецы. Высокий, немного более массивный, с растрёпанными русыми волосами «под горшок», с родинкой под левым глазом (у Лёшки родинок не было вообще), едва заметной горбинкой на носу и голубыми, а не желтовато-серыми глазами. И эти глаза сейчас настороженно, чуть обиженно, и в то же время с нескрываемым любопытством смотрели на Лёшку. Младший брат. Лёшку обдало жаром, и он, заставляя себя говорить ровно, поздоровался с Колькой. Тот, не вставая с пола, улыбнулся – так, как улыбаются никогда не знавшие плохого обращения дети:
– Здравствуй. Ты умеешь рисовать?
Курьяныч, поняв незаметную отмашку Лёшки, тихо вышел из комнаты.
– Не знаю, не пробовал.
Лёшка сел на пол, потянулся к коробке с фломастерами:
– Можно?
Колька, только что с любопытством и дружелюбием рассматривавший нового человека, неожиданно для самого себя схватил коробку, прижав рассыпающиеся фломастеры к груди:
– Нельзя! Это моё! И это нельзя! – Он выхватил у Лёшки большого пластикового Кота в Сапогах. – Не трогай!
Лёшка не ожидал последовавшего за воплем удара и не успел уклониться. Он не знал, что маленькие дети могут вдруг становиться такими вот собственниками, да и сам подобного не проходил – его детские истерики были направлены против Лены, а не на отстаивание своих игрушек. И теперь он, не успев осознать, что делает, дал сдачи большому ребёнку. Колька на мгновенье опешил, а потом полез в драку, причём молча.
>*<
Лена не знала, как себя вести. Да, Курьяныч за зиму стал ей почти родным человеком, и она часто ловила себя на том, что считает его кем-то вроде дяди, но услышать, что и он относится к ней так же, тем более почувствовать совсем ещё незаслуженную любовь его жены, было странно. И ещё – оказаться в таком доме. Лена хорошо помнила своих родителей, любила их, но то было схоже с детским сном – добрым, счастливым и со страшным концом. Бабушка не могла заменить ей родителей, она любила девочку немного иначе, именно как бабушка. А в гости к одноклассникам и подругам Лена почти не ходила. Эта традиция постепенно исчезала даже в глубинке, а если где в семьях и сохранялась, туда тем более идти не хотелось, чтобы не бередить раны воспоминаниями о таком же, как у друзей, счастье. Теперь детские воспоминания, смешавшись с пережитым в последние годы, подступили комком в горле. Лена старалась не говорить ни слова, чтобы не испугать Лёшку и этих, принявших её в свою семью, людей прорвавшимися слезами. Ирина, кажется, тоже не хотела говорить, лишь придвинула блюдо с пирожками, коротко объяснив:
– По рецепту Риши, она сказала, что ты их любишь.
Лена кивнула, поскорее сделав глоток ароматного липового чая, и тут же резко дёрнулась на донёсшийся из глубины дома шум.
– Не волнуйтесь, ребята знакомятся, – смеясь, пояснил Курьяныч, снова садясь к столу.
Лена взглянула на него, на Ирину, и впервые за долгие годы ощутила невероятную лёгкость и свободу, поняв, что детская боль ушла, оставив после себя ласковую грусть. Сам собой начался отрывистый разговор ни о чём и обо всём сразу: о знакомых парнях из охраны, о рецептах пирожков, о Рише – Ирина дружила с так непохожей на неё, пышной русоволосой тёзкой. Курьяныч рассказывал о заметно подросших щенках, временно поселившихся во дворе конторы и любимых всеми сотрудниками, о недавно откопанной в саду гильзе середины двадцатого века, и о том, что в конце сентября над их кварталом можно увидеть призрачную громадную Луну – так и не исчезнувшее полностью последствие знаменитого нападения исконников.
Шум в доме постепенно затих, слышался лишь невнятный гул двух баритонов. Лена пила уже пятую чашку чая, лакомясь приготовленным Ириной нежнейшим тортом – Риша рецептом поделилась, старинным, с громким названием «наполеон». Стрелки на циферблате винтажных часов приближались к десяти вечера, за окном стояли глубокие сумерки, с недалёкой речки слышался стройный хор лягушек, в траве звенели цикады. Туристическая Швейцария не сравнится с тихой красотой родной природы. Лена взглянула в опустевшую чашечку из тонкого фарфора и задумалась, как бы ненадолго выйти. Ирина, поняв её мысли, напомнила:
– По коридору до конца. Как обратно пойдёшь, загляни к ребятам: что они там затихли? Лёша-то и торта ещё не попробовал. Дверь в комнату двустворчатая, не ошибёшься.
