Три Л — страница 7 из 15

Через несколько дней после первой прогулки мальчишек в больнице появились Родионыч и люди из головного отделения конторы, заняли небольшой актовый зал на верхнем этаже и позвали на разговор парней, родителей Мишки и Нину Ивановну.

– Простите, что беспокоим вас, – осторожно начал один из руководителей. – Ситуация того требует.

– Что случилось? – встревоженно спросили сразу Мишка с отцом и Лёшка.

– Ничего, и мы хотим, чтобы так продолжалось и дальше. Но эта больница находится в крупном городе, в окрестностях много сторонников центра, вам здесь оставаться опасно. К тому же из-за усиленной охраны нарушена работа врачей, нуждающимся в помощи людям приходится обращаться в другие больницы. Пока девушка находилась в тяжёлом состоянии, мы все мирились с неудобствами, но теперь её можно перевезти в более безопасное место.

– Куда? – Это уже обеспокоенный голос Нины Ивановны.

– Под Вологдой у нас есть небольшая база отдыха, мы подготовили её для размещения девушки и детей. Понимаем, что далеко, климат другой, но там спокойно, природа, и есть всё необходимое, включая новейшую медицинскую аппаратуру для спинальных больных. С вами поедет Арсений Денисович, он уже дал своё согласие.

– Об этом надо спрашивать Лену и мальчишек! – раздражённо сказал Лёшка, но Нина Ивановна его перебила:

– Леночка согласится, да и выбора нет, ведь так? Я поговорю с ней, но пока заочно даю её согласие. И мальчики согласятся, им эта поездка будет в радость. А мне, старой, лучше домой вернуться. Боюсь я за девочку, но ничем ей помочь не смогу – силы уже не те. Вы о ней лучше позаботитесь. А я звонить ей буду, если это можно.

– Можно, – подтвердил Родионыч. – Вы поговорите с девушкой, потом снова встретимся, всё решим.

Лена согласилась сразу, как и сказала Нина Ивановна, и через несколько дней всё подготовили для переезда. Вывезти всех решили под видом големов, всё ещё находившихся в той же больнице – их должна была принять одна из психиатрических клиник. Конечно, небольшой караван из медицинских мобилей привлечёт внимание и журналистов, и кое-кого похуже, но охранять его будут хорошо, да и психически ущербные големы не особо опасны для сторонников центра, так что нападение маловероятно. В дороге произойдёт «случайная» заминка и одну из машин подменит двойник, а настоящая, уже с другими опознавательными знаками, заедет на аэродром спасательной службы, откуда всех вертолётом и перевезут под Вологду.

>*<

Всё удалось без особых проблем, хотя кое-какие накладки всё же были – они всегда неизбежны. Но единственной неприятностью, и то лишь для мальчишек, оказалось то, что в мобиле не было окон. Зато в вертолёте их усадили к иллюминаторам, и все трое всё время перелёта восторженно описывали лежащей рядом Лене, что они видят и как это красиво. А потом они увидели настоящий лес, в котором им предстояло жить несколько месяцев, а то и год. Высокие золотистые стволы сосен, яркие блики солнца на волнах довольно большого озера, пёстрые здания базы отдыха – основное двухэтажное и соединённый с ним зимней верандой одноэтажный жилой корпус.

– Ну, располагайтесь, – улыбнулся Родионыч, который решил лично проконтролировать переезд подчинённых и подопечных. – Охраняют всё наши парни, вы кое-кого знаете, а поварихой – Ришка, она сама предложила.

Лёшка помог врачу перевезти в комнату Лену, потом, без намёков сообразив, что пока он здесь лишний, заглянул к мальчишкам, прошёлся по веранде, из-за тёплой погоды открытой в лес, и зашёл к поварихе, которая очень обрадовалась парню.

– Ты похудел, что ли? Это не дело, буду откармливать. На больничной кормёжке не удивительно, если и сам заболеешь.

– Да нормально мы едим, вы не волнуйтесь. Просто не хочу остальных обижать, Лене-то и ребятам пока много чего нельзя.

– Не выдумывай! Им нужно, чтобы ты здоровый был, а то кто их защищать будет? Курьяныча на вас нет! Ничего, завтра приедет, живо мозги на место поставит.

– Курьяныч сюда приедет? – недоверчиво переспросил подошедший Мишка.

– Да, вас охранять будет. А теперь мотайте отсюда, мне обед готовить надо!

– Уходим, уходим! – рассмеялся Мишка. – Лёш, иди устраивайся. Тут много свободных комнат, можешь выбирать. Мы по Лениной стороне ничего не занимали.

Лёшка пошёл за оставленными у Лены вещами. Девушка, утомлённая тяжёлой для неё дорогой, вроде бы дремала, но, услышав его шаги, улыбнулась, на щеках проступили знакомые ямочки.

– Ты где был?

– Осматривался. Я вещи свои заберу? Неудобно тебе в одной комнате с парнем.

– Да, возьми. – Она сказала это спокойно-доброжелательно, словно подтверждая, что он прав, но Лёшка, уже наклонившийся было за вещами, замер, а потом, выпустив из руки ремень сумки и присев на стоявший у кровати девушки стул, осторожно коснулся её руки:

– Ты отдохни. Если что – я рядом.

>*<

Наступила осень, пока ещё тёплая, с летящими паутинками и хвойно-грибным ароматом леса. Мальчишки радовались каждому мгновенью и теперь стали теми, кем и были на самом деле – обычными детьми. Ведь именно для этого их и привезли сюда. Чтобы они наконец узнали нормальную жизнь, а не ад лаборатории, чтобы забыли многолетние боль и страх. Они ездили наперегонки по дорожкам, собирали прятавшиеся в хвойном опаде старые шишки, кормили с рук нахальных белок и уже сдружились со всеми парнями из охраны, выспрашивая у них, как делать настоящие рогатки. Совладать с этим мальчишечьим оружием они бы ещё не смогли, но знать-то надо! А ещё собрать птичьи перья, иногда находимые у беседки, сделать «индейские» головные уборы и представлять, будто они не големы конца двадцать первого века, а Том Сойер и компания. И учиться рисовать – им специально купили хорошие краски и бумагу. И плавать в тёплом крытом бассейне, чувствуя надёжные руки дяди Вити и обоих парней, которых они считали старшими братьями (впрочем, о том, что Лёшка младше их, они не забывали). Да и сколько ещё интересных дел может быть у мальчишек? Главное, что им не нужно работать, их работа – радоваться жизни и крепнуть, ведь впереди у них целая жизнь.

Работали именно парни. Родионыч присылал им материалы из лабораторий центра, в основном по големам, которых оказалось очень много. Людей делали во всех шести головных отделениях. Ещё три месяца назад Лёшка, несмотря на то, что многое знал из архивов отца, думал, что главный враг – тот самый центр, то огромное здание в лесу, в котором создали его. Именно этот лесной монстр и погубил его отца. Теперь парень отчётливо понимал, что «его» центр – всего лишь часть того монстра, который раскинулся уже по всей планете и исподволь влиял на мысли людей. Древний приём, подтасовка фактов: «если вот это, что мы делаем, хорошо, то хорошо всё, что мы делаем, а критикуя нас, вы отказываетесь от всего хорошего и противостоите прогрессу». И под это «хорошо» проталкивались законы об отмене ограничений в медицинских экспериментах, шла пропаганда «новой морали» взамен «устаревшей». И создавались големы, учитывавшие вкусы состоятельных заказчиков. Такие вкусы, которые, скажи о них открыто, привели бы заказчиков к пожизненному заключению как минимум за педофилию.

Изучая новые документы, парни по полдня сидели за экранами, выходя к обеду больными от просмотренных документов и видеозаписей. Но говорить с кем-то они не могли. Не потому что это запрещалось, а чтобы не волновать едва начавших приходить в себя ребят и слишком впечатлительную тётю Аню. Мать Мишки опекала всех: не только парней, мальчишек и Лену, но и бойцов охраны, и даже настырных белок. Как сказал осмелевший на воле Митя: «Тётя Аня – всехняя мама».

Все радовались лесной воле, лишь Лена всё так же лежала, не имея возможности ни двинуться, ни снять повязку: врачи решили, что глазам лучше подольше побыть в полной темноте. Единственное, что было ей доступно – разговор. Девушка общалась с остальными или с помощью микрофона, или вживую. По вечерам у неё собирались все, то читая вслух, то просто разговаривая.

Вскоре девушка сдружилась с Мишкой и, что очень удивило Лёшку, с Курьянычем, который ставил её и мальчишек в пример своим бойцам: «Вот что такое настоящая сила и умение бороться, учитесь, щенки!» Тренер относился к Лене с нежностью и даже некоторым трепетом, а мальчишек буквально обожал, позволяя им практически всё и втайне от врачей уча их приёмам самообороны. Впрочем, Лена об этих уроках знала, как и о многом другом: о детстве Мишки, о смерти Жаклин, о полутайных смешных происшествиях с бойцами. Только с Лёшкой она всё так же мало говорила, словно его жизнь её совсем не интересовала.

>*<

К середине сентября зарядили дожди, мальчишкам пришлось сидеть в комнатах, и теперь они осваивали премудрости вырезания лобзиком. Лёшка, просидев полдня с документами центра, ничего делать не хотел, на душе было паршиво. Парень стоял у окна, глядя на серое небо и водяную пыль – то ли дождь, то ли туман, – заполнившую лес. Лена вдруг спросила:

– Лёш, тебе тяжело было, да? Когда ты сбежал.

Он подошёл к кровати девушки, взглянул на полузакрытое повязкой лицо, и понял, что нужно рассказать всё. Он и так слишком долго молчал, а она имеет право знать, почему он тогда не помог ей, почему струсил.

Лена слушала не перебивая, спокойно, и молчала, даже когда он перестал говорить. Лёшка встал, опять отошёл к окну, осознавая, что теперь ему всё же придётся перебраться в другую комнату.

– Лёш, дай руку. – Девушка осторожно повернула вверх ладонь. – Лёш?

Он снова подошёл к ней, дотронулся до прохладных пальцев, взглянул в лицо девушки и понял, что у неё нет ни отвращения к нему, ни – чего он боялся больше всего – жалости. Лена была так же спокойна, как и после смерти детей. Это было не равнодушие, не смирение: она, как и мальчишки, не выносила этого слова. Нет, она поняла Лёшку и приняла услышанное к сведению, как учитывают старые раны. Не забывать, но именно для того, чтобы не причинить ему ненароком боли. Для неё это тоже была боль – спокойная боль всё понимающего человека. Надо перетерпеть и жить дальше.

Лёшка осторожно сжал её ладонь:

– Спасибо.

– Всё хорошо, Лёш. Ты прости, мне спать хочется. Ты иди к мальчикам.

>*<

К концу сентября Лене разрешили снять повязку с глаз и даже сидеть. Она вроде бы спокойно, но – все это чувствовали – безгранично радовалась всему, чего была лишена так долго: солнечному лучу, искрящимся в нём пылинкам, трещинкам в паркете, улыбкам друзей. И особенно – живым, весёлым лицам мальчишек.

– Ой, какие вы красивые! А волосы! Как у принцев.

– Мы не хотим стричься, а на нас уже тётя Аня и тётя Риша ругаются, – пожаловался Митя, откинув со лба русую прядку. – Говорят, мы скоро на девчонок похожи будем.

