Наконец она неохотно разжала объятия.
– Когда вернешься домой с его преподобием, скажи маме, что я хорошо за тобой ухаживала! – воскликнула она, смахивая слезу с кончика носа. – Это очень порадует его преподобие.
– Да, мисс О’Риган, – охотно кивнул он. – Конечно скажу.
Мальчик едва понимал, что говорит, потому что был охвачен безмерной радостью: он скоро увидит маму! Вдруг ему в голову пришла другая мысль.
– У нас будет ланч на корабле, мисс О’Риган? – робко спросил он.
Возвращение с дядей Эдвардом означало волнующее путешествие на пароходе «Люси Лэмонд». Экономка изумленно посмотрела на мальчика, собираясь ответить ему, но тут открылась дверь и в комнату вошел Эдвард Мур. Мисс О’Риган тотчас поднялась, сложила руки перед собой и наклонила голову.
– Да, ваше преподобие, – пробормотала она в ответ на его приглушенный вопрос, – он хорошо это воспринял, вполне нормально, при сложившихся обстоятельствах. Я сделала все, что могла.
Ей казалось, что благодаря женскому чутью и такту она скромно добилась некоторого успеха.
Оба они повернулись и воззрились на Питера, и под этим двойным прицелом он вспыхнул и опустил глаза, точно сознавая, что плакал недостаточно. Потом мисс О’Риган поманила его неуловимым жестом, и он вышел из комнаты вслед за ней.
И все же Питер не поехал домой ни в тот день, ни в следующий. Это было очень странно, он ничего не понимал, но прошло целых две недели, прежде чем началась всеобщая суета и он узнал, что сегодня уезжает. Когда мисс О’Риган вымыла ему лицо и руки и гладко причесала волосы, он поспешил в нижнюю часть сада, чтобы в последний раз взглянуть на лягушку, жившую во влажном гроте. Но напрасно он искал ее повсюду и снова испачкал руки, вороша листья плюща, разросшегося на горке из камней. Осторожно плюнув себе на ладони, Питер вытер их о заднюю часть килта, чтобы мисс О’Риган не сердилась. Потом пошел проверить свои инициалы, которые как можно глубже вырезал на липе у задних ворот. Вид этих желтоватых букв и сознание того, что память о его имени останется здесь вечно, наполнили мальчика гордостью и удовлетворением, заставив даже улыбнуться. Он неохотно отвел взгляд от дерева и вернулся в дом.
Вслед за легким обедом наступило тяжелое прощание. Питер, задыхаясь, еле сдерживал слезы и пришел в себя только на борту парохода, возле дяди.
Плавание через залив прошло в странной тревоге – мальчик был наполовину возбужден, наполовину испуган. Чем ближе судно подходило к Ардфиллану, тем явственнее ощущался холодок в животе. Сначала Питер бродил по палубе, однако скоро, очень скоро вернулся к дяде Эдварду, под его крыло. Они в молчании сошли на берег.
На пути по набережной Питер замедлил шаг, он ощущал ком в горле. Но вскоре они оказались в конце променада, прошли мимо стоящей на углу длинной гладкой железной поилки, куда он однажды выпустил рыбью мелюзгу. И вот перед мальчиком предстал знакомый дом из белого камня, совершенно невероятный и вместе с тем реальный, его можно было даже потрогать.
Глядя, как дядя спокойно дергает за ручку колокольчика, Питер испытал мучительное желание убежать – убежать как можно дальше от неведомого ужаса. Но вот дверь открылась, и он увидел лицо матери – лицо, показавшееся ему на удивление маленьким и молодым, с большими, ярко блестевшими влажными глазами. Его ноги моментально перестали напрягаться и, вместо того чтобы куда-то бежать, затряслись. Твердый комок поднялся из живота в горло и растворился в рыдании. Хлынули слезы искреннего счастья и искренней печали. Безотчетным движением он вскинул руки, и тотчас его затопила полузабытая сладость материнского поцелуя.
Глава 2
Наконец-то в ее безутешном горе с ней рядом был сын, который доверчиво прижимался к ней. Она почувствовала, что скорбь отступает, и на ее глаза навернулись слезы любви и нежности.
– Только не плачь, Питер! – пытаясь улыбнуться ему, воскликнула она. – Или я тоже заплачу.
Но ее улыбка и странный черный цвет платья повергли его в новый приступ рыданий, и он, запинаясь, произнес:
– Я сейчас перестану, мама, перестану. Да, сейчас.
Она крепко взяла его за руку и повернулась к отцу Муру.
– Входи, Эдвард, – тихим голосом сказала она. – Спасибо, что привез его. Джо тоже здесь.
За ними закрылась дверь, и они прошли через прихожую к гостиной.
– Проходи, Нед, – грустным, приглушенным голосом произнес Джо, не вставая с кресла. – Я как раз ждал, когда вы приедете с Питером. Пора нам поговорить всей семьей. Ну-ну! Ты хороший мальчик, Питер, и ты уже большой. Не плачь, сынок. Посмотри на эту храбрую маленькую женщину, твою маму, и постарайся не проронить больше ни слезинки.
Питер послушно взглянул на мать и, сдерживая всхлипы, кивнул:
– Да, дядя Джо.
– Хороший мальчик, молодец, – одобрительно откликнулся Джо, перебирая короткими пальцами печати, висевшие на тяжелой золотой цепи, что поблескивала у него на животе.