Вымыв руки и умывшись (крем от несколько излишне украшенного Ириной торта нарисовал не чувствовавшиеся, но очень заметные «усики»), Лена осторожно приоткрыла дверь в детскую. На полу, обнявшись, сопели оба брата, видать, давно сморённые сном, а на глянцевом белом экране яркими пятнами красовались одинаковые по уровню детские каракули. Нет, не одинаковые. Лена немного знала уровень Лёшкиного «таланта» и, присмотревшись, поняла, что Колька в свои три месяца/года рисует лучше старшего брата. Осторожно прикрыв дверь, она, невольно улыбаясь, вернулась на кухню:
– Спят. Оба счастливы. Можно ещё тортика?
>*<
Лёшка проснулся, когда все в доме ещё спали, перекатился с занемелой спины на бок, не понимая спросонок, где находится, и увидел посапывающего в здоровенного бульдога-подушку Кольку. Брат. Странное ощущение. Лёшка снова взглянул на младшего братишку и привычно постарался разобраться в себе. У него есть четыре брата – Мишка и мальчишки. Они на самом деле его братья, и вопросы генетики тут не в счёт. Мишка как-то объяснял, что у людей всегда на первом месте были социальные, а не кровные связи, даже когда вроде бы говорилось именно о кровном родстве, и названое родство считалось таким же настоящим, как кровное, если не бо́льшим. Но и мальчишки, и тем более Мишка были старше Лёшки, это ощущалось всегда, даже когда ребята просили почитать сказку или возились с совсем детскими игрушками. Лёшка чувствовал свою ответственность за них, но и они – за него. А Колька был по-настоящему младшим братом. Смешным, глупым, ласковым, которого нужно учить, за которого отвечаешь во всём, который, несмотря на равный рост, смотрит на тебя снизу вверх. На Лёшку накатила волна нежности, и одновременно пришло понимание, как к нему и мальчишкам относится Мишка. И ещё – внезапный укол боли от так и не выполненного обещания – о нём напомнили раскиданные повсюду мягкие игрушки.
Лена проснулась от осторожных, еле слышных шагов в коридоре. Лёшка. Надо вставать, а то так весь день проваляется. Интересно, о чём Лёшка сейчас думает? Вчера он выглядел таким счастливым, как, наверное, всего несколько раз в жизни.
>*<
За завтраком собрались все, и сияющий, как начищенный самовар, Колька – тоже. С рождения он жил в «садике» – реабилитационном центре, – и за эти три месяца привык, что рядом такие же, как он, большие дети, с которыми так весело играть, гулять на улице, а то и драться, хотя мама с папой за драки его ругали. А потом они оттуда уехали, и он вот уже неделю жил только с мамой и папой, ну и с приходившей каждый день бабушкой. Кольке было скучно и обидно, а ещё непонятно, почему его не выпускают со двора, ведь на улице так интересно и много людей – он слышал их голоса из-за нового высокого забора. И вот теперь у него есть целых два новых друга, хотя про Лёшку все говорят, что он – брат. И с ним можно играть, даже драться, и папа не ругается. А Лена маленькая, как мама, и с ней драться нельзя, потому что она слабенькая, а слабых трогать плохо, даже если просто играть. Лёшка почему-то сел рядом с Леной. Нет, она не друг, она отнимает у него Лёшку. Но он, Колька, в первый раз сидит со всеми за столом, и ему дали кусок торта с красивой розой. Только почему все так улыбаются?
Взрослые переглядывались, ожидая первого детского разочарования – его каждый проходит именно в три-четыре года. Небольшое, скорее забавное, чем обидное, но необходимое. Вот Колька радостно схватил своей лапищей (ладони у него были намного шире, чем у старшего брата) тарелку с тортом, подцепил кремовую розочку, и… Предвкушение счастья на его лице сменилось непониманием, осознанием обмана и горькой обидой на мир. Роза оказалась масляной и совсем несладкой. Лена поспешно протянула готовому расплакаться малышу-свояку большую кружку с чаем:
– Запей. И ешь торт, он на самом деле вкусный, не бойся.
