1
Погожим декабрьским днем 1944 года быстроходный высотный бомбардировщик дальнего действия стартовал с одного из подмосковных аэродромов. Сразу после взлета штурман корабля взял курс в сторону Ленинграда. Здесь была первая посадка самолета. Вместе с экипажем сошли на землю семеро плечистых, обвешанных оружием ребят.
Здесь их уже ждали. В небольшом домике, стоявшем в полукилометре от взлетной полосы, был приготовлен сытный ужин, поставлены раскладушки. Плотно подзаправившись, ребята по команде старшего – им был среднего роста крепыш лет тридцати с худощавым лицом и выправкой спортсмена – улеглись спать. Летчики вернулись к самолету, чтобы вместе с авиатехниками еще раз все проверить и перещупать.
Часа через два командир самолета подошел к раскладушке, на которой спал старший специальной группы, и тронул его за плечо.
– Уже пора, – сказал он.
Бомбардировщик не был приспособлен для перевозки пассажиров. Лететь в нем неудобно, но большая скорость и потолок полета компенсировали эти мелочи, обеспечивая надежность доставки семерых парней.
Самолет легко оторвался от дорожки и круто стал набирать высоту, идя над Финским заливом. Вскоре в отсек, где, скорчившись, сидели ребята, протиснулся второй пилот и знаком показал старшему: пора надевать кислородные маски.
Самолет продолжал набирать высоту. Достигнув своего потолка, машина стала разворачиваться. Курс, проложенный штурманом, прямой линией пересекал Балтийское море и обрывался у польского побережья в районе Данцига.
2
Кёнигсберг готовился к Рождеству.
Невеселым оно было в этом году. Сорок четвертый год развеял иллюзии большинства немцев. Немного осталось тех, кто верил в возможность иного поворота войны, в новое оружие, в раздоры между членами антигитлеровской коалиции, в непогрешимый гений своего фюрера. Все заманчивее становилась мысль о сепаратном мире с Англией и Соединенными Штатами Америки, и «верные слуги» фюрера снова подумывали о бомбе для своего вождя.
Но было бы неправильным считать, что победа над фашистской Германией уже не потребует каких-либо значительных усилий.
Изрядно потрепанный зверь еще не был ранен смертельно и продолжал огрызаться, пожирая все новые и новые жертвы.
На Западном фронте немецкие войска совершенно неожиданно, после того как целые гарнизоны гитлеровцев сдавались случайно повернувшему в город американскому мотоциклу, перешли 16 декабря 1944 года в наступление в Арденнах.
В то же время сорок четвертый был годом целого ряда поражений вермахта на Восточном фронте. Десять сильных стратегических ударов Красной армии в различных направлениях обратили в беспорядочное бегство германские войска, к концу 1943 года было освобождено две трети обширной территории Советского Союза, оккупированной ненавистными пришельцами в 1941–1942 годах. Сорок четвертый год, который начался разгромом фашистской группы армии «Север» под Ленинградом, был знаменателен выдающимися победами Красной армии, которые достались ей нелегко. Гитлеровцы с чрезвычайным упорством дрались в Польше, под Тернополем в Западной Украине, а позднее в Венгрии и Словакии. Особенно ожесточенным было сопротивление фашистов на всех участках, лежащих на прямом направлении к Третьему рейху, в частности на подступах к Восточной Пруссии, а затем и в самой Восточной Пруссии.
Немцы явно утратили былое численное превосходство. Союзные войска с июня вели наступление на Западе, и к сентябрю Германия потеряла всех своих союзников – на ее стороне сражалось теперь всего несколько венгерских дивизий.
Тем не менее наметившаяся уже ранее тенденция немцев сопротивляться Красной армии любой ценой, союзникам же оказывать менее сильное сопротивление, становилась по мере приближения конца войны все более заметной. Оборонительный рубеж на Висле напротив Варшавы, Будапешт, Восточную Пруссию и позднее оборонительный рубеж на Одере немцы защищали гораздо упорнее, чем любой рубеж или участок на Западе. Ни одна из наступательных операций советских войск в 1944 году – если не считать их стремительного продвижения по Южной Украине в марте и по Румынии в августе (и то и другое происходило после окружения крупных немецких группировок), а также операций второстепенного значения в северной Норвегии – не давалась им легко, и чем ближе Красная армия подходила к Германии, тем яростнее становилось сопротивление немцев.
И все же успехи Красной армии в 1944 году были несказанно велики. Двести девятнадцать немецких дивизий и двадцать две бригады были разбиты и выведены из строя. Германская армия потеряла один миллион шестьсот тысяч человек, шесть тысяч семьсот танков, двадцать восемь тысяч орудий и минометов, двенадцать тысяч самолетов. Гитлеровский союз профашистских государств распался: Финляндия, Румыния и Болгария были выведены из войны, советские войска вступили на территорию Третьего рейха.
Стремясь спасти положение на Востоке, Гитлер бросил против Красной армии последние стратегические резервы, снимая отборные части с Западного фронта для переброски на советско-германский фронт.
Когда английские и американские войска вышли на линию Зигфрида и продолжали наступать с запада, они втрое превосходили западную группировку вермахта в живой силе и более того в оснащении техническими средствами.
Казалось, ничто не может задержать наступление союзнических войск, вступивших на территорию Бельгии и приближающихся к границам Германии.
Но напрасно ждал мир широких и решительных действий англо-американского командования.
У Лондона и Вашингтона была своя стратегия.
Реакционные силы Соединенных Штатов Америки и Великобритании из кожи вон лезли, чтобы затянуть войну, максимально ослабить первое в мире социалистическое государство, обескровить ненавистную им Россию.
Но, как часто бывает в истории, реакция переиграла. Сориентировавшись в обстановке, сложившейся на Западном фронте, Гитлер принял решение перейти к активным действиям в районе Арденн, лесистой возвышенности в Южной Бельгии. Целью немецкого командования являлся разгром 21-й группы армий Монтгомери и 1-й и 9-й американских армий. Гитлер намеревался задержать движение союзников к границам Германии, что позволило бы продвинуть вперед идею о сепаратном перемирии и высвободить определенные резервы для затыкания брешей, пробитых Красной армией на Востоке.
Тяжелейшее испытание ждало союзников в Арденнах. Это было «несчастливое» место. Именно здесь в 1940 году немцы совершили прорыв через расположение французских войск. Однако, по мнению Эйзенхауэра, ситуация в 1944 году на этом участке фронта была совершенно иной. В 1940 году немцы действовали в Арденнах с помощью бронетанковых сил. Теперь Айк полагал, что у противника нет ни достаточного количества танков, ни горючего, чтобы провести здесь успешное наступление.
Со стороны главнокомандующего это было грубейшей ошибкой, за которую пришлось расплачиваться очень дорогой ценой.