– Ничего не будете! – шутливо возмутилась Лена. – У многих народов косы были символом воинов.

– Как у индейцев, да? – Анри держал на коленях старинное издание «Битвы за Ситку». – Ты скоро в лес поедешь? А то потом холодно будет.

– Ну и что? Зимой тоже хорошо. – Девушка задумчиво улыбнулась давним воспоминаниям. – Вы ведь снег никогда не видели.

– Ничего, увидят, и ещё в снежки наиграются, – весело взглянул на ребят Виктор. – Говорят, к весне эти мо́лодцы и ходить начнут, и ты тоже.

– Хорошо бы. – Лена чуть пошевелила ступнёй, до сих пор не веря, что снова может, пусть и плохо, но всё же двигать ногами. – Где ваши обещанные игрушки на ёлку?

– До ёлки ещё три месяца, – рассмеялся Мишка. – Мы только учимся, не гони. Лучше возьми крючок и нитки. Тебе руки тренировать надо, а вязать можно и с закрытыми глазами. Мама тебя научит.

В этот день Лёшка, как и все, радуясь за Лену, понял, что ему пора переселяться. Девушка должна была часами заниматься, разрабатывая ноги, да и так у неё появлялось всё больше личных, совершенно не касавшихся парня дел, и мешать ей не стоило. Так что, собрав сумку, он переселился в соседнюю комнату, хотя Лена отчего-то взяла с него обещание обязательно бывать у неё каждый вечер.

>*<

Через неделю Лене разрешили немного погулять в лесу, благо, что опять вернулась хорошая погода. Девушка попросила, чтобы её на прогулке сопровождала тётя Аня, мальчишки веселились под присмотром дяди Вити и Курьяныча, и Лёшка, почувствовав себя лишним, вернулся домой. На веранде у окна стоял Мишка, задумчиво глядя на фигурки в дальнем конце дорожки. Потом вдруг с силой ударил кулаком по стене:

– Не то! Это же не то!

– Миш, ты чего? – Лёшка встревоженно подошёл к другу. Тот обернулся:

– Лена… Я… Влюбился я!

Лёшка, ожидая чего-то плохого, но не такого ответа, понял сразу, на него нахлынула тёплая радость за друга и за девушку.

– Миш, это же хорошо! Ты – лучший человек, которого я знаю, и…

– Плохо это! – оборвал его Мишка. – Потому что это не то! Я ведь не её люблю, а… За мальчишек, за её характер, за всё, что она сделала. Не то это, понимаешь?

Он взглянул в лицо Лёшки и грустно усмехнулся:

– Не понимаешь ещё. Пацан ты совсем. Не говори ей. Это пройдёт, а так она волноваться будет. Мы с ней друзья, и всё. Дружба – то, влюблённость – не то. Не любовь это, понял? Не как у… Ладно, пойду письма из конторы посмотрю. Поможешь?

Лёшка пошёл за ним, на самом деле не понимая, что имел в виду друг, и немного расстроившись, потому что это на самом деле было бы хорошо, если бы Мишка и Лена были вместе. Он хотел им обоим счастья, но чувствовал правоту, звучащую в словах Мишки. Опять, как и четыре года назад, в родильной камере, мир делился на реальность и абстракцию, которую ещё предстояло узнать, прочувствовать, сделать реальной. А пока нужно думать, как облегчить это понимание новым големам – сотням больших младенцев, которые скоро родятся в бывших лабораториях центра по всему миру.

>*<

Золотая осень сменилась промозглым холодом ноября, потом выпал первый снег – на самом деле первый для мальчишек. Они каждый день восторженно выезжали на улицу, немного буксуя в лёгких сугробах, ловили на рукава хрупкие снежинки, а то и тайком от тёти Ани ели снег – их этому научили Виктор и Курьяныч. Иногда они даже сваливались со своих кресел и, как и все дети, катались в сугробах, чувствуя на лицах холод быстро таявших снежинок. Потом их, раскрасневшихся и немного промокших, с наигранным ворчанием рассаживали по креслам то дядя Витя с Курьянычем, а то и парни.

Как-то Лёшка, не выдержав, спросил у Арсения Денисовича: почему он не разрешает ребятам и Лене пользоваться экзоскелетами? Ведь тогда они смогли бы по-настоящему ходить, бегать.

– Экзоскелет – это просто усовершенствованные костыли, – объяснил врач. – Они помогут тому, кто на самом деле не способен ходить, а эта компания должна учиться всему сама. Сейчас у них есть цель: поскорее встать с кресел. А экзоскелет обманет их, создаст иллюзию, что они уже всё могут, и они перестанут стараться. Так что пусть ездят в креслах, а то и ползают – это тяжело, может, и больно, но для них полезнее. Главное, чтобы не простыли, а то я вчера видел, как вы из них сугробы вытряхивали. И куда в их курточки столько снега поместилось? Его было больше, чем самих ребят.

Лёшка рассмеялся шутке и признал правоту врача. Мальчишки и Лена на самом деле безумно хотели встать на ноги и ежедневно часами занимались на тренажёрах – тех самых, которые когда-то были разработаны в центре и теперь приносили пользу уже им. Нет плохих вещей, есть только плохие люди.

Лена тоже любила прогулки по заснеженному лесу, но резкие движения ей были запрещены, и девушке оставалось только ездить по тропинкам в сопровождении то тёти Ани, то кого-то из парней.

– Знаешь, Лёш, – она смотрела на небольшую, с мягкими снежными «подушками» на лапах, ёлочку, – я ведь в таком лесу зимой ни разу не была. Не удавалось съездить. Под Дебрянском в основном широколиственные леса, они по зиме голые. В сосновый бор мой класс ездил всего один раз, а я тогда воспалением лёгких болела. Мне так обидно было.

Он, тоже смотревший на освещённую пробившимся из-за туч закатным лучом ёлочку, обернулся к девушке и заметил на её щеке каплю. Осторожно дотронулся, стёр её ладонью:

– Не плачь.

– Я не плачу, что ты! – Она улыбнулась. – Это снег с ветки упал, честно. Пойдём домой, а то у меня ноги мёрзнут. И Риша сегодня обещала к полднику какой-то особый сладкий пудинг сделать, по старинному рецепту, аж девятнадцатого века!

>*<

Приближались новогодние праздники, и Лёшка, сам ожидавший их как сказки, задумался над тем, что и он должен подготовить всем подарки. Это было не обязанностью, а ещё одним, его личным чудом: предвкушать радость друзей и тем более мальчишек. Никогда ничего себе не покупавший (даже во время работы в конторе он во всём полагался на Мишку, теряясь при одной мысли о том, чтобы сделать собственный выбор), парень не имел понятия, что покупать, а уж смастерить что-то своими руками – в этом он пока оказывался беспомощнее мальчишек. Спрашивать совета у Мишки он не хотел и впервые за долгое время полез в общую сеть, радуясь, что может купить, что хочется, и наконец поняв правоту Родионыча, так настаивавшего, чтобы он взял заработанные у Кэт деньги. Глаза разбежались от ярких изображений «самых популярных» и «эксклюзивных» подарков, но всё было не то, все эти сайты напомнили Лёшке магазины Кэт – яркие, безвкусные и бездушные вещи, созданные только чтобы выманить у людей деньги. Ему же хотелось иного: если уж сам он не может сделать тёплые, радующие душу вещицы, то нужно постараться найти что-то подобное. Лёшка просидел за экраном полночи, уже не понимая, что ему нравится, а что – нет, и совершенно разуверившись в своей способности выбрать хоть что-то, как вдруг увидел невзрачную на первый взгляд вещицу – круглую коробку для рукоделья в виде полумехового-полутряпичного гротескного кота. И перед глазами встала картинка: тётя Аня, любившая на досуге посидеть с вязанием, а на коленях у неё, словно живой зверь, вот эта мягкая пушистая корзинка, из которой уж точно не укатится ни один клубок.

Лёшка моргнул, подумав, что пересидел за экраном, но ощущение уюта и тепла не ушло. Этот кот настойчиво просился к тёте Ане на колени. Сделанный в одном экземпляре никому не известной мастерицей, стоил он сущие копейки, но никто не обращал на него внимания больше полугода: лот выставили на продажу ещё в мае. Лёшка скинул его в корзину и уже осознанно заглянул на страницу мастерицы, но, к его огорчению, хорошие, уютные подарки не подходили ни одному из его друзей. Оставалось искать дальше, теперь уже понимая, что дело не в красоте вещи, а в том, захочет ли она быть другом кого-то из Лёшкиных близких. Этот способ оказался правильным, и на следующий вечер парень сделал все заказы, особенно радуясь семейке из трёх пушистых совят: небольшие игрушки, так хорошо лежавшие в ладонях мастерицы, станут верными друзьями мальчишек.

– Ну вот, всё заказал, – вслух порадовался Лёшка, откидываясь на спинку рабочего кресла и протирая усталые глаза – отвык уже сидеть за экраном допоздна. И вдруг ему пришла в голову бредовая, но поистине властная мысль. Он снова включил экран и полез в общую сеть. Главное, чтобы там было то, что нужно!

>*<

Посылки с заказами начали приходить за неделю до праздников, причём в огромных количествах, ведь вопросом подарков озаботился не один Лёшка. Так что теперь все взрослые делали вид, что ничего не происходит, и «тайком» оттаскивали в свои комнаты короба, а мальчишки, еле сдерживая распирающее их любопытство, так же «тайком» мастерили что-то в своей комнате: они так и жили втроём, боясь расставаться дольше, чем на час-два.

Пришёл и Лёшкин заказ, особый, очень небольшой, но ожидавшийся парнем с таким же нетерпением, с каким, наверное, мальчишки ждали сейчас свой первый праздник.

Перед самым ужином позвонила Нина Ивановна, причём не Лене, а на общий номер видеосвязи. В столовой, где собрались уже все, загорелся экран, появившаяся на нём пожилая женщина обвела комнату добрыми, немного выцветшими глазами:

– Добрый вечер, милые мои, я так по вам соскучилась! Не будете против, если я завтра приеду? Мне так захотелось встретить Новый год с Леночкой, с детьми, со всеми вами…

– Бабушка, ну я же говорила: мы все тебя очень ждём! – Лена смотрела на неё светящимися от радости глазами. – Я же сама сколько раз просила: «Приезжай». И комната для тебя уже готова. Что же ты ещё спрашиваешь?

После ужина и обязательных вечерних посиделок с чтением Лёшка, заговорщицки улыбаясь, зашёл в комнату девушки, уже переодевшейся в пижаму и теперь растирающей ноги – сохранившаяся ещё от жизни в лаборатории привычка. Лёшка сел на стул, протянул ей упаковку:

– Думаю, тебе это нужно.

– Что это? – Лена, прочитав надпись, недоумённо взглянула на парня: – Краска для волос?

– Да. – Парень снова улыбнулся, не понимая, почему Лена вдруг покраснела и прикусила губу. Он на самом деле не знал, что такие вещи девушки могут воспринимать очень болезненно, и по-детски искренне объяснил:

– У тебя ведь волосы красивые, я хотел, чтобы всё как прежде стало. Думал к Новому году подарить, но завтра Нина Ивановна приезжает.

– А ты? – Лена посмотрела на него уж точно испытующим взглядом. – У тебя ведь тоже седина?

– Для мужчин это не важно, а для тебя – важно.