Колька, запыхтев, выглотал почти весь чай и очень осторожно отломил кусочек невзрачного с виду, казавшегося совсем невкусным «наполеона». Эмоции на лице большого ребёнка прокрутились в обратном порядке – от обиды к полнейшему счастью. Правда, второго кусочка ему не дали, и это тоже было немного обидно, но и остальные съели всего по одному ломтику, так что ладно.
>*<
После завтрака Ирина, шутливо сердясь, выгнала всех в сад: погода отличная, нечего дома сидеть и мешать хозяйке готовить праздничный обед. Лена порывалась было помочь, но хозяйка указала на дверь:
– Вон из дома, дети и болезные! Мне одной проще. Главное, Кольку сюда не пускайте.
– Всё, уходим! – Курьяныч, словно сдаваясь, поднял над головой руки. – Идёмте, а то ещё половником достанется.
В саду Лена устроилась на подвешенной на цепях и застеленной мягким пледом скамье-качелях и, делая вид, что читает, наблюдала за затеянной мужчинами игрой в мяч. Странно – Колька на Лёшку не совсем похож, хотя они, вроде бы, клоны. Интересно, почему? Хотя… У Льва Борисовича тоже были желтовато-серые глаза, а у Лепонта, если фотографии не врут, синие. Может, в центре экспериментировали с внешним видом? Происходящее казалось ей странным сном. Лёшка – вот он, взрослый, с заметной ранней сединой на висках, её муж. И рядом с ним словно он же, но ещё ребёнок, такой, каким был несколько лет назад – смешной, радующийся каждой мелочи, восторженно смеющийся и неловко ещё играющий с большим ярким мячом. Казалось, что сейчас в сад войдёт отец, и оба они – и Лёшка, и Колька, – бросятся наперегонки к высокому грузному старику, словно бы совершенно равнодушному и отстранённому от мира, и в то же время с безграничной ласковостью глядящего на больших детей. Лена прикусила губу. Отца нет уже три года, и всё же он рядом с ними. И с остальными големами. Хотел или нет, но он во многом стал отцом и для них – отцом почти двух тысяч детей, сначала созданных по его методике, а потом спасённых благодаря его жертвенности, и теперь знакомящихся с этим миром. Его дело, пусть и привёдшее к преступлениям, о которых он даже подумать не мог, всё же дало жизнь многим людям. И вот этому забавному Кольке, совсем как старший брат в детстве, капризничающему из-за какой-то детской обиды. Лена уже привычно собиралась подойти, обнять и успокоить, как успокаивала в своё время Лёшку, когда он соглашался её слушать, а Лев Борисович бывал занят, но муж, бросив на неё быстрый взгляд: «Сиди, сами разберёмся», – что-то тихо сказал братишке. Тот капризно дёрнулся, попытался ударить старшего брата по руке, и неожиданно для себя получил отпор. Вечерний урок он забыл, да и потасовка тогда получилась шуточная, теперь же Лёшка молча вывернул ему руку и повёл в беседку. Курьяныч, чуть побледнев, остался стоять, хотя далось ему это тяжело. Потом он вздохнул и пошёл к дому, негромко сказав Лене, вроде как в оправдание: «Надо Ире помочь». Лена понимающе кивнула, сделав вид, что читает.