16 декабря 1944 года мощный артиллерийский удар обрушился на Льеж, Намор, Динан и Аахен. На Первую американскую армию набросилась группа германских армий «Б». В направлении главного удара действовали десять дивизий и несколько мотобригад Шестой танковой армии СС и Седьмая дивизия Пятой танковой армии.
Двадцать четыре немецкие бронетанковые части обрушили на американцев жестокий удар. Американцы дрогнули и стремительно, в полном беспорядке, откатились. Они оказались совершенно неподготовленными к неожиданному массированному удару. Управление войсками было потеряно. Солдаты и офицеры, штабы частей в панике бежали с поля боя. Это была катастрофа.
В первые два дня германские войска ликвидировали сорок километров обороны американской армии, а на третий день эсэсовцы-танкисты ворвались во Вьельсальм, Мальмеди и Спа…
Немецкое наступление развивалось успешно. И хотя немецко-фашистское командование не смогло захватить Антверпен, союзники вынуждены были отложить на два месяца свое наступление в направлении Рейна.
Эйзенхауэр имел в резерве всего четыре дивизии, оперируя которыми он сумел прикрыть наиболее опасные направления. Главнокомандующий правильно определил основное направление немецкого наступления после прорыва – город Бастонь, важный узел коммуникаций на пути к Антверпену. Сюда была спешно переброшена 101-я воздушно-десантная дивизия, получившая приказ удержать Бастонь любой ценой.
Не располагая необходимыми резервами, он бросил в бой штрафников, военнослужащих, осужденных за тяжкие военные преступления. Всем, кто пошел в бой, была обещана отмена приговора военного суда.
Главнокомандующий предложил солдатам-афроамериканцам, служившим в сегрегированных вспомогательных войсках, участвовать в ликвидации прорыва. Все черные участники боев в Арденнах должны были получить право служить в белых пехотных частях. Начальник штаба Эйзенхауэра Б. Смит воспротивился этому приказу, заявив главнокомандующему, что тот нарушает сегрегационные распоряжения военного министерства. Эйзенхауэр не рискнул пойти на конфликт с Вашингтоном и отменил свое решение.
Гитлеровцы рассчитывали прорвать оборону англичан и американцев и, развивая наступление, выйти к морю. Наиболее дальновидные представители немецкого командования считали удар под Арденнами авантюрой. Ведь у немцев не было достаточно бензина, чтобы дойти от Арденн до Антверпена – главной базы снабжения союзников и конечной точки немецкого наступления.
Эти предостережения фюрером не были приняты во внимание. Гитлер считал, что после прорыва немцы захватят у противника склады горючего и используют его для дальнейшего развития наступления. Кое-кто в Берлине мечтал даже о втором Дюнкерке.
В тревожные дни немецко-фашистского прорыва в Арденнах Черчилль обратился к Сталину с просьбой ускорить наступление на советско-германском фронте. Просьба была удовлетворена, и советские вооруженные силы начали наступление на советско-германском фронте 12 января, раньше намеченного срока. Это сыграло решающую роль в ликвидации последствий немецкого прорыва в Арденнах. Германское командование в результате мощных ударов Красной армии вынуждено было перебросить с Западного фронта на Восточный 6-ю танковую армию СС, а затем еще 16 дивизий. В конце января немецко-фашистским войскам, находившимся в Арденнах и Вогезах, пришлось отойти на исходные позиции.
Советские войска, освободив Белоруссию, вышли к границам Польши и Восточной Пруссии. На севере нашей армии противостояла Восточно-Прусская группировка гитлеровских войск в составе сорока дивизий, опиравшихся на колоссальную систему укрепленных районов и долговременных огневых точек. По территории Восточной Пруссии проходили магистрали, которые связывали окружение в Прибалтике тридцать немецких дивизий с центральными районами Германии. Здесь располагались наиболее важные военно-морские базы, крупнейшие промышленные предприятия оборонного значения. Наконец, Восточная Пруссия надежно прикрывала с северо-востока столицу Третьей империи, с которой Кёнигсберг связывало знаменитое Берлинское шоссе.
«Любой ценой удержать Восточную Пруссию!» Таков был категорический приказ Гитлера.
«Отрезать Восточно-Прусскую группировку немецких войск от основной территории Германии и ликвидировать ее», – гласил приказ Ставки Верховного главнокомандующего.
Эта задача возлагалась на войска Третьего Белорусского фронта под командованием генерала армии И. Д. Черняховского и на Второй Белорусский фронт, которым командовал маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.
Восточную Пруссию советские войска окружили полукольцом со стороны Литвы и Белоруссии. У восточных границ оплота германского милитаризма стояли войска Черняховского. Маршал Рокоссовский готовился нанести удар с юга, в направлении западнее Кёнигсберга.
Войскам обоих фронтов предстояло разгрызть крепкий орешек. От песчаных дюн косы Курише-Нерунг, у самого Балтийского моря, до правого берега Вислы протянулась сплошная линия укреплений. Триста с лишним километров противотанковых рвов, надолб, танковых ловушек, тысячи километров колючей проволоки, ощетинившиеся стволы орудий и минометов, укрепленные и превращенные в настоящие крепости деревни, хутора и юнкерские имения с их метровыми стенами, до пятисот-шестисот мин на каждом квадратном километре и выстрелы в спину «волков-оборотней», спрятавших до поры оружие в тайниках «вервольфов», – вот что ожидало русского солдата в Восточной Пруссии.
Остановившись у ее границ, советские войска стали накапливать силы для решительного броска вперед.
А Кёнигсберг готовился к Рождеству…
По приказу гауляйтера НСДАП[17], обер-президента и имперского комиссара обороны Восточной Пруссии, имперского комиссара Украины и начальника гражданского управления Белорусской области, кавалера золотого знака национал-социалистической партии Эриха Коха городской магистрат Кёнигсберга принял решение о широком праздновании Рождества Христова. По мысли восточнопрусских наместников Гитлера это должно было поднять боевой дух войск и населения, показать, что земля Восточная Пруссия – незыблемый бастион и Красной армии, стоящей у ее границ, никогда не одолеть эту неприступную крепость.
Вместе с тем нацистские руководители надеялись не только на Бога. По всей Восточной Пруссии шла лихорадочная работа по подготовке новых укреплений и модернизации старых, передислоцировались войсковые подразделения с учетом возможных направлений русского удара, части пополнялись солдатами и офицерами – уроженцами Восточной Пруссии.
…Рождественский бал для офицеров Кёнигсбергского гарнизона намечалось провести в ресторане «Блютгерих».
Поскольку всех желающих, а ими были все офицеры гарнизона, «Блютгерихт» вместить не мог, билеты распределялись по списку, попасть в который было нелегко.