До Лёшки наконец дошло, что его логика может отличаться от общепринятой. Он знал, что женщины красят волосы, у его прежних пассий это считалось нормой; знал, что раньше у Лены волосы были красивого пшеничного цвета, и хотел порадовать её.

– Что-то не так?

– Нет, спасибо! – Лена, только что чем-то расстроенная, светло улыбнулась. – Спасибо! Надо тётю Аню позвать, чтобы помогла покраситься.

– Давай я помогу. – Лёшка кивнул на инструкцию: – Здесь нет ничего сложного, я специально выбирал самую безопасную краску, и чтобы ею легко краситься было. Тут всего полчаса нужно, у тебя же волосы короткие.

– Давай! – Лена рассмеялась. – Сейчас полотенце и расчёску найду.

Покрасить волосы на самом деле оказалось просто, а вот с мытьём возникла серьёзная проблема. Обычно люди моют голову, наклонившись над раковиной или ванной, ну или, если это парикмахерская, наоборот, откинув её на специальную «головомойку», но Лена, с её больной спиной и ещё почти неподвижными ногами, сама справиться не могла. Не сидеть же голышом на лавочке в душевой, одновременно с волосами окрашивая и кожу, да ещё и при Лёшке. Он, ища выход из такой засады, заглянул в санузел:

– Пол не скользкий, табурет стоит прочно. Давай так. Ты сядешь на него спиной к душевой, чуть откинешься и вымоешь голову, а я буду держать тебя под спину. Не бойся, ты лёгкая.

Девушка, с некоторым сомнением посмотрев на табурет, всё же согласилась. Правда, ей пришлось немного сдвинуть ноги вбок, а Лёшке – упереться коленом в край табурета, чтобы тот нечаянно не поехал. Но слово парень сдержал: она опёрлась спиной на его ладони, как на спинку кресла, к тому же моментально подстроившегося под неё – Лёшка, почувствовав, как напряглись мышцы на тонкой девичьей шее, поднял ладонь выше, чтобы Лена не повредила позвоночник. Конечно, особенно аккуратного мытья не получилось, и пижаму девушка забрызгала, но вообще-то они справились неплохо, даже душевую не очень запачкали.

– Ну всё. – Лёшка помог девушке пересесть в кресло, подал полотенце. – Теперь сушись. Мне, наверное, уже к себе пора, я и так тебя замучил.

– А посмотреть, как получилось? – Лена удивлённо взглянула на него. – Вся ответственность на тебе, а ты удираешь?!

– Так волосы долго сохнут.

– Фен лучше дай.

Через десять минут стало ясно, что с цветом Лёшка всё же немного ошибся: волосы были пшеничными, но чувствовалось, что оттенок не совсем естественный.

– Ну и хорошо! Сейчас, вроде, опять в моде такие краски. – Лена, взглянув на расстроенное лицо парня, встряхнула волосами и в который уже раз повторила: – Спасибо!

– Спокойной ночи!

Лёшка с удовольствием посмотрел на пышные и теперь уже не снежно-белые волосы девушки и, с облегчением вздохнув: «удалось не ошибиться», – ушёл к себе.

>*<

Лена выехала к завтраку с некоторой опаской: как все отнесутся к изменению её внешнего вида? Боялся и Лёшка, который в отличие от девушки не показывал этого, но на самом деле чувствовал себя как перед штурмом центра, и при этом совершенно не понимал, чего же он боится. Но мальчишки, увидев девушку, радостно завопили, впервые за всё время так открыто выразив свои эмоции; взрослые улыбались и делали Лене комплименты, от которых она буквально сияла. После завтрака Мишка, уже собираясь на прогулку с мальчишками, будто ненароком задержался рядом с Лёшкой и, на мгновенье сжав его локоть, еле слышно шепнул: «Молодец».

Нина Ивановна приехала почти к ужину и, увидев внучку, оставленную ею слепой и почти парализованной, а теперь весёлую, бодрую, с сияющими глазами и с прежней, ещё школьных времён, причёской, впервые за всё время открыто расплакалась:

– Леночка, ты… ты…

– Ба, ты же меня каждый день видела, – растерялась девушка, обнимая наклонившуюся к ней женщину.

– На экране! Там всё, что угодно, нарисовать можно.

Нина Ивановна выпрямилась, отпустив внучку, и, вытерев глаза, обернулась к мальчишкам:

– Идите сюда, герои! Я по вам соскучилась! А потом будем подарки разбирать.

На лицах мальчишек при этих словах ясно читалось: «А что ты привезла?» – но они, вцепившись за бабушку и едва не роняя её на свои кресла, затрясли головами, и Шери твёрдо сказал:

– Все подарки – на Новый год, под ёлку! Мы все так договорились. Ты не сердись.

– Разве я могу на вас сердиться?

Нина Ивановна за эти несколько минут помолодела лет на двадцать, словно снова став заведующей детской библиотекой, и безмерно радовалась и сияющим глазам внучки, и счастливым улыбкам мальчишек, и, конечно же, всем взрослым:

– Анечка, милая, здравствуй! Ты так похорошела! Виктор, рада вас видеть! Лёшенька, Миша, простите, сразу не поздоровалась. Здравствуйте, мои дорогие!

Весёлая кутерьма продолжалась до самого вечера. Ребята показывали бабушке комнаты, зимнюю веранду, ставшую уютной и немного таинственной оранжереей, спортзал и бассейн, знакомили с парнями из охраны и Ришей, и обещали утром показать весь лес и вылепленные для них охранниками снежные фигуры. А потом было праздничное застолье.

>*<

По всеобщей договорённости украшать комнаты решили за день до праздника, а ёлку поставить вообще тридцать первого, причём не одну, а сразу несколько: в общей комнате большую, в столовой, где собирались все обитатели этого маленького мирка, – вторую, поменьше, и ещё нарядить живую ель во дворе. Нужно было доставать короба с игрушками и мишурой, подключать гирлянды, разрисовывать окна. Предпраздничная суета втянула в себя всех – от серьёзных охранников на КПП до Арсения Денисовича, точно так же, как мальчишки, хохотавшего над запутавшимися в гирляндах Виктором и Курьянычем. Дело нашлось каждому, и самое ответственное – мальчишкам, Лене и Лёшке с Мишкой, которым поручили украсить все три ёлки. Мальчишки с восторгом распаковывали коробки с игрушками, Лена вдевала нитки, а парни цепляли всё на ветви, повесив на самые видные места поделки ребят. Игрушек оказалось так много, что не только на все три ёлки хватило, но и на украшение оранжереи осталось, и на ветках фикусов, пальм и рододендронов теперь тоже искрились разноцветные фигурки, шарики и сосульки.

– Эй, декораторы! – Риша выглянула из дверей кухни и тихо охнула, забыв, что хотела сказать. – У вас пауков в предках не было? Вы гирляндами всю столовую заплели, как паутиной! И в гостиной так?

– Не нравится? – испуганно обернулся к ней Митя.

– Очень красиво! Но уже третий час, обед вы пропустили, и меня будут ругать за нарушение режима питания.

– Не буду, – спохватился Арсений Денисович, сам совершенно забывший о времени. – Но вы правы. Остальные решают сами, а ребят и Лену пора кормить и разгонять по комнатам. Им отдохнуть перед праздником нужно. Анри, не дуйся, а выбирай: или ты сейчас идёшь отдыхать, а потом встречаешь Новый год вместе с нами, или ложишься спать в восемь вечера. Что выбираешь? Это всех касается!

Разумеется, мальчишки выбрали первый вариант, не только из-за перспективы праздновать со всеми, но и потому что на самом деле устали. Ну а Лена хотела и принарядиться, впервые за все эти годы.

Вечером в гостиной собрались все, даже охранники, заранее всё посчитав, составили график смен так, чтобы каждый из них успел отпраздновать в общей компании. Из-за этого в обычно просторной комнате было тесновато, но весело. Мужчины делали комплименты раскрасневшимся Рише и тёте Ане, которые заканчивали накрывать на столы и то и дело вспоминали, что что-то забыли, и, конечно же, Лене, которая, словно юная королева, выехала из комнаты в синем вечернем платье, и весело-строгой, уже как королева-мать, Нине Ивановне. Мальчишки с почти не сдерживаемым любопытством посматривали на огромную гору подарков, лежавших не под ёлкой, а рядом, настолько много их было.

– Ну что, просим за стол, – с облегчённым вздохом позвала всех Риша.

Свет в комнате притушили, и в золотистой полутьме засверкали украшавшие не только ель, но и всю комнату гирлянды, затрепетали огоньки электрических «свечек» на столах, и засветился окном в большой мир экран на стене: в этот вечер сняли негласный запрет на новости, потому что всем хотелось посмотреть, как где встречают наступающий две тысячи девяносто шестой год.

– До Нового года десять минут! – объявил Виктор. – Пора готовить бокалы.

– Погоди, – перебил его Курьяныч. – Давайте проводим этот год, вспомним ушедших, поблагодарим за то, что он всё-таки принёс нам столько хорошего. А Новый год пойдём встречать на улицу. Укутайте наших молодцов и прекрасную Елену, и пошли, вас всех ждёт сюрприз.

Для взрослых это не было особой неожиданностью, но для мальчишек, да и для не видевшего такого вблизи Лёшки роскошный фейерверк, устроенный парнями из охраны над льдом замёрзшего озера, казался не просто чудом, а чем-то сродни полёту в космос: всё вокруг переливалось, грохало и шелестело, сердце замирало, и хотелось лететь туда, в тёмное и в то же время искрящееся небо. Пять минут показались им четверым волшебной вечностью, обещанием, что всё в их жизни будет хорошо. Лёшка почувствовал, как его за рукав дёргает Лена, наклонился к ней и сквозь грохот услышал:

– На эти звёзды тоже можно загадывать желание!

Он кивнул, показывая, что понял её, и снова запрокинул голову, успев заметить, как в глазах Лены отражались осыпающиеся искры фейерверка вперемешку с настоящими звёздами.

Наконец наступило время разбирать подарки. Их хватало всем – и постояльцам, и охранникам, но, конечно, больше всего подарков досталось мальчишкам и Лене. Не дарили ребятам только электронику: им хватило компьютеров в лаборатории, и сейчас все трое предпочитали старомодные, простые, но именно человеческие, тёплые и надёжные вещи. А вот Лене подарили новый планшет – большой, супергибкий и лёгкий, но всё-таки не такой удобный, как обычная книга. Анри, подняв голову от яркой энциклопедии по живописи, увидел в руках девушки этот планшет, взглянул на свой том и вдруг спросил:

– Почему никто не придумает книгу, которая бы умела столько, сколько планшет, но была именно книгой?

– Вот ты и придумай. – Арсений Денисович положил ладонь на его худое плечо.

– Придумаю! – Анри улыбнулся, кажется, впервые самостоятельно, а не по приказу заинтересовавшись техническим вопросом.

Лёшка слушал слова мальчика, разбирая свои подарки и думая о будущем ребят. Его, словно ненароком, зацепил Мишка и едва слышно шепнул:

– Главный подарок этого праздника они получат через несколько лет. Сегодня мне написали коллеги: врачи поняли, как помочь всем големам и тем более ребятам. Как окрепнут, им сделают операции, и они станут во всём обычными людьми. А остальных ещё осенью решили задержать в развитии, перестроить их организмы до рождения. Они родятся не в январе, а намного позже, но им это будет лучше.