Лёшка ещё за завтраком понял, что его помощь нужна и Кольке, и самому Курьянычу. Его тренер, нагоняющий заслуженный трепет на своих подчинённых, попал в ту же ловушку, в какую в своё время попал отец с самим Лёшкой. Маленького ребёнка нужно воспитывать, иногда применяя силу. Лев Борисович не мог этого сделать, потому что за ним следили, и Лёшка, так ждавший хоть какой-то реакции от отца, получал только холодные выговоры. Курьяныч, опытный отец и суровый тренер, тоже не мог поставить на место зарвавшегося капризного малыша, но по другой причине. Во время штурма он видел тела в родильных камерах и погибших детей, всю зиму выхаживал троих выживших ребят, и теперь не в силах был даже голос повысить на сына. Такое бывает в семьях с приёмными или часто болеющими детьми и ни к чему хорошему не приводит. Лёшка знал это по собственному опыту, а теперь понял и то, что быть старшим братом – не только радость, но и обязанность учить младшего, воспитывать так же, как родители, плюс право задать заслуженную трёпку, ведь на то он и старший брат. Слова приходили сами собой, и Колька, сначала готовый устроить истерику, постепенно успокаивался, начинал вслушиваться и – Лёшка это чувствовал, – оттаивать, понимая и принимая сказанное братом. Всё же иногда и хорошо, что големы взрослеют быстрее обычных детей, и им, бывает, вполне достаточно одного серьёзного разговора.
Лёшка отпустил руку брата, успокаивающе обнял его:
– Ну всё, всё хорошо, не плачь. Мама с папой тебя любят, и я люблю. Ты же сильный, да? А сильные должны быть добрыми и помогать другим. Папа с мамой помогают, и ты помогай.
– Ты не уедешь? – Колька шмыгнул носом, вытирая его о плечо брата.
– Мне нужно будет уехать, чтобы защитить тебя. Далеко-далеко отсюда злые люди хотят, чтобы мы умерли, и я должен им помешать, как помешал папа, защищая тебя. Ты этого не помнишь, ты маленький был.
– В родильной камере, да? – Колька посмотрел на Лёшку внезапно повзрослевшим взглядом. – Папа тогда говорил со мной.
– Ещё раньше, когда ты не умел слышать. Тогда мы с папой защитили тебя и Лену.
– Она плохая! – неожиданно насупился Колька. – Ты с ней уедешь и бросишь меня.
– Она хорошая, я её люблю, как папа любит маму. – Лёшка старался говорить очень спокойно и ласково, поняв в этот момент, насколько тяжело было отцу мирить его с Леной. – Она тогда тоже защищала таких, как ты, и сейчас защищает. И тебя она любит, ты же мой брат. Мы – одна семья. Ну, всё хорошо?
– Хорошо! – Колька по-детски мотнул головой. – Она тоже защищает меня, да?
– Да, и она тоже.
Колька размазал по щекам слёзы и убежал в дом, но не успел Лёшка подойти к Лене, как братишка вернулся… таща за лапу своего любимого бульдога.
– Это тебе! – Он протянул Лене игрушку, а потом высыпал на скамейку горсть слегка помятых шоколадных конфет. – Я тебя люблю!
Лена, рассмеявшись, усадила его рядом и, обняв, стала что-то негромко рассказывать. Лёшка вздохнул: тяжёлое это дело – детей воспитывать.
Вскоре Курьяныч позвал Кольку умываться и переодеваться. Вот-вот должны были прийти старшие сыновья и тёща тренера, а Колька за утро умудрился извазюкаться как поросёнок.
Лёшка сел на освободившееся место.
– Как ты? Не устала?
– Нет. – Лена ласково улыбнулась. – Он хороший. И… У него пусть короткое, но настоящее детство, Курьяныч и Ира его на самом деле любят, а не… не как те, на Луне.
Лёшка понял, о чём она думала: любовь – принимать человека таким, какой он есть, а не перекраивать под свои вкусы о красоте и удобстве, что морально, что физически. Кольку любили – большого, странного ребёнка любили, как любят родных детей. А те, на Луне, не знали ни полноценной любви, ни даже жалости, отказав своим детям в праве быть людьми, узнать человеческое счастье, заменив его каким-то машинным суррогатом, а потом отказали и в праве на жизнь. На краткий миг в залитом августовским солнцем саду стало темно и смертельно холодно, но тут одновременно с крыльца раздался весёлый голос зовущей их в дом Ирины, и над городом поплыл колокольный звон – в этот день был какой-то церковный праздник.
>*<
День прошёл весело и бестолково, в разговорах с сыновьями Курьяныча и шутливых спорах с его тёщей – внешне властной и капризной женщиной, то и дело высказывавшей недовольство «своеволием» зятя, и в то же время любившей и его, и родных внуков, и души не чаявшей в «гомункуле», которого заласкала, как могут только очень любящие бабушки.