Гауптман Вернер фон Шлиден, снискавший славу отличного товарища и гостеприимного, не жалеющего на угощение денег офицера, попал в список приглашенных. Поскольку рождественский бал собирались почтить своим присутствием гауляйтер Эрих Кох, крейсляйтер Кёнигсберга Эрнст Вагнер, обер-бургомистр города доктор Гельмут Вилл и другие высокопоставленные лица, список лег на стол старшего офицера для особых поручений при Ганс-Иоганне Беме оберштурмбаннфюрера Вильгельма Хорста.
Пробежав список глазами и поставив маленькие птички возле трех или четырех фамилий, Хорст увидел фамилию Вернера фон Шлидена, и его рука с карандашом нависла над ней.
Вошел его помощник, унтерштурмфюрер СС Гельмут фон Дитрих.
– Послушайте, Гельмут, этот гауптман фон Шлиден, кажется, ваш приятель?
– Отличный офицер и настоящий ариец, оберштурмбаннфюрер, – ответил фон Дитрих.
– Нет, я не об этом, – сказал Хорст. – Я его тоже знаю. Мне хотелось сообщить вам, Гельмут, что вы сможете с ним выпить на рождественском балу в «Блютгерихте». Надеюсь, вы не забудете поднять тост и за здоровье своего шефа? Не правда ли?
– Разумеется, оберштурмбаннфюрер. Разрешите сообщить Вернеру эту новость?
– Конечно, конечно, мой Дитрих, сообщите гауптману, что он приглашен на рождественский бал в «Блютгерихт».
3
Монотонный шум моторов убаюкивал, и кое-кто из его ребят начал клевать носом.
Старший группы разведчиков-диверсантов, направленных командованием для проведения операции «Лотос», капитан Петражицкий переменил позу и стал протирать затекшую от неудобного положения правую ногу. Потом взглянул на часы. По его приблизительным расчетам самолет миновал Прибалтийские республики и идет сейчас где-нибудь над Балтийским морем, между Ботническим заливом справа и побережьем Восточной Пруссии слева.
Петражицкий посмотрел на противоположный борт самолета, за которым находилась Восточная Пруссия, и попытался представить ее аккуратно возделанные поля, с немецкой педантичностью проложенные дороги, остроконечные кирхи местечек, желтые дюны и рукастые сосны на берегах Балтийского моря и заливов Курише-Гаф и Фрише-Гаф в устьях Немана и Вислы. Все это он видел на многочисленных фотографиях, постоянное рассматривание которых входило в круг обязанностей сотрудников отделения, которое возглавлял подполковник Климов. Правда, до войны капитану пришлось проезжать по территории Восточной Пруссии, когда он возвращался из Берлина в Москву. Но из окна вагона многого не увидишь, особенно в том случае, если твой поезд идет по Восточной Пруссии ночью.
Капитан Петражицкий еще раз посмотрел на противоположный борт, за которым где-то далеко внизу была Восточная Пруссия, поднес к уху часы – не остановились ли, успокоившись, закрыл глаза, вспоминая интересные лекции, которые им читал подполковник Климов.
4
В 1187 году египетский султан Салах ад-Дин разгромил войска рыцарского Иерусалимского государства неподалеку от Тивериадского озера, а затем захватил Иерусалим.
И снова пошел клич по средневековой Европе: «Наказать язычников! Освободить гроб господень!»
Крупные феодалы и рыцари Англии, Франции и Германии собирались в Третий крестовый поход.
Спустя два года после победы Салах ад-Дина, в 1189 году, сын Фридриха Барбароссы присвоил некоему обществу, основанному еще в 1128 году богатыми иерусалимцами немецкого происхождения, которые называли себя братьями святой Марии Тевтонской, статус военного рыцарского ордена. Новый орден получил устав тамплиеров и особую форму одежды – белый плащ с черным крестом. Барбаросса-младший назвал орден Домом Святой Девы Иерусалимской, а папа Климент III утвердил в 1191 году его устав. Первым предводителем ордена, который вскоре стали называть просто Тевтонским, его гохмейстером, стал Генрих Вальдбот. Став военным учреждением, орден сохранил свои религиозные и благотворительные традиции, соблюдались и определенные правила монастырской обители. Членами ордена становились, как правило, аристократы из родовитых германских семей.
Тевтонский орден принимал участие в борьбе за сокровища Востока, но капиталов больших не нажил и роли особой в Палестине не сыграл, ибо сразу стал на сторону Фридриха Второго в его борьбе с папой. Поэтому братья ордена влачили жалкое существование на задворках палестинских рыцарских государств до тех пор, пока гохмейстер ордена Герман Зальца не переправился с рыцарями в Венецию.
И папа Гонорий III, и Фридрих II хотели привлечь тевтонов-рыцарей на свою сторону и потому щедро оделяли орден землями в Германии и Италии. Ловкий политик, гохмейстер Зальца стремился тем не менее захватить такую землю, где орден смог бы образовать самостоятельное государство. Поначалу венгерский король Андрей предложил им Трансильванию в районе городов Крейцбурга и Кронштадта с условием, что рыцари будут защищать эти земли от половцев. Но король Андрей, видимо, довольно скоро сообразил, что цивилизованные рыцари Тевтонского ордена у него под боком опаснее варваров-половцев, и отказался от своего слова.
И тут для тевтонов случился удачный шанс.
Десятилетиями воевали польские князья с соседним славянским племенем пруссов, заселявших с древнейших времен южное побережье Балтийского моря между нижним течением Немана и устьем Вислы.
В начале второй четверти XIII века польские владыки решили, что расправиться с непокорными пруссами можно и чужими руками.
Выбор пал на Тевтонский орден.
В 1226 году князь Конрад Мазовецкий предложил Тевтонскому ордену сделку. Он передает рыцарям Кульмскую и Лебодскую земли, а те берутся защищать его от пруссов. Хитрый Герман Зальца, памятуя о несостоявшемся договоре с Андреем Венгерским, выправил официальную грамоту у Фридриха II, в которой тот подтверждал право владения орденом Кульмской землею и Пруссией. Тевтоны обязались «ввести там хорошие обычаи и законы для упрочения веры и установления благополучного мира между жителями».
Сборы были недолгими. В 1228 году отряд рыцарей Тевтонского ордена пришел на берега Вислы. Несметные полчища немецких наемников с именем господа на устах и мечами в руках вторглись на землю пруссов.
Горели деревни, падали наземь прусские воины, кричали женщины, уводимые в стан захватчиков, дымилась на снегу славянская кровь.
Земля пруссов захватывалась по особому коварному плану. Сначала завоевывалась огнем и мечом определенная часть территории. На ней строились замки и города, а местные жители – пруссы – уничтожались. Затем мчались гонцы в Германию и призывали оттуда переселенцев. Завоеванная область становилась исконно германской.
