Почтовые открытки от новобрачных, проводящих медовый месяц в Бретани, сыпались градом. Им нравилась Бретань, с ее старомодным своеобразием, по словам Роуз, и замечательной кухней, по мнению Питера. Они уже упоминали о повторном посещении. Открытки приходили каждый день, как умилостивительные жертвы, как знаки преданности, на них были яркие цвета, женщины в шапочках и сабо, поцелуи в закатном сиянии – «Разве не милая сценка, мама?». Симпатичные картинки мучительно напоминали Люси о ее потере. Эти двое наслаждаются жизнью за границей, а она здесь, выброшенная, как какой-то мусор – да, как обрывки бумаги и апельсиновая кожура, валяющиеся на Флауэрс-стрит. Люси впала в тяжелое уныние, с лица не сходило мрачное выражение, на лбу пролегла глубокая складка.
Ей надо было, без сомнения, принять эту ситуацию так, как делают все: искренний порыв к прощению, трогательное письмо счастливой паре, деликатный намек на крошечное еженедельное содержание, грустные воспоминания вперемешку с сентиментальными образами будущего, когда она, седовласая, будет сидеть в кресле, качая на руках ребенка. Но Люси была не такова. При этой мысли в ней поднялось холодное отвращение. Она чувствовала, что обречена: ее обманули, лишили прав и никакая полумера, никакое ожидание жалкой участи при уходе от дел не уничтожит жгучую несправедливость или горечь поражения. Жизнь казалась Люси никчемной и пустой, более того, лишенной всякой надежды.
Дни тянулись унылой чередой, и Люси все больше замыкалась в себе. Наступила суббота, потом воскресенье. Люси напомнила себе о воскресной обязанности и, побуждаемая лишь привычкой, равнодушно и устало побрела в храм, но не в церковь Святого Патрика. Там ее знали, и, заранее опасаясь града вопросов, которые могли обрушиться на нее, она направилась в отдаленный приход Святой Марии, маленькую церковь на тихой площади, которая выглядела неуместной среди столпотворения шумных улиц. Люси слышала что-то неопределенное то ли о самой церкви, то ли о местном священнике, точно она не помнила, да ее это и не волновало. Она пошла туда, чтобы ее не узнали, но это не имело большого значения. Важно было лишь то, что она решила пойти. Склонившаяся под невыносимым бременем, терзаемая душевной болью, гонимая смутной, но нестерпимой жаждой, она на грани истощения душевных сил переступила порог храма.
И произошло чудо, настоящее чудо! По крайней мере, у Люси сомнений в этом не возникало. Даже сейчас, когда она сидела за неприбранным столом, лицо ее осветилось при воспоминании о чудесной минуте. Да, привела ее к этому рука, направляющая ее в жизни. Она это знала. И была абсолютно в этом уверена.
Еще несколько мгновений Люси сидела с блуждающей на бледном лице слабой улыбкой, потом поднялась, положила послание сына на стопку писем, пылившихся на каминной доске, и, собрав свои вещи, тихо вышла из дому.
В половине пятого она явилась в контору, села к столу и принялась разбирать свою сумку. Потом, сделав записи в конторской книге, повернулась к мисс Тинто и неторопливо спросила:
– Мистер Рэтри у себя?
Мисс Тинто перестала писать и в задумчивости уставилась в свой гроссбух. Вопрос был странным – обычно орбиты Люси и мистера Рэтри не пересекались.
– Да, он наверху, – не поворачивая головы, ответила она после паузы. – Перед вашим приходом я слышала, как он поднимается в кабинет.
– Спасибо, – ответила Люси и вышла из комнаты.
Теперь мисс Тинто повернула голову и, в изумлении выпучив глаза, посмотрела на закрытую дверь.
Через пять минут Люси не спеша вернулась на свое место, и мисс Тинто не утерпела.
– Он на месте? – осторожно уточнила она, но в этой фразе косвенно содержался другой вопрос: что случилось?
– Да. – Люси помолчала, потом добавила тем же безразличным тоном: – Я только что сделала уведомление об увольнении.
Мисс Тинто открыла рот, повернувшись к Люси всем корпусом и глядя на нее с огромным интересом.
– Вы поедете в Лондон? – воскликнула она. – Прекрасно! Наконец-то вы собрались к своему мальчику.
Люси с минуту смотрела на нее.
– Нет, я не собираюсь этого делать, – сказала она. – Но через месяц увольняюсь отсюда. – Она подошла к столу, сложила в стопку книги и направилась к двери. – Пожалуй, пойду, – добавила она. – Я все закончила.
– Но чем же вы будете заниматься? – вскричала мисс Тинто.
Лишь огромное любопытство, переполнявшее ее добродетельную грудь, побудило ее к столь назойливым расспросам.
– У меня другие планы, – неопределенно ответила Люси.
Кивнув, она попрощалась и вышла из конторы.
«Другие планы!» Мисс Тинто уставилась в пустоту. Когда появился Дэнди, опоздавший из-за того, что сломался трамвай, она все еще пребывала в задумчивости.