– Скажешь им? – так же тихо спросил Лёшка, вспомнив глаза Шери, в которых всегда отражалась скрытая, но почти невыносимая душевная боль.

– Нет, зачем? Подрастут, тогда и узнают.

Лена улыбалась, слушая восторженные возгласы мальчишек и глядя на примеряющего яркие варежки Мишку и аккуратно складывающего такой же яркий шарф Лёшку: уроки тёти Ани не прошли даром, и за эти месяцы девушка связала тёплые вещицы всем. Наконец она взялась за свой последний подарок – яркий свёрточек, в котором оказалась небольшая балерина-силуэт из белого фетра.

– Ой! – Девушка с восторгом разглядывала вроде бы простенькую фигурку. – Какая она красивая! Спасибо! Это от кого?

Записки в свёртке не было, никто не признавался, и девушка, поблагодарив сразу всех, подняла фигурку – балерина словно летела сквозь золотистый свет гостиной.

Таким Лёшке и запомнился этот Новый год: тонкая белая балерина, танцующая на ладонях Лены. Почему он в последний момент не стал вкладывать в подарок уже подготовленную открытку, он и сам не знал, но теперь понял – это было правильно. Лена получила от него несколько подписанных вещиц, а эта фигурка стала той тайной, небольшим чудом, которое и должно было случиться в новогоднюю ночь.

>*<

После праздников почти всё вернулось в прежнюю колею, только Нина Ивановна, уступив уговорам, осталась на базе. Её решению обрадовались все, и больше всего – мальчишки. Они искренне считали Нину Ивановну своей бабушкой, слушались её беспрекословно, и при этом стали проказить, вызывая улыбки окружающих, отлично знавших, что большинство задумок ребята брали из подсказанных бывшей библиотекаршей книг. Может, кто и назвал бы это непедагогичным, но мальчишкам жизненно важно было научиться не только общению, но и нарушению правил, отстаиванию своего «я», и детские проказы, безопасные и никого не обижавшие, были для этого лучшим способом.

Ещё одним изменением стало то, что Лена начала помогать парням в разборе документов центра и консультациях по големам. Мишка пытался её отговорить, ведь девушка только-только пришла в себя после испытаний и до сих пор была слаба, не говоря уже о больной спине. Но Лена упрямо настаивала на своём:

– Ты Лёшку сколько знаешь? Меньше полутора лет! А я в центре четыре года прожила, видела всё это с самого начала, и… – Она огляделась, убедившись, что Лёшки рядом нет, и продолжила: – Я же сама делала всё это! Я хочу исправить то, что сотворила!

– Не делала! – отрезал Мишка. – Ты их не калечила, а спасала, с первого дня! Но ты права – ты больше всех нас об этом знаешь. Хорошо, скажу Родионычу.

Родионыч, переговорив по видеосвязи с девушкой, дал «добро» и официально оформил её в качестве приглашённого эксперта, точно так же, как в давнем разговоре с Лёшкой, настояв на том, чтобы Лена получала нормальную оплату.

– Вы что, сговорились? Или этот дурак от вас таких бредней набрался? Он мне в мае концерт устроил: «Не возьму денег!» – а теперь вы то же самое делаете? Запомните, милая вы моя: работа всегда должна оплачиваться, а такая работа, какая предстоит вам – не просто, а очень хорошо оплачиваться! Помощь людям совсем не означает, что вы должны забывать о себе и своих нуждах. Так что деньги вы будете получать, поняли? Или я полностью отстраню вас от работы, и вы окажетесь виноваты, если наши сотрудники в чём-нибудь ошибутся.

– Это шантаж! – возмутилась Лена.

– Конечно шантаж! – Родионыч расхохотался: – Милая моя, как вы думаете, стал бы я руководителем одного из самых уважаемых филиалов конторы, если бы не умел пользоваться такими грязными методами?

Девушка тоже рассмеялась и согласилась с требованиями Родионыча.

Помощь девушки оказалась очень своевременной, потому что далеко не всех големов удалось на время «законсервировать» в родильных камерах. Это было возможно только в первой половине процесса создания тела, и таким големам повезло, потому что их тела можно было безболезненно изменять, создавая все недостающие органы и развивая мозги щадящими методами. Гораздо хуже пришлось тем, кто во время штурма филиалов центра находился на последних стадиях формирования и родился осенью и в начале зимы. Часть из них почти сразу отправили в психиатрические клиники – их мозг был уже необратимо повреждён. Другие учились под присмотром врачей и лучших психологов, каких только удалось найти.

Мишка, читая очередную сводку, не выдержал и, вскочив с кресла, начал почти бегать по комнате, иногда от гнева стуча кулаком в стену:

– Это нелюди! Такого даже в концлагерях не делали!

Лёшка, привыкший за эти месяцы сидеть на полу – так ему удобнее было общаться с мальчишками и Леной – поджал ноги и ответил другу, что такой способ создания големов наиболее экономичен. Его голос звучал очень ровно, лицо оставалось спокойным, и лишь побелевшие костяшки сжатых до боли кулаков выдавали реальные эмоции. Лена молчала, глядя в окно. Говорить было не о чем, технология на самом деле оказалась очень хорошо продуманной: создавать големов с нормальным мозгом, «записывая» в него основные рефлексы и базовые умения «доноров» – это не требовало лишних затрат времени и средств, – а потом или развивать недостающие навыки, или повреждать мозг уже на последних этапах его развития, убивая личность и создавая тех самых «муравьёв» и «секс-кукол», каких парни видели летом в больнице. Именно из-за такого экономически выгодного садистского способа големы и не были обычными психбольными – у них имелись необходимые для несложной работы и понимания приказов навыки.

Не менее страшно было читать о только что «пущенных в серию» детях – «компьютерах» и «секс-куклах». К счастью, на момент штурма центра их сделали всего два десятка: пять «гениев»-аутистов (их для своих исследований заказал какой-то-психиатр) и пятнадцать «секс-кукол» в возрасте от семи до пятнадцати лет. Они считались самыми дорогими, потому что для их создания требовался и здоровый генный материал, и, что в таком случае было даже более важно, здоровые тела-образцы, ведь рассчитывать настолько подробные виртуальные модели организма на компьютерах пока не могли даже учёные центра. Тела взрослых достать было намного легче: довольно большое число людей завещает свои останки учёным. А вот здоровых детских тел не так уж и много, потому что доставать их нужно легально и не для донорских органов, а целиком. Детские тела из приютов и бедных стран для такого не годились. Поэтому физически нормальных детей-големов оказалось так мало, и стоили такие «секс-куклы» дороже «гениев».

– Они… помнят, кто они? – дрогнувшим голосом спросила Лена, когда Мишка прочитал отчёт о детях.

– Да. – Он отвёл взгляд. – Их сделали для нескольких политиков и двух известных актёров. Все они пожелали именно осознающие всё жертвы, а «потребности клиента превыше всего». В родильных камерах ещё сорок детей разных возрастов – от годовалых младенцев до почти взрослых – плюс десятка два «гениев» восьми генетических линий. Их развитие удалось приостановить. Нам нужно думать, как выправлять их психику, в основном у тех, кого делали более взрослыми «секс-куклами».

– Значит, мне придётся вспомнить свой опыт. – Лёшка побледнел, Лена, бросив на него быстрый взгляд, наоборот, покраснела, но он, словно не заметив этого, как и предостерегающего жеста Мишки, продолжил: – После уроков Кэт многому учишься.

– Лен, уйди. – Мишка встал. – Так будет лучше для всех. Подумай пока, как воспитывать взрослых големов и «гениев», ты же в этом разбираешься лучше нас.

Девушка, захватив планшет, молча выехала из комнаты.

– Ну ты и дура-ак! – выдохнул Мишка, когда за ней закрылась дверь.

– Я ей о Кэт рассказал ещё в осенью. – Лёшка чувствовал, что сделал совсем не то, на душе было скверно, но что-то заставило его ляпнуть про Кэт именно при Лене, вынудить хоть на миг отказаться от спокойно-доброжелательного отношения к окружающим, и особенно – к нему. А ведь он о тех месяцах практически не вспоминал, даже тело, когда-то, ещё при отце, постоянно напоминавшее о себе и пугавшее этим Лёшку-ребёнка, ничего не требовало. Лёшка думал, что тот год настолько пресытил его, что до конца жизни хватит. А тут вдруг вспомнилось прошлое и возникла мысль: «Каково пережить такое маленькому ребёнку, пусть даже через манекен-аватар?» Он тихо объяснил это другу, и тот, наблюдая сквозь стекло за играющими в снежки ребятами, понимающе кивнул:

– Ты начинаешь отходить, дальше может быть очень плохо. Прошу, следи за собой при Лене, да и при мальчишках. Иначе ляпнешь что, самому будет мерзко.

– Я это уже понял. Давай работать.

После этого случая Лёшка стал жёстко контролировать себя и, к огорчению «всехней мамы» тёти Ани, несколько отдалился не только от Лены, но и от остальных женщин. Но он не хотел, пусть даже случайно, проговориться о той грязи, которую видел и пережил. Хорошо, что и он сам вспоминал те дни чем-то вроде старого сна или давно прочитанной книги. Наверное, и для этого тоже его спрятали здесь, в лесу: ему, как и мальчишкам, и Лене, тоже требовалось лечение души, гораздо более тяжёлое и болезненное, чем лечение тела.

>*<

С каждым днём работы становилось всё больше: сотни новорожденных големов требовали ухода, и врачи даже ночью просили помощи и консультаций. Конечно, ночами за экранами ни парни, ни Лена не сидели, ведь и отдыхать нужно, особенно девушке. А вот время на общение с остальными сильно сократилось, что очень расстраивало скучавших по старшим братьям и сестре мальчишек. Но все понимали, что помощь нужна таким же, как Лёшка и ребята, но совсем ещё беспомощным людям, и никто не беспокоил парней и Лену, когда они почти на целый день закрывались у кого-нибудь в комнате. Только Арсений Денисович строго следил, чтобы девушка не пропускала занятия на тренажёрах и в бассейне, ведь обещал поставить её на ноги к весне. Девушка иногда пыталась отнекиваться, но парни тогда демонстративно прекращали работать, поддерживая врача, и Лене приходилось подчиниться большинству. А вот мальчишки проводили в спортзале и бассейне всё больше времени и крепли буквально с каждым днём, даже, в отличие от девушки, могли ходить по дну бассейна, запоминая движения всё ещё плохо слушавшихся ног.

В этот день Мишка поддался на уговоры мальчишек и ушёл с ними на прогулку, а Лена с Лёшкой засели в её комнате, разбирая утреннюю почту и сортируя письма по темам, чтобы потом дать один ответ сразу на несколько одинаковых вопросов. Лена сидела, откинувшись в своём кресле, и читала письма с планшета. Лёшка, привычно устроившись на полу, набрасывал на листе бумаги примерные схемы ответов.

– Ну как они могут об этом писать?! – Девушка, возмущённо подняв взгляд от планшета, с непонятной болью взглянула на парня.

– Что там?

– Они спрашивают, насколько эффективен способ обучения в родильной камере – через трансляцию звуков и аватары. Они хотят всех так учить!

– Они правы. – Лёшка не понимал боли и возмущения девушки.

– Ты же сам через всё это прошёл!

– Да, потому и говорю, что они правы. Так будет меньше нагрузки на мозг после рождения. Если всё делать осторожно, не ломать, а поддерживать сознание, потом окружающее легче будет восприниматься. Словно вспоминаешь прочитанную книгу, путеводитель например, и делаешь всё, не особо задумываясь.