Когда епископ Христиан, первым, еще в 1204 году, начавший распространять в этих краях учение Христа и яро сопротивлявшийся проникновению в Пруссию тевтонов, попал к ним в плен, пользуясь этим обстоятельством, орден в 1234 году получил от папы римского право на вечное владение Кульмской землей и Пруссией. С тех пор папы рьяно покровительствуют ордену.
В 1237 году к Тевтонскому ордену присоединяется Ливонский орден, псы-рыцари с вожделением посматривают на Восток, мечтают захватить богатые и свободолюбивые Псков и Новгород, видимо, тогда появилась наглая концепция «Дранг нах Остен». Но завоевательский пыл крестоносцев резко остудил Александр Невский, искупавший войско пришельцев в ледяной воде Чудского озера в 1242 году.
Папа римский бросил клич по Европе, принялся склонять рыцарей в других странах, чтобы они вступали в братский союз «храбрых Маккавеев». Со всех концов Европы двинулись толпы алчных и жестоких рыцарей. Был объявлен крестовый поход против славян, издревне мирно живших между Вислой и Неманом. В середине XIII века этот поход возглавил богемский король Оттокар. Погибли новые тысячи пруссов, владения ордена значительно расширились. В устье реки Прегель, на Земландском полуострове, был основан город Кёнигсберг.
Не раз и не два поднимались пруссы и их братья – соседние литовцы против ордена убийц и насильников. В 1260–1261 годах вспыхнуло народное восстание, которое возглавил литовский князь Миндовг.
Само существование ордена оказалось под угрозой. Богемец Оттокар вновь бросился в крестовый поход, чтобы «одолеть воскресшее в Пруссии чудовище прежнего идолослужения», но потерпел неудачу. Папа римский тщетно призывал европейское рыцарство помочь тевтонам: у тех были свои заботы. Тогда к власти в ордене пришел энергичный Рудольф Габсбургский. Он мобилизовал армию наемников в Германии, и восстание было утоплено в крови пруссов и литовцев.
В провинции Померания были перебиты все жители поголовно. В Земландии часть населения истребили, меньшая скрылась в лесах. Судавия была превращена в пустыню. Курляндия и Земгалия опустошены, сожжены дотла. Границы ордена расширились от низовья Вислы до литовской границы на востоке и до Мозовии на юге. Тевтонцы вызвали из Германии массы колонистов, занявших опустевшие земли.
Потом это назовут «расширением жизненного пространства…»
Орден основывал новые, хорошо укрепленные земли: возникли города Мариенбург и Эльбинг, Гольдинген и Мариенвердер. Прибывшие с колонистами германские дворяне обратили свободных местных жителей в своих крепостных, находящихся вне какой-либо правовой системы. «Пусть мы скоро умрем, но тогда попадем на небо, – утешались закабаленные пруссы, – и тогда там будем мучить немцев так, как они мучили нас на земле…»
Прочно осел в Прибалтике Тевтонский орден. С благословения папы римского насаждал орден среди «язычников-пруссов» священное учение о Христе. Но стойко охраняли пруссы веру предков, а самой главной их верой была любовь к свободе.
Большинство их погибло в неравной борьбе с орденом. Опустевшие земли заселили рыцари и немецкие колонисты.
Оставшаяся часть пруссов постепенно вымерла, ушла в соседние государства или была насильственно онемечена.
Так исчез целый славянский народ, ценою своей жизни остановивший дальнейшее продвижение псов-рыцарей на Восток.
К началу XIV века Пруссия представляла собою настоящую германскую провинцию; даже левый берег Вислы был в руках Тевтонского ордена, и здесь стоял цветущий город Данциг. Завоевание Пруссии Тевтонским орденом может служить иллюстрацией к общему характеру захвата германцами славянских земель в середине века и кровавой германизации этих земель.
А орден все дальше и дальше запускал свои щупальца. Ему уже мало земель и крови пруссов. Он вторгается в Польшу, Литву, отнимая у этих государств все новые и новые земли. В заключенном в 1249 году Христбургском договоре крестоносцы помимо других кабальных условий требуют, чтобы пруссы и литовцы не держали певцов, которые воспевают своих героев, погибших в военных походах. Верно, уже тогда завели магистры ордена нечто, подобное нынешнему ведомству доктора Геббельса…
Прошло два века, и вот уже польский король Ягайло шлет гонцов к литовскому князю Витовту, к смоленскому князю Юрию, в Чехию, Моравию, Силезию: «Объединимся, братья, воедино и ударим вместе по ордену крестоносцев…»
Собираются славяне вместе, и 15 июля 1410 года при Грюнвальде и Таниенберге наносят сокрушающий удар великому магистру ордена Ульриху фон Юнгингену. Десятки тысяч убитых и взятых в плен, все орденские знамена в качестве трофеев и начало упадка ордена как духовного государства…
В 1411 году был заключен Торнский мир, по которому рыцари возвращали Жмудь и обязывались уплатить 100 тысяч марок. Тевтонский орден признал свою вассальную зависимость от Польского королевства. Жители прусских городов, особенно Данцига, открыто выражали свою ненависть к рыцарям.
Еще два века – и вновь растет угроза славянским народам.
В начале XVII века Иоганн Сигизмунд, курфюст маркграфства Бранденбург, возникшего почти таким же путем, как и Тевтонский орден, за счет колонизации земель полабских славян, воспользовался войной Польши со Швецией и добился передачи ему территорий ордена, превратившегося к тому времени в светское государство Пруссию.
Так объединились два хищника. Потом это государство назовут «пистолетом к виску России»…
А сам орден, после его секуляризации – окончательной потери государственной власти, – прекратил существование в качестве самостоятельного государства. Рыцари, оставшиеся верными католической церкви, уехали в Германию и осели во Франконии, в городе Мериннгейме. Здесь и обосновалась их штаб-квартира, которая превратилась в вербовочный пункт для наемных ландскнехтов, который поставлял за деньги солдат тому, кто в них нуждался.
В начале XIX века Тевтонский орден в этом жалком обличье был уничтожен специальным декретом Наполеона Бонапарта.
5
Широкобедрая прима в который раз резко повернулась спиной к зрителям и потрясла обтянутым трико задом. Офицеры довольным ревом снова одобрили ее «искусство».
– Вам не нравится, гауптман? – спросил Вернера фон Шлидена Вильгельм Хорст.
Вернер пожал плечами:
– Я не ханжа, оберштурмбаннфюрер, но предпочитаю балет.
Они сидели вдвоем за столиком, стоящим в удобной нише, откуда хорошо просматривались и зал, и эстрада. Когда Гельмут фон Дитрих любезно сообщил своему другу Вернеру о том, что тот включен в список приглашенных и сама, стало быть, судьба предписала провести им рождественские праздники вместе, гауптману ничего не оставалось, как столь же любезно предложить заказать общий столик.