Его глаза, в которых светилась благожелательность, по очереди оглядели всех троих и остановились на Эдварде, который усаживался с меланхоличной серьезностью.
Люси, одной рукой обнимавшая сына, вдруг притянула его к себе. Маленькая гостиная, казалось, была заполнена напряженной тишиной. В окно проник косой луч солнца, словно рассекая полутемную комнату желтым лезвием. Казалось, никто не знает, что сказать.
– Ну что ж, – наконец вымолвил Джо, медленно обводя всех взглядом, – я уже говорил и повторю снова. Это ужасный удар. – Он вздохнул. – Но ничего не поделаешь. Он умер, бедняга, упокой, Господи, его душу. – Он скосил глаза на Эдварда. – Дадим слово духовенству?
Эдвард смущенно заерзал. Следует ли прочесть молитву? «Едва ли, – подумал он, – раз здесь только родственники». Кроме того, он уже отслужил панихиду.
– Что ж, – повторил Джо, – слушаем тебя. Что скажешь по этому поводу?
– Ты… ты вникала в дела? – нерешительно спросил Эдвард у Люси. – Например, какой был счет за похороны?
Несмотря на терпение и дружелюбие старшего брата, Эдвард в его присутствии терял изрядную долю своей напыщенности.
Джо тотчас поднял волосатую руку в знак несогласия.
– Нет! – театрально воскликнул он. – Я не имел в виду разговоры на эту тему. Если позволишь, это мое дело. – Он взглянул на брата с неприкрытой враждебностью. – Господи, пожалей меня! – сказал он негодующе. – Кто я такой, по-твоему? Разве я не говорил тебе, что собираюсь заплатить за все? Думаешь, я жалкий скупердяй? Как будто я не могу этого сделать для моего бедного покойного брата! – Затрепетали его ноздри, круглое брюшко затряслось, на ресницах повисла слеза. Он был искренне растроган и с чувством продолжил: – Да, я устроил ему прекрасные похороны! Прекрасные! – Слова слетали с его губ неторопливо, словно он смаковал их. – Клянусь Богом! Самый лучший гроб с покрытием из латуни, который только можно купить! И море цветов. Красивые и достойные проводы. И я заплачу все до последнего фартинга! Деньги для меня не проблема. Так вот взять и внезапно умереть! Господи, пощади мою душу! Если бы я не похоронил брата как полагается, кем бы я был после этого?
Он провел по глазам тыльной стороной ладони и взглянул на Люси, ища одобрения.
Бледная и молчаливая, измученная страданиями двух последних недель, она склонила голову, рассматривая рисунок на ковре. Неужели Джо никогда не перестанет бурно вспоминать похороны? Громогласно заявив, что все оплатит, он настоял, чтобы Фрэнка похоронили в семейной могиле в Ливенфорде – туда пришлось долго ехать в экипаже. Все это, конечно, делалось напоказ, но у Люси не было сил противиться Джо.
Прижимая сына к коленям, она вновь с дрожью вспоминала тот сырой и серый день. Странно, почему тягостный обряд погребения часто происходит под пасмурным унылым небом? Но так оно и было. Погода не задалась, дождь лил не переставая, с нарастающим дробным стуком, словно насмехаясь над хлопотами Джо. Хляби небесные обрушились на профессиональных плакальщиц, скорбных и чопорных, на пышный черный катафалк, сверкающий стеклом, на груды приторно пахнущих белых цветов, на всю показуху и тщету претенциозных похорон. Это было последнее, чего желал бы Фрэнк, последнее, чего желала она.
Однако Джо был в своей стихии – цилиндр набекрень, большие пальцы под мышками, в глазах скорбь и возбужденный блеск.
Дождь. Дождь. Дождь.
Во время долгого путешествия до Ливенфорда он немилосердно поливал траурную процессию. Через город она прошла с медлительной торжественностью, но в конце Гарсден-стрит лошадей пустили быстрой рысью. На пустых проселочных дорогах экипажи тряслись на ухабах, разбрызгивая воду. Люси вяло думала о том, какие странные положения при такой тряске могут принимать руки и ноги покойника в этом широком дорогом гробу. Зачем он лежит там? Эта мысль пронзила ее, заставила содрогнуться.
На повороте дороги она заметила взгромоздившуюся на катафалк скрюченную фигуру наемного участника процессии, который посасывал глиняную трубку, и в ней что-то всколыхнулось от ужасной абсурдности происходящего. Хорошо, что она воспротивилась, когда Джо пожелал, чтобы Питер «подержался за веревку» у могилы, ибо сейчас Люси уверилась: эта пародия на похороны – неподходящее зрелище для ее сына.
На кладбище все утопало в жидкой грязи. Дождь совершенно испортил венки из живых цветов. Эдвард в черной епитрахили казался бледным, он ежился от сырости. Рыдания Джо – а он рыдал до последнего момента – заморозили собственную скорбь Люси. Она стояла оцепенев, пока гроб на черных веревках опускали в сырую землю.
Потом они пошли в квартиру Джо над таверной «Шемрок» – подходящее завершение трагического дня. Сам дом вызвал у нее отвращение – грязный, неопрятный, захламленный одеждой и едой. Бешено скачущая вокруг людей гончая, меховое пальто Полли на комоде, рядом с сырыми стейками из свинины… Здесь царила смесь сложных ароматов, хранившая запахи каждой пышной трапезы, что была приготовлена в этих засаленных стенах.