– Не задумываясь! – Лена стукнула кулачком по подлокотнику. – Понимаешь – не задумываясь!

– Лен, мы так и всё делаем – не задумываясь, – чем и выше любого искусственного разума. – Лёшка, в отличие от обычных людей помнивший момент своего рождения и последующий мучительный период узнавания мира, был спокоен. – Мы говорим, ходим, пишем именно не задумываясь. Учиться этому с нуля очень тяжело, поверь, особенно когда мозг уже сформирован, голем осознаёт себя и вынужден узнавать мир в десять раз быстрее обычного человека. В родильной камере учиться легче, правда. А потом, когда рождаешься, ничего не понятно, нервы не выдерживают, от всего вокруг становится больно. Я же помню это всё. Нужно учить их ещё до рождения – как ходить хотя бы. Жаль, со зрением там сложно, и с речью, они могут только слушать. И слышать тех, кто будет их потом воспитывать.

– Как ты слышал нас с…

– С отцом? Да.

– И любить потом того, кого слышал? Как он и хотел! – Лена закусила губу.

– Нет! – Лёшка понял, чего она боялась. – Я помню тот ваш разговор о рабах и друзьях. Пойми: то, что слышишь там, не воспринимаешь реальным, не связываешь с собой. Всё это абстрактно. Вот именно это слово – «абстракция». Я его понял одним из первых: «то, что где-то есть, но чего ты не испытал». Тот ваш разговор, а потом твои рассказы о рабстве я понял, только когда сам дорос до этого, через год после прихода к… Кэт.

Он на мгновенье запнулся, но всё-таки продолжил:

– Я понял это, только когда услышал их шутку, что заказанных клонов можно было бы клеймить, как раньше рабов. До этого твои слова ничего для меня не значили. И для этих големов то, чему их будут учить, ничего не будет значить, пока они сами не испытают такого. Или не испытают, и тогда знания совсем забудутся. Поэтому меня и учили борьбе – закрепляли навыки. Они это уже тогда понимали. И поэтому заказы на «секс-кукол» так сложны. Прости, что говорю это, самому гадко, но это так: через несколько месяцев после рождения такие навыки исчезнут из памяти големов. Мы с Мишкой узнавали у психиатров, наблюдающих за теми, кого тогда нашли в центре. Они хоть и не умеют думать, но уже не реагируют на прикосновения. А вот учить големов обычным вещам нужно! И говорить с ними, показывать, что их любят, ждут, что они нужны.

– Как «компаньоны»? Привязывать их такой «любовью»? – Голос Лены был почти таким же, как при том разговоре со Львом Борисовичем – протестующий, непокорный, и в то же время с затаённой болью. – Делать то, что хотел отец?! Я не знала тогда, что происходит, а теперь вижу – так нельзя поступать! Нельзя лепить человека по своей прихоти, даже из лучших побуждений. Я не смогла тогда не влиять на тебя, не смогла полностью отстраниться, не ломать тебя. Это страшно – знать, что ты изменила судьбу человека!

Лена говорила, не отвечая на его объяснения. Кажется, она их даже не услышала, зацепив лишь несколько важных только для неё слов. Молчавшая все эти годы, она теперь не могла сдерживаться, сбивчиво и сумбурно вспоминая всё пережитое, все те мысли, страхи, непреходящее чувство вины перед ним, просила у него прощения.

Лёшка сидел молча, неожиданные мысли вспыхивали при каждом её слове, и он вновь, как и летом, в больнице, осознавал, что не знал девушку, не понимал ни её, ни своего отношения к ней. А ведь она с самого начала кричала ему, прося помощи, раз за разом повторяя: «Ты – не они». Лёшка думал, что она отделяет его от мальчишек, которых больше любила, которых понимала, а его отталкивала из-за своего участия в его создании, из-за его внешности, связи с неприятным для неё Лепонтом. Но всё было не так! Она любила его все эти годы! Вот что имел в виду отец, прося в письме прощения за то, что взвалил на неё тройную тяжесть. Отец знал это с самого начала и потому так оберегал её. Она любила Лёшку, любила вопреки собственному желанию, вопреки своему представлению об идеале мужской внешности, вопреки всему, и именно из-за этого отдалялась от него, и не могла полностью отстраниться. И всё её спокойно-доброжелательное отношение последних месяцев, её странное нежелание говорить наедине и в то же время стремление общаться с ним – это тоже была мольба о помощи, молчаливая, скрытая от всех, даже, наверное, от неё самой.

А он? Когда-то он не признавал её – ребёнок в теле взрослого, раздираемый желаниями иметь сразу маму, друга, и неосознанным пониманием её женской притягательности. И ещё одно, понятое им сейчас: в те месяцы его мозг оказался перегружен, он не справлялся с тем, что ему приходилось учить, узнавать, делать, и это вызывало физическую, но не осознаваемую боль, символом которой стала Лена. Их-то ведь рядом с Лёшкой было всего двое – отец и она. Отец стал для него опорой, неизменной точкой в изменчивом мире, а девушку несформировавшееся ещё сознание голема по какой-то причине связало со всем плохим. И только когда Лёшке не требовалось думать – на прогулках или во время танца – это отторжение на время исчезало.

А потом было бегство и уже осознанная, постоянная ненависть к той, которая отняла отца. И в то же время отсутствие новых знаний: в комплексе Кэт, при всей кажущейся суете и вечной смене обстановки, Лёшке почти не было нужды думать, а новые ощущения от общения с женщинами вскоре стали обычными, приевшимися. Его мозг, получив передышку, продолжал работать, осмысливать и приобретённые в центре знания, и всё происходящее, но уже не в режиме цейтнота, и парень не замечал своего взросления, как и многие юнцы, отдаваясь инстинктам и поиску удовольствий. И теперь, в этот момент осознания, Лёшка перестал ненавидеть и презирать себя за те месяцы у Кэт: он поступал тогда так, как умел, как позволяли его знания, отсутствие опыта и на самом деле подростковый возраст. Только что выглядел он тогда не юнцом с цыплячьим пухом на щеках, а «брутальным красавцем», и это сбивало с толку всех, тем более его самого.

Но тот опыт не прошёл даром. Лёшка понял, чего он не хочет. И летом, сидя у дверей реанимации, он чувствовал, что не хочет относиться к Лене, как к тем женщинам, которых знал прежде. И не умел относиться иначе. Поэтому тогда он воспринял её как чужое, бесполое существо, которое нужно защищать в память об отце, в благодарность за то, что она сделала, и чтобы искупить свою вину.

Потом он стал воспринимать Лену как личность, как внутренне сильного, цельного человека, но это не было ещё даже дружбой – только уважением. И лишь здесь, в отрыве от всего остального мира, она, тогда ещё слепая и неподвижная, стала для него всем. Стала в тот момент, когда спокойно сказала, что он может забрать из комнаты свои вещи. Но он тогда ничего не понял. Не имевший опыта, кроме «постельных уроков» Кэт и её клиенток, он не умел слушать себя, к тому же для этого требовалось время. Он просто жил, считая, что это всего лишь дружба. По сравнению с бывшими пассиями парня Лена была необработанным драгоценным камнем рядом с грудой блестящих стекляшек – незаметная, невзрачная. И только яркие искры – улыбка, случайно прорвавшееся воспоминание о детстве, радость от какой-то мелочи – показывали настоящую красоту девушки, которая теперь Лёшке была дороже всего. Лена стала для него сутью этого мира, тем, без чего всё потеряет свои краски, свою душу. Мишка прав: любовь очень разная, и настоящая любовь совсем не то же, что восторженная влюблённость или страсть.

Всё это было не мыслями, а разрозненными эмоциями, встававшими на мгновенье перед глазами кадрами прошлого, отзвуками давних слов. Лёшка сам не знал, как получилось, но теперь он сидел, обняв колени девушки и уткнувшись в них лбом, а она, как и он, не осознавая этого, продолжала говорить, перебирая его вновь отросшие в красивое каре волосы. Потом Лена, очнувшись и сбившись на полуслове, испуганно замерла и еле слышно спросила:

– Лёш, ты что? Ты… я…

Он, ещё сильнее вжимаясь лбом в её колени, глухо ответил:

– Да.

– Я не хотела! – Голос Лены сорвался почти в плач. – Я не хотела такого! Лёша, прости, я…

– Ты не поняла. – Он не поднимал головы, чувствуя лбом её тепло. – Не тогда, сейчас. Я потом объясню, это долго. Но тогда ты как человек для меня не существовала. Я узнал тебя лишь здесь. Помнишь, ты говорила отцу, что ценен только самостоятельный выбор? Не отнимай у меня этого права!

Он замолк и так и сидел, не двигаясь. Лена тоже замерла. Привыкшие скрывать свои эмоции, сильные, глубоко чувствующие, они знали – малейшее движение сломает всё. Нужно просто сидеть, ощущая тепло друг друга, и осознавать всё заново. Просто сидеть вот так, и ничего больше. Это было важнее всего в мире.

Наконец Лёшка пошевелился, поднял голову, взглянул в светящиеся глаза Лены и улыбнулся:

– У нас с тобой впереди много работы.

– Ты прав. – Она осторожно провела ладонью по его щеке.

>*<

Их разговор почти ничего не изменил в видимом общении друг с другом, лишь исчезли скованность и отстранённость, и так заметные до этого лишь им и, как оказалось, Мишке. Но тот только, по своей привычке, словно ненароком сказал Лёшке, что теперь он уже не пацан безмозглый, и спрос с него будет больше. Лёшка улыбнулся названому брату и пошёл чистить тропинки: конец февраля выдался очень снежным, кресла мальчишек и Лены застревали в сугробах, а это никуда не годилось.

Намного больше видимых изменений и пользы их разговор принёс остальным големам. Лёшка, поняв основную проблему своего детства, написал длинное письмо врачам и психологам, в котором посоветовал учить ещё не родившихся големов обычным вещам, побольше говорить с ними, но не на сложные темы, а просто рассказывать о жизни, о людях, и о том, что их ждёт. А тем, кто уже родился, давать время на осознание сваливающейся на них информации, много гулять, учить танцам и плаванью, и помнить, что разнобой психических возрастов – вещь очень сложная в первую очередь для самих големов, и их взросление и половое созревание – совсем не одно и то же.

>*<

Кроме сложной, но отдалённой проблемы големов были и близкие, ежедневные тревоги, главным образом тренировки мальчишек. Они уже достаточно окрепли и очень хотели встать на ноги, и врач делал всё, чтобы это у них получилось. Но опять вмешалась психология: они, все трое, боялись разочарования, наверное, впервые в жизни поддавшись этому страху, и никак не могли с собой справиться. В бассейне они ходили, а встать с кресел не могли. И все трое ели себя поедом за этот страх, что ещё больше ухудшало ситуацию.

– Ну что мне с ними делать? – жаловался Арсений Денисович, собрав у себя парней, Виктора и Курьяныча. – Они ведь все тренировки держались молодцом, сколько сложных процедур выдержали, ни разу на боль не пожаловались, а тут сдались.

– Не сдались, а испугались неудачи, – поправил его Мишка. – Вы же сами с таким сталкивались, это обычное дело.

– Сталкивался, но они – уникальный случай!