После официальной части, во время которой местные вожди и отцы города Кёнигсберга провозглашали тосты за победу германского оружия и здоровье фюрера, в ресторане началось откровенное пьянство. Цвет прусского офицерства, собранный в «Блютгерихте», пытался алкоголем заглушить беспросветный страх перед неумолимо надвигающимся будущим.
Гельмут по своему обыкновению быстро набрался, попытался затеять драку с компанией летчиков, и его с трудом выручил Вернер, еле сумев успокоить «мальчиков Геринга», не на шутку обозлившихся на наглого эсэсовца. Потом он затащил Дитриха в ватерклозет и предпринял самые радикальные меры к протрезвлению унтерштурмфюрера.
Они снова уселись за свой стол, и Гельмут по совету Вернера перешел исключительно на рислинг. Потом Дитриха позвали какие-то офицеры на одну минуту, унтерштурмфюрер ушел в другой зал. Вернер подумал, что Гельмут, надеясь на поддержку своих друзей-эсэсовцев, может снова затеять драку с летчиками, и хотел было идти за ним следом, но в это время подошел оберштурмбаннфюрер Вильгельм Хорст. Он поздоровался, поздравил Вернера фон Шлидена с праздником и, подчеркнуто вежливо спросив разрешения, уселся рядом.
– Вы любите балет, гауптман? – спросил Хорст. – Мне казалось, что вам должно нравиться именно это…
И Вильгельм Хорст кивнул в сторону эстрады.
– Почему, оберштурмбаннфюрер? – спросил гауптман. – Я вас не совсем понимаю…
– Ведь вы воспитывались в Новом Свете, а насколько мне известно, старое классическое искусство там не в чести.
– Я вырос в Азии, потом жил в Рио-де-Жанейро и несколько лет учился в Штатах. Но и в Бразилии, и в Соединенных Штатах достаточно поклонников классического балета. И потом, в нашей семье всегда поддерживались старые добрые традиции. Мой покойный отец считал, что немецкий дом должен быть немецким домом, даже если немец живет на Аляске среди эскимосов.
«Что ему нужно? – подумал Вернер. – Ведь это же явно смахивает на допрос…»
– Ваш отец был настоящим немцем, – сказал Хорст. – Предлагаю за него тост.
– С большим удовольствием, оберштурмбаннфюрер. Благодарю вас, оберштурмбаннфюрер, – дрогнувшим голосом сказал растроганный Вернер.
– Вы, верно, очень любили своего отца? – спросил Хорст.
Он долил бокалы и снова поднял свой.
– Называйте меня просто Вилли, – вдруг сказал он по-английски. – Или Билл, если мы были б с вами сейчас в другом месте.
Хорст усмехнулся.
– Вы удивлены? А я ведь тоже бывал в Штатах. Итак, давайте выпьем, Вернер, с вами на брудершафт, – продолжал он уже по-немецки. – Только не будем при этом целоваться, мне не нравится этот наш немецкий обычай. Но после выпитого бокала вы можете говорить мне «ты», гауптман.
Вернер фон Шлиден твердой рукой поднял над столом бутылку, наклонил ее над бокалом Хорста и испугался ворвавшейся в его сознание мысли. Ему захотелось вдруг изо всей силы ударить бутылкой в приветливое улыбающееся лицо Вильгельма Хорста.
«Нервы, парень, нервы… Возьми себя в руки, – приказал себе Вернер – И улыбнись… Ты ведь польщен честью, которую тебе оказал оберштурмбаннфюрер».
– Проклятый германский сентиментализм, – сказал Вильгельм Хорст, – из-за него мы совершаем порой непоправимые ошибки. Удивительное дело, Вернер… Как в нас, немцах, может уживаться твердость истинных мужчин и слюнявая склонность к рефлексии!
«Что это? – подумал Вернер фон Шлиден. – Игра в кошки-мышки? Или случайное совпадение? Вряд ли такой тип, как Вильгельм Хорст, стал бы вести эти разговоры попусту… Уж он-то вовсе не сентиментален».
По своей природе вспыльчивый и несколько неуравновешенный в детские и юношеские годы, Янус-Сиражутдин давно поставил себе целью изменить характер, стать сдержанным и невозмутимым в любых жизненных обстоятельствах. Он понимал, что кровь, текущая в его жилах, может заставить забыть инстинкт самосохранения, когда речь зайдет о необходимости ответить на действие, задевающее честь и достоинство сына Ахмеда. Об этом говорил Сиражутдину и Арвид Вилкс, когда согласился с намерением приемного сына стать разведчиком.
Разработанный им самим и настойчиво проводившийся комплекс мер по воспитанию новых психологических качеств своего характера, система самовоспитания, от которой ни на йоту не отступал Сиражутдин, привели к тому, что он превратился в свою противоположность.
Вернер фон Шлиден был спокойным, немногословным немцем, исполнительным и аккуратным. Он никогда не повышал тона при общении с подчиненными, был ровен с друзьями, всегда выступал в роли миротворца в случаях, если обстановка за столом накалялась, а это было в последнее время все чаще: у офицеров германской армии были основания нервничать и терять самообладание.
Товарищи Вернера в его присутствии чувствовали себя спокойнее, словно заражались его хладнокровием и выдержкой. В нем было нечто неуловимое, что привлекало остальных, какая-то цельность натуры, вера в себя и в дело, которому он служит. Конечно, считалось, что вера гауптмана фон Шлидена – их, германская вера, и, усомнившись в ней под давлением событий, они уважали верность идее, которая отличала, по их мнению, этого черноволосого баварца.
Но какого труда стоило оставаться всегда таким самому Ахмедову-Вилксу! Он чувствовал, как где-то в глубине его существа поистерлись шестеренки, заставляющие двигаться, говорить, думать, действовать гауптмана Вернера фон Шлидена. Ахмедов-Вилкс работал уже на втором дыхании и сейчас, в разговоре с Вильгельмом Хорстом, включал все новые и новые духовные резервы, пытаясь одновременно разгадать намерения эсэсовца, увидеть результат своих и его действий на несколько ходов вперед.
Когда они выпили на брудершафт, к столу, пошатываясь, подошел Гельмут фон Дитрих. Увидев оберштурмбаннфюрера, он вытянулся и попытался сохранить это состояние насколько было возможно.
– А, Гельмут, – сказал Вильгельм Хорст. – Как настроение, мой мальчик?
– Отличное, мой шеф, – несколько развязным тоном ответил Дитрих. – Я пришел сказать Вернеру, что мои друзья ждут его тоже, но я ведь не знал, что здесь вы… Извините, оберштурмбаннфюрер!