Наконец все разошлись, Кольку уложили спать, и на уютной кухне за вечерним чаем собрались Курьяныч с женой и Лёшка с усталой и сидевшей в специально принесённом для неё кресле Леной.
– Простите, не думал, что такой бардак выйдет, – извинялся Курьяныч. – Хорошо, Риша прийти не смогла, а то бы тут вообще дурдом был.
Лена улыбнулась, вспомнив деловито-ласковую и на самом деле частенько излишне шумную повариху.
– Я о Кольке поговорить хотел. – Лёшка отставил полупустую чашку с земляничным чаем. – Ему нужно давать отпор! Он же силу не соразмеряет, да и дурной пока. Иначе избалуете его совсем, потом проблем не оберётесь. По себе знаю. Тут и минуты упускать нельзя, он же взрослеет моментально.
– Знаю. – Курьяныч вздохнул. – Но не получается. Как вспомню, какой он был. Свои дети появятся – поймёшь.
Лена порозовела, уткнувшись в чашку, Лёшка же усмехнулся:
– Потому и говорю. Пока я здесь, сделаю, что смогу. А к своим детям я его звать буду – пусть отдувается.
– Расчётливый, – расхохотался Курьяныч. – Договорились. Хорошо, что вы у нас две недели жить будете. И из-за Кольки, и я вам порадуюсь.
– Только о себе говоришь, эгоист, – пихнула его локтем Ирина. – Мы же вас не няньками звали, а в гости.
– Мы гостями и будем, всамделишными, а не гостевыми, – улыбнулся Лёшка, потянувшись за рассыпчатым «кудрявым» печеньем, которое ещё со времён исконников считалось фирменным у женщин этого филиала конторы. – Но не две недели, чуть меньше. Я одно дело должен выполнить, и так полтора года не мог слово сдержать. Игрушку дочери Жаклин хочу купить и отвезти. В конторе могут помочь? Чтобы я сам отдал.
– Постараюсь договориться, но сам понимаешь, обещать не могу, вы же под охраной. Здесь все наши, квартал пока из-за Кольки и ещё двоих ребятишек – они на днях приедут, – под жёстким наблюдением. Хорошо, в округе после того нападения исконников особо запись вести нельзя: фон наводку даёт, даже наша аппаратура глючит. Потому вам и разрешили приехать. А через полстраны добираться… Не знаю. Опасно это.
– Но нужно! – резко прервала его Ирина. – Лёша прав, и так слишком затянул, пусть и не по своей вине. Но надо выполнить обещанное. Дети растут, а боль остаётся.
– Лёш, – тихо сказала немного обиженная Лена, – не надо покупать. Я сошью. Я Жаклин тоже многим обязана.
– Завтра всё решим, – нарочито сердито буркнул Курьяныч. – Ты, Лена, всё ещё не выздоровела, а мы второй вечер тебя гоняем. Идите-ка вы оба спать.
>*<
В аэропорту их ждал бывший начальник Мишки. Он радостно облапил Лёшку, едва они с Леной вышли в зал прилёта.
– Ну здравствуй, парень! А это твоя жена? Здравствуйте, Елена, очень рад познакомиться с вами! Как долетели? Хорошо? Вот и отлично! Не думал я, когда Михаил тебя привёл, что твоя история весь мир на уши поставит. А у нас всё тихо, спокойно, будто и не произошло ничего.
Мужчина вёл их к служебному мобилю, вроде бы просто болтая, но Лёшка сразу заметил, как внимательно их спутник осматривает толпу, умело оттирает в сторону ненароком приблизившихся людей, а то и даёт взглядом команды незаметно сопровождавшим их охранникам.
На улице стояла ранняя осень, в зелени берёз появились пока не очень заметные жёлтые «прядки», воздух был прозрачным, с почти неуловимой ноткой приближающихся холодов. Сибирь. Лёшка остановился у мобиля, глубоко вздохнул, осознавая, что со времени его отъезда отсюда прошло уже два года. Уезжал он запутавшимся, почти не знавшим жизни подростком, думавшим, что он уже взрослый и опытный мужчина, а вернулся прошедшим бои и видевшим смерть человеком, понимающим, что ему ещё многому нужно учиться, что опыт накапливается всю жизнь, а она любит устраивать сюрпризы.