– Я знаю, что делать, – хмыкнул Курьяныч. – Способ довольно жёсткий, но действенный. Если разрешите, то они быстро начнут ходить. Только одно скажите: сколько шагов они реально смогут сделать? И ещё потом их нужно будет хорошо отогреть, чтобы не простыли. И женщин чтобы не было!

– Шагов десять-пятнадцать, не больше, но за эти я ручаюсь. Что вы хотите сделать?

Курьяныч объяснил, и все согласились, что женщинам об этой задумке знать не стоит, особенно слишком жалостливой тёте Ане.

Через неделю всё было готово, и Курьяныч с парнями повезли мальчишек на прогулку, а Виктор остался следить, чтобы никто из женщин на улицу в это время не выходил. Дальше было самое сложное: найти предлог, чтобы оставить мальчишек одних на берегу озера, у незамерзающей полоски воды вдоль берега – сюда стекала тёплая, отфильтрованная почти до дистиллята вода из отстойника базы. Дно здесь было мелкое, твёрдое и ровное, и по нему вполне можно было ходить, что сейчас и требовалось. А дальше начался подготовленный Курьянычем жестокий спектакль.

Мальчишки совсем не волновались, что их спутники на время ушли: у каждого есть свои дела, да и поболтать без присмотра взрослых им хотелось. Они радовались припекающему уже солнышку, искристому насту на обочине дорожки, виднеющемуся поодаль от берега зеркальному льду, и украдкой отламывали с низкой берёзовой ветки заледенелые ароматные серёжки и намёрзшие за утро небольшие сосульки – вечное зимнее лакомство всех детей. И тут из леса вышел мужик – обычный, чуть заросший деревенский житель, который каким-то, ему одному ведомым способом умудрился проскользнуть мимо охраны участка. Он, не замечая заслонённых берёзой мальчишек, забрёл в воду, наклонился и стал топить шевелящийся и попискивающий мешок, из которого на мгновенье показалась головёнка щенка.

Расчёт Курьяныча был верен: у любого нормального человека страх за себя отступает перед страхом за другое, беззащитное существо. Кричать было бесполезно, а идти на помощь – необходимо. Не десять, а почти двадцать шагов, в озеро, навстречу чёрному чужому живодёру. Но мальчишки, пережившие слишком многое, думали не о ледяной воде, не о том, что у них нет сил противостоять взрослому мужчине, а о почти переставшем шевелиться мешке. И все трое, даже не осознавая, что делают, прошли эти почти двадцать шагов и вцепились слабыми руками в пропахшую дымом и лесом куртку незнакомца.

– Не смейте! Пустите его! Не смейте!

С берега уже спешили парни и Курьяныч, и незнакомец, оттолкнув в воду и так уже не стоявших на ногах мальчишек и забыв о мешке, бросился бежать. Промокших и моментально продрогших ребят подхватили на руки и поскорее отнесли домой, в уже протопленную баню. Мешок, разумеется, тоже не забыли, и его содержимое – трёх двухмесячных щенков – обеспечили тёплыми подстилками и хорошей едой.

– Всё, всё, все живы, – успокаивал плачущего Митю Мишка. – Обсохнут, отогреются, и будут бегать так, что не угонитесь на своих креслах.

– Угонимся, на ногах угонимся! – Шери, уже осознав, что они сделали, к счастью, так и не понял, что всё было подстроено, и радовался, что смог побороть страх и спасти щенков. – Мы ходить научились!

>*<

Хорошая, сухая и чуть морозная зимняя погода сменилась «гнилой» весенней мокретью, целыми днями с неба сыпал то ли мокрый снег, то ли ледяной дождь, ещё недавно искрящиеся сугробы стали напоминать груды серой грязи, старательно расчищенные дорожки превратились в миниканалы, по которым даже самый отчаянный пацан не отважился бы пустить лодочку. Мальчишки сидели под крышей, потому что, даже научившись ходить, они ещё были слабы и бо́льшую часть дня ездили в креслах, а те на залитых водой тропинках точно бы утонули. Но ребята не скучали, ведь теперь у них появились и хвостатые друзья, за которыми требовался глаз да глаз.

Щенков безуспешно пытались удержать в коридоре, но они носились по всему первому этажу, оставляя всюду лужи и «мины», и уже начинали пробовать на мелкие молочные зубки мебель и обувь. Это в сказках щенок – умное существо, послушное, воспитанное и беззаветно преданное хозяину, а в реальности любой щен – бестолковый зубатый младенец, требующий к себе постоянного внимания и любви. И тем, и другим эта мохнатая троица была обеспечена в полной мере, но в результате проказила с ещё бо́льшим размахом.

– Ну что мне с тобой делать? – Курьяныч держал за шкирку рыжего, в подпалинах, вредителя, весело и бестолково смотревшего на мужчину карими глазёнками и совершенно не желавшего выпускать из зубов лёгкий домашний туфель. – Отдай! Ну не пороть же мне тебя, гад ты мелкий. Ты же дитё безмозглое. Отдай, говорю!

Лёшка, опершись плечом о косяк и усмехаясь, смотрел на тренера. Часы показывали пять утра, Курьяныч встал, чтобы проверить посты, а Лёшке просто не спалось.

– Ему, значит, взбучку давать не хотите, а нас тогда за малейший промах зуботычинами награждали?

– С утром! – Курьяныч наконец отнял у щенка обмусоленный туфель. – Вы взрослые люди, а это – мелочь пузатая и бессловесная. Вы человеческих слов понимать не хотите, а он – не умеет. Его наказывать не за что. Ты чего подскочил-то?

– Пройтись захотелось. – Лёшка натянул куртку. – Вроде, ночь ясная, приморозило. Хочу перед рассветом на звёзды глянуть.

– Ну идём. – Курьяныч толкнул дверь. – Тут ледоступы нужны, или коньки!

– Ничего, справимся. – Лёшка взглянул на зеркально поблёскивающую под светом редких фонарей дорожку. – Всё спросить хотел: откуда щенки?

– Да паршивая история. – Курьяныч осторожно, не полностью распрямляя колени и переваливаясь как пингвин – самая безопасная походка на льду, – направился в сторону проходной. – В соседней деревне алкаш живёт, у него лайка была, породистая, но он за ней не смотрел совсем. Она от «дворянина» ощенилась, щенки уже глаза открыли, на улицу выползать стали, и тут хозяину в голову стукнуло, что они не породистые, и собака испорчена, чистокровных щенков больше не принесёт. Знаешь ведь этот бред. Собаку пристрелил, а щенков топить понёс. Нет бы сразу, слепых, а так уже взросленьких в мешок кинул, да к проруби. Наши парни как раз в магазин заехали, ну и видели всё, успели мешок выловить. Двое щенков уже утопли, а эти вот ещё барахтались. Мы хотели их на поиск наркоты и взрывчатки натаскать – у таких бастардов ума побольше, чем у породистых, – а тут как раз ребята со своими страхами. Вот и сошлось всё. Я знакомому кинологу позвонил, он знает, как, не пугая, утихомирить щенка. Он всё и сыграл.

– А как придумали это всё?

– Это старый способ, его многие знают. Спроси у Мишки, он тебе профессионально объяснит. А по-простому так. Когда паралич нервный, или страх у человека, сильное потрясение помогает. Я такое сам видел. Мы на границе служили, пацанами ещё, и ЧП произошло: у парня парашют основной не раскрылся. Запасной сработал, да парня того, Мамеда, от страха переклинило – даже с постели встать не мог, высоты бояться стал. Надо было из части в госпиталь везти, да на машине: о «вертушке» при его страхе и речи не могло быть. Поехали: я водителем, врач, Мамед, и две машины сопровождения. Неспокойно тогда в тех местах было, Афган близко, а его уже сто лет как замирить пытались. Ну, сначала всё нормально шло, а потом рвануло. Мина там оказалась, настроенная так, чтобы под второй машиной сработать, плюс ещё зажигательная гадость, самопальная какая-то. Дальше плохо помню, только что горит всё вокруг, стрельба, а Мамед меня из кабины вытаскивает. Потом оказалось, что врача контузило, меня ранило сильно, а Мамед не пострадал. И тогда ему о страхе своём забыть пришлось, нас вытаскивать, пока бак не рванул. Он потом ещё и за руль сел – на шедшей за нами машине водилу тоже посекло. Вот и вышло, что я его должен был в госпиталь доставить, а на самом деле он меня привёз.

– И что с ним потом стало? – Лёшка осторожно ступил уже не на ровный, а на бугристый лёд.

– Через год его всё-таки пулей зацепило, сильно, он и ушёл из армии. В Дагестане живёт, семья большая, кафе своё, а какой он плов готовит! Мы до сих пор дружим, я, как женился, первенца Мамедом назвал. Тёща против была, да я слово дал. А у него первенец – Петька, в мою честь.

Курьяныч, поскользнувшись, взмахнул руками, но всё-таки удержался на ногах, и закончил рассказ:

– Ну а способ этот не со всеми срабатывает. Если человек – сволочь, ему уже ничто не поможет. Ребята – настоящие люди, я в них уверен был, потому и предложил.

– Понятно… – Лёшка, найдя пятачок относительно нескользкой дорожки, остановился, наблюдая, как ночная чернота неба постепенно сменяется предутренней фиолетовой глубиной. – Вы хороший учитель, Курьяныч.

– Хорошего учителя делают хорошие ученики, так что не подводите. Пошли к КПП.

>*<

Если мальчишки уже начали ходить, то Лене врач всё ещё запрещал вставать на ноги: только занятия в бассейне, и всё!

– У неё не слабость, не недоразвитость организма, как у ребят, а серьёзное повреждение спинного мозга. Мы стимулируем работу мышц, восстановили чувствительность, но передача сигнала от мозга к ногам нарушена, – объяснял Арсений Денисович. – Вопрос не в мышечной силе – сейчас у девушки всё с этим почти в норме, – и не в её желании, а в том, насколько восстановились нервная система. Не пройдёт или запоздает сигнал, и Лена упадёт, а это ей крайне опасно.

Лена будто и не обращала внимания на кресло, и была всё так же спокойно-доброжелательна, искренне радуясь успехам мальчишек и словно не вспоминая о своих бедах. Но Лёшка, зная, сколько боли и стремления жить скрывается за этим спокойствием, всё больше боялся за девушку.

Закончился март, ветреный, с постоянными сменами погоды от почти январских морозов к сырым оттепелям, а то и дождю, и начался апрель, на удивление ясный и тёплый. Дорожки в лесу обсохли, на прогретых солнцем пригорках пробивались первые подснежники и сон-трава, на ветках вербы распустились серые пуховые комочки. Мальчишки считали всё это чудом и то осторожно, медленно и неумело ходили по тропинкам, то носились повсюду в креслах, и всё свободное время проводили в играх с щенками. Парни тоже старались почаще бывать на свежем воздухе, даже умудрились раза два позагорать, укрывшись от холодного ещё ветра за стеной главного корпуса. А потом приносили Лене букетики первоцветов, радуясь её светящимся счастьем глазам. Нина Ивановна, Риша и тётя Аня предпочитали смотреть на лес через открытые по теплу окна оранжереи, сидя в плетёных креслах и тихо беседуя о готовке, рукоделиях и воспитании детей (Риша любила похвастаться успехами своих погодков-старшеклассников – двух сыновей и дочери). Никому в такие минуты не хотелось думать о том, что происходит за пределами этого маленького мирка, охраняемого бойцами конторы, словно это зачарованное царство из старых легенд.