– Хорошо, Гельмут, вы можете идти, а я пока посижу с гауптманом. Потом он придет к вам и вашим друзьям.
– Слушаюсь.
Унтерштурмфюрер щелкнул каблуками, повернулся, качнувшись в сторону, и направился в другой зал к своим друзьям.
Снова раздался гогот. Зал приветствовал появление героини сегодняшнего вечера, одетой в весьма вольный, если не сказать больше, костюм.
– Пир во время чумы, – сказал оберштурмбаннфюрер.
Вернер фон Шлиден удивленно взглянул на него:
– Не понимаю, оберштурм… простите, Вилли…
– У русских есть национальный поэт Пушкин. Этот поэт не особенно популярен на Западе, специалисты говорят, что его трудно переводить, но русские весьма почитают его. Я читал драму Пушкина «Пир во время чумы». Почему-то она мне вспомнилась именно сейчас.
Хорст испытующе посмотрел на Шлидена.
Тот, казалось, не слушал своего нового друга, сидел к нему вполоборота, равнодушно оглядывая зал. «Спокойно, Вернер, спокойно», – твердил про себя в это время фон Шлиден.
– Ты любишь русскую литературу? – тихо спросил Вильгельм Хорст по-русски. Вернер фон Шлиден не повернул головы.
– Тебе нравится русская литература? – громко спросил Хорст уже по-немецки.
Вильгельм Хорст безукоризненно говорил по-русски. В слове «литература» он нажал на «а», и это получилось у него как у завзятого москвича.
Вернеру фон Шлидену показалось, что сердце ему сдавили клещами. Тысячи предположений, самых фантастических, пронеслись в голове. Может быть, Вильгельм Хорст наш человек, не знающий пароля для связи? Нет, такого не бывает… И все же… Ловушка?! Ведь Хорст гестаповец… А что он может знать о Шлидене? Произошел провал в другом месте? А оттуда цепочка дотянулась до Вернера? Взяли Вольфганга Фишера? Ну ладно, вопрос на английском – это понятно. Все знают, что Вернер фон Шлиден учился в Соединенных Штатах… А вот русская фраза…
Вильгельм Хорст не заметил замешательства гауптмана. Вернер ничем не выдал своего смятения. Разве что выглядел несколько удивленным, но это было вполне понятным. Обратитесь к любому человеку на незнакомом языке и увидите тот же результат.
Оберштурмбаннфюрер неспроста затеял с гауптманом этот «милый» рождественский разговор. Он давно присматривался к гауптману, который за короткий срок сумел расположить к себе многих офицеров гарнизона. Да и его помощник, унтерштурмфюрер Гельмут фон Дитрих, без ума от бывшего крупповского инженера. Им стоит заняться, решил для себя Хорст. Люди, вызывающие сильную неприязнь или большую симпатию окружающих, всегда интересовали Вильгельма Хорста. Опытный работник секретной службы, он считал, что неяркие люди не вызывают повышенных эмоций, а Вернер фон Шлиден внешне выглядел заурядным, и тем не менее пользовался репутацией замечательного человека. Нет, нет, право же, стоило присмотреться к нему поближе. Да и прощупать в профилактических целях не грех… Вот он и закинул Вернеру фон Шлидену крючок с русской литературой вместо наживки.
Гауптман повернулся к Хорсту.
– Я с нею мало знаком. С русской литературой, – сказал он. – Читал кое-что Достоевского. Его роман «Преступление и наказание», например. Когда меня призвали в армию, я пытался понять, что имеют за собой все эти разговоры о загадочной русской душе. Чтобы успешно воевать, надо знать противника, не правда ли, Вилли?
– Ты совершенно прав, Вернер. К сожалению, этот факт мы почти не учитывали, а теперь…
Он махнул рукой:
– Выпьем еще, Вернер.
Он наполнил бокал.
– Хорошо вам, обычным офицерам вермахта, – сказал Хорст. – Делаете свою работу, и все у вас ясно и понятно. А у нас очень трудная служба, Вернер. Мы живем двойной жизнью.
Хорст промолчал.
– Ты слышал легенду о Янусе? – вдруг спросил он.
– Это тот, что из древнеримской мифологии, кажется?
«Случайно он вспомнил о Янусе? Или решил выступить с открытым забралом? Это уже горячо, очень горячо», – подумал гауптман.
– Да, это бог времени у древних римлян, – сказал Хорст. – У него два лица. Одно обращено в прошлое – старое, другое в будущее – оно молодое. У разведчика тоже два лица, но, к сожалению, и ему не дано видеть свое будущее.
– Выше голову, Вилли. Не надо так мрачно думать. Я верю в гений фюрера и то сверхоружие, которое он обещает.
– Об этом оружии я знаю побольше, чем ты, Вернер. Весь вопрос в количестве времени, отпущенного нам судьбой… И союзниками.
– Будем надеяться. А что касается Януса, то, по-моему, его двуликости мало для разведчика. Разведчик должен иметь и третье лицо.
– Какое же, Вернер? – с улыбкой спросил Хорст.
– Настоящее, – сказал Вернер фон Шлиден.
Хорст внимательно посмотрел на него.
– Расскажите мне что-нибудь, Вернер. Вы человек, многое повидавший на свете…
– Я повидал мир не больше, чем вы, Вилли, гораздо меньше, – ответил Шлиден. «Погоди же, – подумал он, – сейчас я расскажу тебе…»
– Кстати, к разговору о вашей работе, – начал Вернер. – Ваша профессия, насколько я понимаю, вырабатывает способность подмечать вещи, которые для непосвященного не представляют никакого интереса…
– Разумеется, – перебил его Хорст.
– Так вот, мне рассказали в Берлине историю провала одного русского разведчика. Он сидел в ресторане в форме немецкого офицера, его окружали друзья, считавшие его стопроцентным немцем. Они пили шнапс. За этим же столом сидел ваш коллега, контрразведчик, не знаю точно, из абвера был он или из гестапо, дело не в этом, главное, он хорошо знал Россию и русские привычки. Ну, совсем как у нас сейчас, только русского шпиона не хватает за нашим столом… И вот после очередной рюмки русский разведчик в немецком мундире поднес к носу и понюхал хлебную корочку. Говорят, что эта привычка присуща только русским. И разведчик сделал это инстинктивно. Но сотрудник службы безопасности подметил жест… Вот вам и мелочь, Вилли. Забавная история, не правда ли? Между прочим, вы все время держите корочку хлеба в руке… Не хотите ли понюхать ее, дорогой Вилли?
Вильгельм Хорст глянул на свою руку, действительно катавшую между пальцами кусочек хлеба, и отбросил его в сторону.
– А вы шутник, Вернер, – сказал он. – Я рад, что познакомился с вами поближе… Вы интересный человек, гауптман. И далеко не простой человек. Не хотите ли выпить?