Он помог Лене сесть в неудобно низкий для неё мобиль, сам устроился рядом. За окном проплывали знакомые места – именно по этим кварталам он и ходил в ту памятную ночь. Мишкин дом был в другом районе города, они ехали как раз в ту сторону, через центр. Их спутник кивнул налево:
– Узнаёшь?
Лёшка вгляделся в большое здание, почти полностью закрытое строительными лесами.
– Нет. Что это?
– Комплекс Айши Котовой. Его конфисковали, хотели продать другому предпринимателю, а потом решили взять на баланс города. Будет культурно-спортивный центр, с библиотеками, театрами, клубами по интересам, спортзалами, детскими кружками. Нечего эти гадюшники с голоаттракционами плодить! Конечно, и магазины будут, но другие – для художников, мастеров разных, пошив одежды на заказ. Через год приезжайте – всё сами увидите.
Мобиль всё ехал и ехал, и наконец остановился у старинного, столетней давности, дома из серого силикатного кирпича.
– Ну вот и на месте. Александр сказал, что здесь с вами встретится, в кафе. Девочка ещё в детском лагере, да и не стоит её тревожить. – Их спутник открыл Лене дверь, будто ненароком бросив взгляд на соседние машины, две из которых до этого словно случайно сопровождали их часть поездки. Охрана и здесь работала хорошо.
В кафе, намеренно сохранявшим стиль конца двадцатого века, оказалось светло и просторно, за небольшими столиками сидели посетители – кто обедал, кто лакомился шариками мороженого из стилизованных под старину металлических вазочек. За одним из столиков сидел худой невзрачный мужчина, показавшийся Лёшке смутно знакомым. Верно, он был на той Мишкиной фотографии – смеющийся паренёк чуть старше Жаклин. Лёшка, осторожно поддерживая под локоть Лену, направился к столу.
– Здравствуйте. Александр?
– Да. – Мужчина встал, этикетно приветствуя подошедших, было видно, что ему эта встреча совсем не по душе. – Вы хотели меня видеть?
– Да. – Лёшка помог Лене сесть, коротко кивнул официантке, взяв у неё тонкое, глянцевито блестящее обложкой меню. – Я хотел увидеться с вами, ещё когда… когда узнал о смерти Жаклин. Не получилось.
– Откуда вы её знали? Вы коллеги? – Александр холодно, и в то же время со скрытой болью смотрел на них обоих.
– Нет, не коллеги… – Лёшка замялся, не зная, как всё объяснить. – Я мало её знал, но обязан очень многим. Она спасла меня два года назад.
– Она многих спасала. – У Александра дёрнулась щека, как от боли. – Только не себя и не дочь.
Лена хотела было вмешаться, но, взглянув на обоих, передумала: это разговор мужчин, она только помешает. Лучше сделать вид, что занята мороженым, которое здесь очень вкусное, с сиропом и шоколадной стружкой.
– Откуда вы узнали о смерти Маши? – Александр, не замечая, что делает, помешивал ложечкой кофе в почти пустой чашке.
– От Мишки, Михаила Агеева. Мы работаем вместе. Именно благодаря Жаклин. – Лёшка к мороженому даже не притронулся.
– Он её ещё помнит?! – Александр снова дёрнул щекой. – Он даже на годовщину не позвонил!
– Мы не могли. – Лёшка вспомнил безжизненное лицо Мишки и выпавшие из его рук листы официального отчёта. – Мы оба не могли, мы были за тысячи километров отсюда и отвечали за жизни многих людей. Вы знаете, где Мишка работает. И знаете его, то, что он первым бы пришёл, если бы мог.
– А сейчас? – Александр выплёскивал всю боль, которая копилась эти полтора года, понимая сам, что его слова – всего лишь попытка избавиться от этой боли, неосознанно переложить вину на друга. Мишка же был его другом – это было видно сразу.
– И сейчас он не может приехать. – Лёшка, привычно скрывая эмоции, придвинул Лене свою вазочку с мороженым. – Нам удалось вырваться всего на полдня, и то лишь потому, что оказались относительно недалеко отсюда.
– И зачем вам всё это?