>*<

Лёшка, чуть щурясь от яркого солнца, стоял у окна в комнате Лены и ждал, пока девушка поставит в воду принесённые им подснежники. В уже просохшем и по-летнему зазеленевшем дворе, весело смеясь, играли мальчишки, подстраховываемые от серьёзных падений Мишкой, Виктором и Курьянычем. Вокруг них со звонким лаем носились заметно подросшие щенки.

– Лёш…

Он вздрогнул от неожиданного прикосновения, потому что привычного жужжания моторчика кресла не было. Обернулся и увидел радостные глаза Лены. Девушка стояла, пусть пока и опираясь на спинку кровати. Лёшка подхватил её, удержав от падения, и почувствовал, как в плечи вцепились сильные тонкие пальцы.

– Ты с ума сошла?!

– Нет. – Лена уткнулась ему в грудь. – Мне сегодня врач разрешил, сказал, что можно, если рядом есть кто-то для подстраховки, и недолго стоять. Мне теперь и ходить можно.

Он обнимал её, чувствуя сквозь тонкую ткань футболки тепло и сбивчивое дыхание девушки, и не верил этому. Лена могла ходить!

– Лена, ты… Это опасно, ты ещё не окрепла.

Она подняла голову, взглянула в его лицо, и Лёшка понял: теперь он её опора и защита во всём, она доверяет ему полностью, насколько вообще можно доверять человеку. Доверяет больше, чем себе. Она же чуть растерянно улыбнулась:

– Я почему-то спать хочу…

– Ты спи. Я тут буду, почитаю пока. Ты не бойся. – Он осторожно перенёс её на кровать.

– Я теперь ничего не боюсь. – Лена совсем по-детски улыбнулась и сразу уснула.

В дверь негромко постучали, и Лёшка, уже час сидевший на полу и державший в руках так и не развёрнутый планшет, бесшумно и быстро встав, вышел в коридор, где столкнулся с немного встревоженным Арсением Денисовичем.

– Лена тут? Я хотел узнать, как она себя чувствует. Сегодня я разрешил ей ходить, думал, она обрадуется, в спортзале потренируется, но она не захотела. Как бы у неё не было той же проблемы, что и у ребят.

– Не беспокойтесь, она просто хотела попробовать сначала у себя в комнате, чтобы никто не видел. – Лёшка говорил спокойным тоном, ведь, как и Лена, привык скрывать чувства и даже невольно обманывать окружающих. – Мы работали, а потом она попросила помочь ей встать.

– Всё в порядке?

– Да. Лена не боится ходить и очень хочет вернуться к прежней жизни. Знаете, она раньше любила танцевать. Сейчас она переволновалась и спит. Я вот сижу, разбираю, что мы тут наработали, не хочу пока её одну оставлять, мало ли что.

– Значит, всё хорошо?

– Ну да, просто переволновалась. Думаю, проспит до ужина. – Лёшка весело улыбнулся. – Потом я помогу ей. Вы пока никому не говорите, ладно?

– Хорошо. – Врач тоже улыбнулся. – Пойду ребят домой загонять, а то перестараются с прогулками.

>*<

К ужину Лена, немного смущённая и радостная, выехала в кресле, но в столовой пришедший чуть раньше Лёшка поставил на её место стул, и когда девушка показалась в дверях, помог ей встать и дойти до стола, громко объявив:

– Теперь Лена тоже может ходить!

Первыми завопили мальчишки, потом, на мгновенье позволив появиться слезе, Лену обняла бабушка, а затем расплакалась тётя Аня.

После ужина и традиционных посиделок с разговорами и чтением Лёшка по давно устоявшейся и понятной всем привычке, возникшей ещё в первые дни в больнице, зашёл пожелать Лене спокойной ночи. Но в этот раз он, встав на колени, обнял сидящую в кресле девушку:

– Я люблю тебя, больше целого мира люблю. И я очень хочу, чтобы ты была моей женой. Если ты…

– Да. – Она уже привычно уткнулась ему в грудь. – Да.

– Я пойду сейчас, хорошо?

– Хорошо. Я люблю тебя.

Ночью Лёшка проснулся от осознания произошедшего, от понимания того, что именно он сказал, о чём просил Лену. Он не мог, не имел права делать этого! Он – голем, искусственно созданный человек, не имеющий ни настоящего прошлого, ни хоть какой-то профессии, ни места среди обычных людей – вообще ничего. У него проблемы с психикой, он отлично знает это, и он – причина всех её бед. И в то же время он уже не мог быть без неё, и знал, что и она не сможет без него. Их связывало не прошлое, а вот эти месяцы в отдалении от мира, понимание друг друга, общий взгляд на окружающее, часы молчаливой работы, ответственность за мальчишек, вообще всё, что они оба пережили за этот неполный год. И, думая об этом, Лёшка снова уснул.

>*<

Весь следующий день им не удавалось ни на минутку остаться наедине, переброситься хоть двумя-тремя словами. Только вечером, перед сном, Лёшка смог прийти к Лене. Девушка, счастливо улыбаясь совсем новой для него, открытой и гордой улыбкой, с трудом встала из кресла, обняла его:

– Я за сегодня по тебе совсем соскучилась.

Он подхватил её на руки, осторожно усадил на кровать, сам уже привычно сел на пол, обняв её колени.

– Не вставай больше. Сегодня твоей спине и ногам и так досталось. Кто в спортзале бунт устроил, требуя дополнительной тренировки? Так что отдыхай, иначе больше не приду.

– Шантажист, как и твой начальник, – рассмеялась Лена, взъерошив его волосы.

– Кстати о начальнике. Я тут подумал… – Лёшка сбился, вспомнив ночные мысли, но, отогнав страх и вдруг напомнившее о себе чувство одиночества, продолжил: – Если ты на самом деле согласна быть моей женой, то можно позвонить Родионычу, спросить у него совета. Прямо сейчас. Я ведь не знаю, как это оформляется.

– Давай! – Лена снова совсем по-детски обрадовалась. Эта её открытая доверчивость всё ещё поражала Лёшку, привыкшего к спокойной, ласковой и всё же несколько отстранённой и ответственной девушке, какую он помнил всю жизнь. Даже с бабушкой она не была такой радостно-откровенной, как теперь с ним. И сразу же за этой открытостью на лице девушки проступило беспокойство:

– Но сейчас, наверное, уже поздно, почти десять вечера, он давно пришёл с работы.

– Он сам говорил, чтобы я звонил, когда потребуется его помощь.

Родионыч оказался дома и, увидев на экране Лёшку, жестом защитника обнимающего за плечи Лену, бросил: «Через пять минут перезвоню». Экран, высвечивавшийся на широком запястье Лёшки транслятором кома, потух.

– Ну вот, на самом деле поздно, помешали ему, – расстроилась Лена.

– Не помешали. Он, наверное, детей спать гонит, – усмехнулся Лёшка. – У него их трое, маленькие ещё, он поздно женился. О, вот и вызов.

– Что случилось?

Родионыч теперь был не в комнате, а, скорее всего, в ванной – самое тихое место в квартире, по крайней мере пять минут там можно спокойно посидеть, даже когда дом ходит ходуном от детского топота.

– Иван Родионович, тут такое дело… – Лёшка задохнулся от накатившей вдруг растерянности и слабости, но сразу взял себя в руки. – Мы с Леной расписаться хотим. Нашим ещё не говорили, и вас просим молчать, но хотели бы посоветоваться, как всё оформляется. Мы же не знаем. К тому же положение у нас необычное.

Родионыч, осмысливая услышанное, переводил взгляд с привычно-спокойного Лешки на растерянно-счастливую Лену и обратно, потом непонятно хмыкнул и кивнул:

– Всё узна́ю, скажу. Рад за вас. Простите, не могу больше говорить, дома бедлам. Лена, я очень рад, что вы выздоравливаете! И за тебя, дурак, рад. Счастья вам!

Затасканные вроде бы слова были сказаны таким тоном, что становилось понятно: Родионыч на самом деле невероятно рад за них обоих, как радуются только за очень близких и дорогих людей.

– Ну вот и всё. – Лёшка, заставляя себя, отпустил плечи Лены и встал. – Я у тебя уже почти полчаса, пора уходить. Я очень люблю тебя!

>*<

Подошёл к концу апрель, и хотя необычно тёплая погода сменилась довольно прохладной, а то и ветреной, весна чувствовалась всё больше. Лес покрылся дымкой молодой листвы, заиграл изумрудной хвоей нежных побегов ели и сосны, наполнился ароматами зелени и щебетом птиц. Лена, как и мальчишки, старалась как можно больше ходить, и в отличие от ребят у неё это получалось намного лучше – девушка уже могла без посторонней помощи и отдыха пройти около сотни метров, а за день, бывало, и километр выхаживала. Но врач охлаждал её оптимизм:

– Вы, Лена, сейчас вспоминаете знакомые навыки, поэтому ходьба даётся вам легче, чем ребятам. Но особых чудес не ждите. Вы будете ходить, и даже, думаю, довольно хорошо и много, но медленно, и не сможете бегать и тем более танцевать. Простите, что разочаровываю, но вы должны всё хорошо понимать. Ребята – другое дело. Их организмам нужно помочь развиваться, и природа возьмёт своё. Они не больны, а были насильно остановлены в развитии и теперь нагоняют упущенное.

– Но ходить-то я смогу? – Лена сидела на скамейке, наблюдая сквозь молодую хвою игру двух клочкастых из-за незакончившейся ещё линьки белок.

– Сможете, я же говорю. И в обычной жизни вы не особо будете отличаться от остальных людей.

– Только памятью о прошлом. – Лена с трудом поднялась, опираясь о спинку кресла, которое использовалось теперь и в качестве ходунков: его колёса могли частично блокироваться для лучшей устойчивости.

– Я хочу учиться на невролога. Раньше думала быть хирургом, но уже не смогу, да и неврологию за эти годы изучила на себе самой. Вы поможете с литературой для подготовки?

– Помогу. – Арсений Денисович тоже встал. – А к нам, кажется, гости.

Гостем оказался Родионыч, похудевший, помрачневший и намного более резкий и собранный, чем до штурма центра. Лёшка с Мишкой теперь видели перед собой не знакомого начальника филиала полузабытой организации, а, казалось, кадрового военного, пусть и в штатском – дорогом и несколько старомодном костюме из чёрного денима.

– Здравствуйте! – Родионыч, отлично соразмеряя силу, пожал всем руки, не забыв и мальчишек, к которым специально уважительно наклонился, и Лену, которой ласково и лукаво улыбнулся одними глазами, сначала осторожно, а потом по-настоящему пожав крепкую ладонь девушки. Она, заметив в его взгляде удивление, рассмеялась:

– Я же массажист, руки – мой рабочий инструмент.

– Не просто так ведь приехал? – Курьяныч хлопнул начальника и друга по спине. – Пора освобождать помещение? Пошли в дом, всё расскажешь.

– Дай хоть оглядеться, а? Я за эти месяцы и дня толком не отдыхал, а тут ещё дети. – Родионыч с блаженным видом оглядывал лес:

– Хорошо у вас. А воздух какой! Обедать когда собираетесь? Через час? Тогда можно, я поброжу тут один? Чем белок-то кормите?

Анри и Митя отсыпали ему немного орехов и тыквенных семечек, предупредив, что белки слишком нахальные и их лучше не перекармливать, и подсказали, где лучше всего посидеть в одиночестве.