– С вами всегда с удовольствием, – ответил гауптман.
«И пусть не оставит нас своими заботами мой тезка», – подумал он.
Ответив Хорсту небрежной репликой о том, что Янус, дескать, из древнеримской мифологии, кажется, Вернер фон Шлиден попросту осторожничал на всякий случай. При необходимости он мог прочитать оберштурмбаннфюреру целую лекцию по этой самой мифологии вообще и по Янусу в частности – познания Ахмедова-Вилкса в области гуманитарных наук – философии, истории, естествознания – далеко превосходили тот уровень, который считался нормой для среднего по интеллекту, хотя и превосходного технического специалиста, каким считался бывший крупповский инженер.
И свой псевдоним разведчика Сиражутдин выбрал не случайно. Еще в школьные годы он получил от отца подарок в день рождения – «Мифы Древней Греции». Эта книга стала настольной, заставила всерьез заняться мифологией других народов – Египта, Вавилона, Индии, Китая, Рима. Хорошо знал Ахмедов-Вилкс и славянские былины и сказки, с трудом достал у букинистов в студенческие времена знаменитый двухтомник собирателя русских сказок Александра Николаевича Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», вышедший в 1863 году.
О тезке своем – Янусе – одном из древнейших римских богов-индигетов, который вместе с богиней очага Вестою занимал почетное место в святой иерархии, Сиражутдин прочитал многочисленную литературу, еще находясь в России.
Гауптман мог рассказать Вильгельму Хорсту, что представление о Янусе как о боге времени крайне упрощенное. Янус – бог всякого начала вообще, и по этому принципу он является древнейшим и первым из римских богов, но первым не во вселенском смысле, а как божество начала в абстрактном значении этого слова.
«У древних предшественников римлян – этрусков – Янус был четырехликим, оберштурмбаннфюрер, – мысленно сказал своему соседу по столу Вернер фон Шлиден. – Это был один из его психологических приемов – вести мысленный разговор с опасным собеседником, разговор на отвлеченную тему. Это не позволяло другой стороне догадаться, как противник прячет за произносимыми вслух словами тайные мысли. В 240 году до рождения Христова римляне взяли город Фалерию и привезли оттуда Януса с четырьмя ликами. Позднее император Домициан Флавий приказал соорудить ему святилище. А вообще бог Янус был богом входа, и в руках его находились ключ и палка, ею он отгонял непрошеных гостей. Непрошеных, оберштурмбаннфюрер… В северной части римского форума была арка, в центре ее возвышалось изображение Януса. Эту арку соорудил Нума Помпилий, по завещанию царя она служила символом войны или мира. В мирное время арку запирали, во время войны двери арки оставались открытыми. Сейчас наши арки открыты от Балтики до Карпат, оберштурмбаннфюрер, а один из Янусов пьет с тобою на брудершафт, Вилли».
– В руках Юпитера все, – сказал вдруг Вернер фон Шлиден.
– Не понял, Вернер, – глянул на него с интересом Вильгельм Хорст.
– Вспомнил слова какого-то римского поэта, Вилли, – слегка заплетающимся голосом, не пережимая, плохую игру оберштурмбаннфюрер сразу обнаружит, проговорил гауптман. – Застряло в голове с гимназических времен. Наверно, Цицерон какой-нибудь, а может быть, и Лукреций. Не помню, но хорошо звучит, Вилли. Это про нашего фюрера, дорогой оберштурмбаннфюрер… Хайль Гитлер!
Янус схватил рюмку, расплескал вино и с маху выпил, осторожно глядя боковым зрением на Хорста, – вытаращенные глаза Вернера пялились на большой портрет Гитлера, – пытаясь определить реакцию оберштурмбаннфюрера.
Хорст смотрел на Вернера фон Шлидена со смешанными чувствами. В них были и любопытство, и сожалеющее презрение – нет, видимо, я ошибся, и настороженность: не слишком ли явно меня дурачат?
«Хватит, – подумал Сиражутдин. – Но в одном я его проверил: мифологии и вообще истории, литературы Древнего Рима оберштурмбаннфюрер не знает. Ведь я дважды произнес для него знаменитую фразу Варрона: «В руках Януса – начало, в руках Юпитера – все». Знай он об этих словах Варрона, не преминул бы поправить меня. Или как-то выявить свое отношение к этому выражению… Нет, имя Януса в устах Хорста было случайным. А что касается профессии моего тезки… Бог всякого начала? Что ж, это символично. Будем считать, что я получил вызов. Тогда начнем помаленьку наш поединок, оберштурмбаннфюрер».
6
Снова показался штурман и знаком дал понять, что пора прыгать. Ребята группы Петражицкого разом встали на ноги, хотя все они твердо знали, кто за кем прыгает из самолета. Капитан Петражицкий поднял вверх правую руку, как бы призывая их внимание, и показал пальцем на широкоплечего лейтенанта Сорокина, своего помощника, который должен был прыгать первым.
На переборке, которая скрывала кабину летчиков, замигал красный плафон. Это был сигнал к выброске парашютистов.
Один из пилотов открыл люк и, широко улыбнувшись, показал на него рукой: «Прошу, дескать, выходить по одному…»
Ребята один за другим покинули самолет. Капитан Петражицкий завершил выброску десантно-диверсионной группы: он прыгал последним.
Когда истекли строго отмеренные секунды, над его головой хлопнул серый, под цвет ночи, купол парашюта. Капитан поправил автомат на груди и увидел далеко внизу неведомую затаившуюся землю.
7
– Вам известно, безопасность какого груза вы должны обеспечить?
– Нет, экселенц, ведь сопровождающий его человек «оттуда».
Вильгельм Хорст показал пальцем в потолок кабинета своего шефа обергруппенфюрера СС Ганса-Иоганна Беме.
– Я не получил от него никакой информации.
– Об этом я сам знаю, – буркнул Беме.
– У него особые полномочия рейхсфюрера, а такие посланцы не любят делиться секретами с провинциалами, – попробовал улыбнуться Хорст.
– По-моему, вы сожалеете о своей неосведомленности, Хорст, – сухо сказал обергруппенфюрер. – Хотя следовало бы радоваться этому.
Оберштурмбаннфюрер согнал со своего лица последние следы улыбки и застыл в ожидании.
– Все готово к отправке транспорта?
– Так точно, экселенц. Время отправки и маршрут до Данцига знают лишь я и этот… как его… Краузе. Согласно инструкции, полученной из Берлина, в Данциге наши охранные функции заканчиваются. Там транспорт получит новый маршрут и конвой коллег из службы безопасности генерал-губернаторства.