– Когда я узнал о смерти… Маши, то… Это не поможет вашей дочери, но всё же… – Лёшка, удивляясь своей внезапной неуклюжести, достал из пакета плюшевую обезьянку с чуточку грустной шоколадно-коричневой мордочкой. – Это Жене. Игрушка не убирает боль, но иногда всё же помогает.
– Думаете, эта тряпка заменит ей мать?! Вы хоть знаете, что такое – остаться без родителей?! – Александр с нарастающей ненавистью взглянул на Лёшку.
– Я видел, как убили моего отца… – Лёшка говорил медленно, тяжело, невольно понижая голос. – Если бы не Жаклин, я бы с этим не справился. И если бы не она, хотя она сама этого не подозревала, погибли бы тысячи людей. Она помогла мне найти помощь, спасти других. Помогла тем, что поверила мне. Эта игрушка – от тех, кто выжил.
– Александр. – Лена всё же вмешалась в разговор. – Я осталась без родителей в шесть лет, и мне тогда помогла такая же игрушка. И у Лёшки был похожий друг. Знаете, где они теперь? Они помогают детям, никогда не знавшим не то что родительской любви, но даже обычного человеческого отношения. И медвежонок Мишки тоже помогает им. Эту обезьянку мы задумали все вместе, именно потому, что знаем, как бывает больно.
– Не врите, а? – Александр огрызнулся, уже понимая, что они говорят правду, и пытаясь защититься – не от правды, а от снова нахлынувшей боли. Он до сих пор любил Жаклин, несмотря ни на развод, ни на её гибель. И не хотел делиться ни этой любовью, ни болью.
– Вы знаете, что мы не врём. – Лена полными сопереживания глазами смотрела на него.
– Но как я дам её Женьке? – Александр наконец понял, что обезьянка не покупная, а сшита специально для его дочери.
– Скажите, что её подарили дети, которым помогала Жаклин. Что они помнят и любят её, и хотят, чтобы она стала подругой для Жени. – Лена протянула мужчине игрушку. – Её зовут Мика, и она теперь четвёртая в команде друзей, помогающих детям.
– Хорошо, передам. – Александр взял обезьянку, провёл ладонью по бежевому меху, и вдруг его лицо посветлело, став ласково-грустным и неожиданно красивым. – Вы простите. Но… Я не хочу бередить раны.
– Это вы нас простите, мы должны были приехать раньше. – Лёшка взглянул на часы. – Нам уже пора. Возьмите, это видеописьмо от Мишки, нам удалось его записать, втайне от начальства.
– Спасибо… Вы связаны с той историей, верно? Со скандалом о големах? – Александр убрал во внутренний карман крохотную плашку карты памяти. – Простите, не нужно отвечать. Маша всегда сердилась, когда ей задавали такие вопросы, и теперь я понимаю, почему. Передавайте Мишке привет, скажите, что я всегда буду рад ему, когда бы он ни приехал. И… безопасности вам! Она важна и для ваших близких.
>*<
Лететь в Европу пришлось на чартерном самолёте. Казалось бы, непредсказуемый пережиток прошлого, того туристического бума, что разгорелся в конце двадцатого века, ненадолго затих из-за нападений исконников, и второй волной накрыл мир лет шестьдесят назад. Но в летние месяцы чартеры пользовались популярностью и теперь, когда люди, пресытившись экзотикой, предпочитали отдыхать в малоизвестных уголках своих стран. Довольно обшарпанный салон, доносящийся из эконом-класса гомон детей, профессионально-улыбчивые стюардессы.
В конторе все были против этого рейса, как и вообще против идеи лететь через полстраны, чтобы всего час поговорить с незнакомым человеком. Но Лёшка с Леной настояли на своём, чувствуя поддержку Курьяныча в России и Родионыча с Мишкой и, как оказалось, Мишеля и Стэна в Европе. Правда, за билеты нескольким незаметным сопровождающим платил Лёшка, всё чаще вспоминая добрым словом Родионыча, который не просто сохранил заработанные парнем деньги, а положил их под самые выгодные проценты. Теперь эти деньги ой как пригодились.