После наигранно-беззаботного обеда с ничего не значащими разговорами, комплиментами женщинам и Лене и искренним интересом к рассказу ребят о щенках, Родионыч встал:

– Пойдёмте, обсудим проблемы. Зову всех, кроме тебя, Риша. Прости, но это дело тебя не затрагивает.

– К счастью! – Риша складывала на тележку грязные тарелки. – Хорошо бы, если бы вообще дела такого не было! Но раз есть, удачи вам в обсуждении, а я пошла ужин готовить.

В открытом впервые за все эти месяцы кабинете было немного тесновато, но довольно удобно, тем более для серьёзного разговора. Родионыч оглядел всех, задержав взгляд на мальчишках и Лене с Лёшкой.

– Алексей, помните, я ещё год назад говорил вам, что победа в бою – только начало проблем? Эти месяцы нам удавалось прятать вас: вам требовалось окрепнуть и прийти в себя. Но мирная жизнь закончилась, впереди главные сражения, и от того, победим мы или нет, зависит дальнейший путь человечества. Это не громкие слова, а реальная расстановка сил. Через две недели в Швейцарии начинается рассмотрение дела центра, пока неофициальное, но проводящееся под эгидой СГМ и Международного суда, а также с привлечением независимых экспертов Римского клуба9. Именно он и предоставляет помещения, якобы для конференции. Будут рассматриваться не отдельные факты, хотя и они тоже, а общая ситуация с центром, этические аспекты, перспективы влияния технологий создания големов и искусственного интеллекта на человечество. Вы пятеро, как основные свидетели, обязаны там быть. Должны участвовать и вы, Михаил, как наиболее опытный в вопросах психологии големов специалист. Не хмыкайте, это на самом деле так. Также с вами могут поехать сопровождающие, которых вы выберете сами, но не более пяти. Думаю, это как раз и есть присутствующие, верно? – Родионыч оглядел всех. – Решайте, у вас время до вечера.

Мальчишки переглянулись, обменялись непонятными никому взглядами и жестами – они до сих пор жили мерками не «я», а «мы», пусть это «мы» теперь и сократилось всего до трёх ребят, – и впервые за эти месяцы стали взрослыми, великолепно оценивающими критическую ситуацию людьми. Шери чётко сказал:

– Если дядя Витя и Курьяныч согласны, мы бы хотели, чтобы с нами были они, а тётя Аня – с Леной. Бабушке эта поездка была бы слишком тяжёлой. Ты прости, но мы не хотим, чтобы ты заболела.

– Нет, ребята, извините, но я не еду. – Курьяныч встал. – Я – тренер и сотрудник отдела быстрого реагирования, причём именно здесь, в России. Там другие условия, мой опыт скорее помешает, а ехать как частное лицо я не могу. Лучше я за псами присмотрю, их-то не на кого оставить. Родионыч, в конторе обеспечат ребятам охрану?

– Обеспечат, – подтвердил начальник. – Я теперь курирую всю работу по центру, в филиале вместо меня Владимир из аналитического, а ты решай сам – останешься у него или перейдёшь ко мне. Работы и там, и там много. Но это разговор отдельный. По охране так. Контора отвечает за всё на территории России, а за её пределами мы будем сотрудничать с местными коллегами. Я как руководитель всей прошлогодней операции по нашему региону также являюсь свидетелем и еду с вами, одновременно и за охрану буду отвечать. Вы согласны на мою помощь?

– Да! – Мальчишки ответили одновременно.

– Спасибо. Лена, Алексей?

– Мы с самого начала знали, что нам предстоит, – так же жёстко, как и мальчишки, ответил Лёшка. – Их нужно остановить!

– Виктор, Анна?

– Куда мы денемся? – мягко улыбнулась тётя Аня. – Они – наши дети.

Кругленькая уютная женщина смотрела вроде бы растерянно и очень ласково, но всем стало понятно – она такой же собранный, осознанно сделавший выбор боец, как и остальные.

– Нина Ивановна, что вы думаете?

– Мальчики правы, мне ехать нельзя, я только помешаю вам. – Пожилая женщина, как всегда, говорила тихо и спокойно. – Леночка, ты извини меня.

– Ба-абушка! – Лена в одном слове передала и всю свою нежность, и возмущение тем, что бабушка просит у неё прощения. – Ты ребят на ноги своими книгами поставила, сколько всем помогала! Тебе ещё извиняться?!

– Значит, всё решено. Через три дня прошу всех быть готовыми к отъезду. – Родионыч вдруг смущённо улыбнулся: – Надо бы послезавтра, но не могу я вас так рано отсюда выдёргивать, хоть день ещё порадуйтесь этому спокойствию. А теперь мне нужно поговорить с Леной и Алексеем, они ведь основные свидетели обвинения.

Все разошлись, планируя дальнейшие дела, а Родионыч, словно школяр, подкрался к двери и, проверив, что за ней никто не подслушивает, заговорщицки поманил к столу Лену с Лёшкой:

– Узнал я всё, ребята, и даже почти всё сделал. Осталось кое-что у вас уточнить, и я отправлю запрос на получение свидетельств. Вот что скажите: вы своим говорили?

– Нет. – Лена с Лёшкой, словно первоклашки, прыснули смехом. – И не хотим, пока не распишемся.

– Значит, никаких церемоний не планируете? – Родионыч тоже еле сдерживал смех, но при этом отлично понимал, что такая шуточная тайна обоим была необходима, давая силы для будущих испытаний. Пусть поиграют в детские секреты, больше уже не удастся.

– Второй вопрос: какие фамилии указывать в документах?

Они переглянулись, и Лёшка растерянно спросил:

– А как надо? Я же не знаю.

– Жених! Лена, объясни этому дураку.

Через минуту Лёшка стал ещё более растерянным:

– Но я же не знаю своей фамилии.

– Вполне обычное дело для четырёхлетки, – расхохотался Курьяныч и резко посерьёзнел: – Мы провели эксгумацию тел твоего отца и его жены, сравнили их ДНК с твоим, и именно этим вопросом я занимался весь последний месяц. Юридический казус, но теперь ты официально сын Льва и Евгении Лефорт и имеешь право на их фамилию. Вся эта ваша игра в тайный брак – отличный предлог для возвращения тебе реального имени с минимальными проблемами для всех.

– Тогда и говорить нечего, – вмешалась Лена. – Я Льва Борисовича вторым отцом считаю, и его и Лёшкина фамилия для меня много значит.

– Тогда отправляем заявление на регистрацию брака и смену фамилий на Лефорт? Всё будет готово послезавтра, распишетесь вы ещё здесь – всем легче… Пойдёмте гулять? Тут хорошо, тихо… И в туалет можно сходить – никто в дверь ломиться не станет, и орать, чтобы машинку починили. – Родионыч устало улыбнулся. – Как насчёт того, чтобы посидеть во-он на той скамейке и посмотреть на озеро?

>*<

Через день курьер привёз документы для всех участников предстоящей поездки, всем пришлось ставить подписи, подтверждать их дактилоскопией, оформлять кучу разных бумаг, и никто не обратил внимания на слишком весёлые лица Лёшки и Лены и лукавую улыбку Родионыча. Всё заслонили упаковка разросшегося за эти восемь месяцев багажа, вопросы перевозки щенков и неосознанная ещё грусть от расставания с этим домом и друг с другом.

На прощальный ужин собрались все, даже Риша, нарушив правило поваров, села за общий стол, на котором красовались два запечённых гуся и вазы с салатами. Все уже собирались приняться за еду, когда Лена и помогавший ей Лёшка встали.

– Мы сегодня расписались, – негромко объявил парень. – Мы не хотим торжества и поздравлений, самое лучшее – давайте просто посидим все вместе, пожалуйста.

Лена, смущённая и покрасневшая, села, потом неуклюже из-за плохо ещё слушающихся ног придвинула стул к сидящей рядом бабушке, уткнулась ей в плечо:

– Ты прости, что я молчала.

– Девочка моя! – Нина Ивановна обняла её немного трясущейся рукой. – Я люблю тебя, ты же знаешь, и всё понимаю. И хорошо, что вы ничего не говорили, я теперь спокойна за тебя. Не люблю суеверий, но в нашей семье свадебные торжества – к несчастью. Мы с Сашей расписались, уже когда Оленька родилась, родители мои вообще нерасписанными жили, а дед с бабушкой в стройотряд сразу после ЗАГСа сбежали. Только Оленька, по просьбе свёкров, свадьбу настоящую и устроила… Я рада за тебя, внученька. И тебе рада, Лёшенька.

Лёшка, жутко боявшийся, что Нина Ивановна, хорошо относившаяся к нему как к постороннему, не примет в качестве родственника, еле успел выгнать из живота внезапно поселившегося там ледяного ежа страха, почувствовал сильный тычок Мишкиного кулака и, сообразив, обнял Нину Ивановну, неуклюже чмокнув её в щёку. Она растрепала его волосы:

– Хороший ты, Лёшенька. И не бойся ничего, вы правильно выбираете. Садитесь ужинать, ждут ведь все.

Лёшка сел на своё место, ещё не совсем осознавая всё произошедшее, потому что закорючки в документах он как-то не воспринял всерьёз, а теперь до него наконец дошло, что вся его жизнь снова сильно изменилась. Остальные, понимая просьбу не лезть с поздравлениями – свадьба эта была сродни свадьбам военного времени, и никто не мог сказать, что всех ждёт в ближайшее время, – только улыбались, радуясь за них с Леной. А вот мальчишки… В глазах сидевшего напротив Лёшки Шери кроме искренней радости за него и Лену была глубоко спрятанная боль от понимания невидимого, но постоянно ощущавшегося различия между Лёшкой и остальными големами. Парень на миг замер, а потом громко и сипловато попросил:

– Миш, это очень важно, и именно сейчас. Скажи о том, что говорил мне на Новый год – о врачах. Это должны знать все!

Мишка удивлённо взглянул на него, на мальчишек, и до него дошло.

– Шери, Анри, Митя, я не говорил ничего, думал, что ещё рано. Простите, я только сейчас понял, каково вам… Через два, максимум три года, когда вы окрепнете, вам сделают операции. Это решено, врачи уже готовятся к этому.

– Значит, мы будем настоящими людьми? – срывающимся от волнения и появившейся надежды голосом спросил Митя, обычно самый тихий и робкий из ребят, а Шери, самый, вроде бы, боевой и бойкий, ненадолго отвернулся, закусив губу и вытирая глаза.

Родионыч, успев за прошедшие два дня понять проблемы и беды этого маленького мирка, кашлянул и встал:

– Петь, я где-то вино видел? Детское шампанское? Тащи, это ещё лучше!

Он подождал, пока Курьяныч вернётся с бутылками шипучего напитка, а Риша с молча плачущей тётей Аней расставят бокалы, и продолжил:

– Я за эти месяцы видел столько здоровых, красивых, воспитанных, великолепно одетых нелюдей, что теперь могу сказать: за этим столом сейчас сидят настоящие Люди!Вы все!

– И они? – ещё чуть срывающимся от едва не прорвавшихся слёз голосом спросил Анри, указывая на просочившихся вслед за Курьянычем и вольготно разлёгшихся рядом со столом щенков. И все, даже обычно идеально воспитанная Нина Ивановна, сбрасывая напряжение последних минут, грохнули хохотом.

ЧАСТЬ 3