– Хорошо, – сказал Ганс-Иоганн Беме. – Надеюсь, вы, как всегда, добросовестно выполнили это особое поручение. Идите, Хорст, и помолитесь господу богу или дьяволу, для вас, это, по-моему, все равно, чтобы эти грузовики благополучно добрались до места. По крайней мере, до Данцига… На этом участке маршрута вы отвечаете за безопасность груза головой.
8
В середине второго дня рождественских праздников небольшой «Опель Кадетт» пересек центральную площадь Кёнигсберга, на повышенной скорости прошел мосты через Прегель, лихо пролетел Штейндамм и, минуя район Розенау, вкатился на Берлинскую автостраду. Здесь водителю уже ничего не мешало выжимать из машины максимальную скорость. Он сбавил ход только неподалеку от Альтепберга, увидев впереди дорожный мост и группу эсэсовцев возле него. Но машину никто не остановил, и «Опель Кадетт» продолжал мчаться в сторону Данцига, главного города провинции Западная Пруссия.
Этот город, очень интересный в архитектурном отношении, обладающий удобной бухтой со спокойным рейдом и расположенный в судоходной части Вислинского устья, был исконным польским поселением, известным под именем «Гданьск» еще в 997 году. Гданьские земли принадлежали то Польше, то Бранденбургу…
Теперь в этот город с большой скоростью мчался по бетонированному Берлинскому шоссе «Опель Кадетт».
Еще утром водитель машины был военнопленным одного из лагерей в Кёнигсберге, отпущенным без конвоя для работ у бакалейщика Вольфганга Фишера. И звали его Августом Гайлитисом. Но сейчас, если б машину остановили на дороге, он предъявил бы документ на имя Анджея Косински, следователя полиции города Данцига, возвращающегося домой после служебной поездки в Управление криминальной полиции Кёнигсберга. И этот аусвайс был предельно надежным.
Август прибавил газу, подумав, что все теперь зависит от скорости, с которой идет машина. С диверсией в порту ничего не получилось, да этот вариант и был вскоре отставлен по особому указанию командования. Тем более что к разгрузке крейсера «Тюрингия» немцы не допустили ни одного из военнопленных. Под сильной охраной эсэсовцев в порту работали солдаты одного из саперных подразделений. Груз с «Тюрингии» был сразу перенесен на огромные грузовики. По имеющимся данным, эти грузовики в сопровождении бронетранспортеров сегодня ночью выйдут из Кёнигсберга в центральные районы Германии. Их маршрут известен весьма ограниченному кругу лиц. Август представляет, как это было трудно сделать кому-то неизвестному, но маршрут этот известен теперь и ему и надежно укрыт в голове. Поэтому «Опель Кадетт» и мчится сейчас с максимальной скоростью по Берлинскому шоссе, чтобы где-то на территории Польши об этом маршруте тоже узнали нужные люди.
Но мнимому следователю данцигской полиции Анджею Косински неизвестно о том, что час назад оберштурмбаннфюрер Вильгельм Хорст вручил своему помощнику унтерштурмфюреру Гельмуту фон Дитриху заляпанный сургучными печатями пакет.
– Немедленно в машину, Гельмут. Заправьте ее как следует горючим и выезжайте в Данциг, – приказал Хорст. – По приезде сразу явитесь в местное отделение службы безопасности. Пакет передайте лично оберштурмфюреру СС Готфриду Репке. Он носит руку на черной перевязи. Узнаете его сразу. Но тем не менее, прежде чем передавать пакет, потребуйте от Репке удостоверение личности и расписку в получении пакета. Расписку привезете и отдайте только мне. Никаких канцелярий! Никому ни слова! Впрочем, я надеюсь на вашу выучку, дорогой Гельмут…
– Будет исполнено, оберштурмбаннфюрер, – сказал фон Дитрих. – Я готов выполнить ваше задание.
Действительно, сборы не заняли у Гельмута фон Дитриха более получаса, и его серый «Мерседес» вскоре проследовал тем же путем, что и выехавший раньше скромный «Опель Кадетт».
В Данциг обе машины въехали почти одновременно.
9
«Что он знает, этот эсэсовец? – думал Вернер фон Шлиден, возвращаясь со службы к себе домой. – Он вел со мной явно провокационный разговор… Зачем я ему? Возбудил подозрение? Но этот дружелюбный тон? Не понимаю. Кто он такой на самом деле?»
– Вернер? – окликнули его.
Гауптман обернулся и увидел Ирму.
После той ночи у Герлаха они встретились еще и еще. Теперь Ирма прочно значилась в подружках гауптмана. Это останавливало ретивых поклонников Ирмы. Вернера фон Шлидена знали и уважали офицеры гарнизона. Впрочем, Ирма и Вернер действительно подружились и часто бывали вместе.
– Не хочешь ли заглянуть ко мне? – спросила Ирма.
– Если ненадолго – с удовольствием, – сказал Вернер. – Завтра рано утром выезжаю в Пиллау. Поэтому хочу выспаться.
– Пойдем. Я приготовила тебе сюрприз.
Им оказался настоящий кофе.
– Где ты достала его, моя маленькая? – спросил гауптман.
– Это уж мой секрет. Сейчас сварю кофе, дорогой.
Вскоре на столе дымились чашечки с кофе. Ирма достала из шкафа бутылку коньяка.
– Выпьем немного, Вернер, – сказала она. – Мне так тошно в последнее время. Опротивело все, надоело. И страшно, Вернер. Страшно… Эти бомбежки… И эти русские. Я боюсь их, Вернер!
– Не надо, Ирма. Это у тебя нервы. Русские не придут сюда. Вся Восточная Пруссия – неприступная крепость.
– С тобой мне так спокойно всегда, Вернер. Ты уверенный, сильный…
– Успокойся. Ну, подумай сама, чего тебе бояться русских, глупенькая?
– Ты прав, я ничего не сделала им плохого. Но все остальные! Думаешь, я ничего не знаю? Мне рассказывали те, кто с Восточного фронта… А ты сам, Вернер? Ты не боишься?
– Я никогда не был на Восточном фронте, – сказал фон Шлиден. – И вообще я липовый офицер. Я инженер, на которого надели мундир.
– Зачем ты дружишь с Дитрихом, этим эсэсовским щенком? Он ублюдок, Вернер. Ах, как я их всех ненавижу.
– Перестань, Ирма. Выпей глоток коньяка, и тебе будет легче.
– Ненавижу! Они принесли на нашу землю несчастье. Они! Ненавижу! И всю эту проклятую землю…
– Не надо так говорить, Ирма, – сказал он. – Не имеешь права так говорить. Нельзя ненавидеть родину. Она не виновата. Родина и люди, захватившие ее в свои руки, далеко не одно и тоже. Успокойся, глупышка.
«Что ему надо, – подумал Вернер фон Шлиден. – Что ему от меня надо, этому Хорсту?»