Во Франции их встретили люди Мишеля и на дорогом мобиле с дипломатическими номерами повезли на юг страны. Хорошо, что в салоне, как и в минифургоне Владимира, оказалось всё необходимое для дальней поездки, ведь дорога занимала всю ночь. Это тоже вызывало раздражение у тех, кто отвечал за безопасность главных свидетелей. Но гонять служебный самолёт означало ещё больше привлечь внимание к «простым туристам», так что пришлось остановиться на мобиле, сымитировав поездку какого-то влиятельного аристократа.
Утро приветствовало Лёшку с Леной яркими бликами встающего над морем солнца и резкими, непривычными криками чаек. Лена, протерев припухшие от сна глаза, восторженно задохнулась от увиденного, перегнулась через такого же восторженного Лёшку, и долго смотрела в окно, а потом удивлённо спросила сопровождающего:
– Разве это Франция? Море должно быть на юге, а оно на востоке.
– Италия, – нехотя пояснил мужчина. – Так ближе к Швейцарии и безопаснее.
>*<
Наконец мобиль съехал с шоссе и, спустившись по неприметной узкой дороге к зажатой между скалами бухте, остановился в просторном внутреннем дворе современной виллы. К медленно выбирающимся из салона Лене и Лёшке (за ночь ноги у обоих довольно сильно затекли) поспешили Мишель и Родионыч.
– Наконец-то! Как доехали? Всё спокойно? – теребил Лёшку Родионыч, одновременно поддерживая еле стоящую на ногах Лену, а Мишель деловито расспрашивал о том же водителя и сопровождающего.
– Ну всё, теперь можно не волноваться. Идите в дом, отдохните, выспитесь нормально, – поторопил их Родионыч. – Лена, может, тебя отнести?
– Спасибо, но я сама. – Она оглядела распластанное здание с широкими лоджиями и удивлённо спросила: – А где все? Работают?
– Большинство пока спит, а ребята на пляже, – улыбнулся Мишель. – Тут ещё несколько нервных срывов было, мы решили немного сбавить темп, и так уже почти всё сделали. Пойдёмте, вам отдохнуть надо.
– Нет. – Лена ещё раз оглядела виллу, только сейчас заметив тонкую сетку, натянутую над всей бухтой и, видимо, защищавшую её от прослушивания и незаконной съёмки. – Можно на пляж, а? Пока солнце не сильное. Я на море никогда не была.
Лёшка тоже очень хотел увидеть настоящее море, незримо, но ощутимо напоминавшее о себе едва слышным гулом и странным, непривычным запахом.
– Ну хоть переоденьтесь! – рассмеялся Родионыч.
Небольшая бухта, закрытая со стороны моря скалами, казалась очень уютной, и только галечный пляж немного подпортил Лене настроение. Ей, с её нетвёрдой походкой, было сложно ходить по округлым, скользящим под ногами камушкам. Лёшка поддержал её, помогая дойти до расположенных у самой воды шезлонгов. Когда они почти добрались до места, над бухтой раздался радостный вопль, и через мгновенье из воды вылетели мальчишки – счастливые, загорелые и… научившиеся бегать! Всего две недели на море, и теперь они были полностью здоровы! Лена, осторожно сев в шезлонг, смеялась, обнимала ребят, сумбурно хвалила их внешний вид и высыпанные ей на колени морские сокровища, найденные вот только что, этим утром: окатанные морем полосатые гальки, красивую ракушку, и даже «курий бог» – полупрозрачный камушек с проточенной волнами дырочкой.
– Это тебе, на счастье! – смеялся Анри. – Красивый, да? Папа говорит, что это халцедон. Па! Иди сюда!
Слегка приотставшие, чтобы дать ребятам поздороваться с Леной и Лёшкой, Виктор и тётя Аня наконец отогнали счастливых пацанов, теперь уже в полном смысле слова повисших на Лёшке.
Вскоре к компании присоединились Мишка и Стэн, и весёлая возня то в воде, то на берегу продолжалась почти до полудня.
Счастливые лица, смех, радость от ласкового солнца, ярких красок, шума и запахов моря, от возможности видеть это все и пусть и медленно, но самой ходить по гальке, чувствуя ногами округлость камушков и ласковые касания волн. Лена смотрела на всё, как на чудесный сон, думая: разве вот это не есть счастье? Пусть и слабое, но здоровье, семья, друзья, любимый человек рядом, прекрасный бесконечный мир и понимание что то, что ты делаешь, приносит людям радость.