Дэнди был не в духе и, сердито надев шляпу на рог вешалки, с отвращением выпалил:
– Самые паршивые трамваи в Европе! Когда спешишь, они назло ломаются. И ведь не влезешь так просто в вагон, приходится толкаться, локтями работать! Женщины хуже мужчин, они, видите ли, на шопинг едут, по их собственным словам. Первейшие вертихвостки. А я плохо спал сегодня. У соседей всю ночь играли на пианино. Бам, бам, бам! Внезапно остановятся, а потом снова. Куплю петарду и воткну им под окна. О чем только думает правительство?
Однако мисс Тинто пропустила его тираду мимо ушей, поскольку ей невтерпеж было таить в себе горячую новость.
– Она увольняется. – Кассирша внушительно кивнула в сторону пустого стола. – Сегодня сделала уведомление.
Дэнди резко поднял голову и огляделся по сторонам.
– Что вы говорите! – Он обвил ножки стула своими кривыми ногами, каждая – живой знак вопроса. Затем, все еще раздраженный неудачной дорогой, спросил: – Едет к своему изумительному сыну?
– Нет! – Один слог содержал в себе целую гамму намеков.
– Тогда что… чего же она хочет?
– Бог ее знает! – медленно проговорила мисс Тинто. Она нечасто призывала Господа, но сейчас в ее словах прозвучало какое-то ужасное предзнаменование, и с тем же выражением она добавила: – Одному Богу известно, что с ней произойдет. Она, бедняжка, сама себе худший враг. Мне искренне ее жаль.
– Жаль ее? Да она сама себя не жалеет. Последнее время она словно где-то витает.
– Витает?
– Да, знаете, где-то в облаках.
– Иногда у нее бывает такое выражение лица… С чего бы это?
Повисло молчание. Почесав голову тупым концом ручки, Дэнди бесстрастно заметил, размеренно и многозначительно роняя слова:
– Вы не замечали, что она ударилась в религию?
Мисс Тинто чуть наклонила голову.
– Ну не знаю… – осторожно пробормотала она.
– Да, для нее теперь главное – религия, – настаивал Дэнди. – Мне и прежде встречались подобные случаи. Как-то я видел одну женщину на проповеди под открытым небом. Я пошел туда ради развлечения. Боже мой! Видели бы вы, как это ее проняло! И еще знал я одного мужчину… звали его вроде бы Гилмор. В те времена он был запойным пьяницей. Но после того как его обратили в веру – а случилось это на собрании Армии спасения в Горбалсе, – знаете, он стал всюду бродить и крушить бутылки с виски. Зайдет, бывало, в паб, и ну размахивать палкой в баре. В конце концов Гилмора за это упрятали в тюрьму – и, черт возьми, давно было пора! – Он помолчал. – Но у женщин бывает и хуже. Говорю вам, вот что с ней происходит. Это видно по многим признакам. Да, католичка, не католичка – тут без разницы, за какую веру цепляться. Так, во всяком случае, мне кажется.
– Ее постигло огромное разочарование, – вздохнула мисс Тинто.
– Вот именно, разве не понятно? – бросил безжалостный Дэнди. – Она для этого созрела. Это было просто неизбежно.
– Неизбежно?
– Когда женщина вроде нее испытывает большое потрясение, то обращается к религии. Так бывает во всем мире. О-о, на днях мы с ней поспорили на эту тему, и она говорила очень резко.
– Но что же все-таки она собирается делать?
– Вы, может, и не знаете, а она знает, – глубокомысленно ответил Дэнди. – Поверьте, она из тех женщин, которые твердо знают, чего хотят. – Он с ухмылкой повернулся к своему столу. – Если только не начнет бить бутылки с виски!
Однако мисс Тинто не улыбнулась в ответ на шутку. Вместо этого она нахмурилась и медленно покачала головой в недоумении, словно предвидела скверную историю – скверную кое для кого.
Глава 2
Люси, как человек, твердо наметивший себе цель, быстрыми шагами шла к остановке трамвая. А ведь еще несколько месяцев назад она влачила жалкое существование, смирившись с мыслью, что жить больше не для чего. Перемена была воистину чудесной. Именно так воспринимала Люси великую значимость дарованного ей благословения, которое, как она считала, перевернуло ее жизнь.
Пускай мисс Тинто хмурится и недоумевает, пускай Дэнди насмешливо ухмыляется. Ее, Люси, их мнение не волнует. Если сладостный пыл, пронизывающий ее ныне, служит лишь предметом их насмешек, ей это совершенно безразлично. Она счастлива, более счастлива, чем когда бы то ни было! Разве посторонние могут понять это счастье, эту душевную радость, этот восторг? Несмотря ни на что, оно принадлежит ей – живое, горячее и нежное пламя, перед которым все прочее меркнет и становится незначительным. Люси всегда искала его, а оно постоянно ускользало и наконец далось в руки! Вот в чем причина ее нынешней безмятежности и спокойной целеустремленности.
Она сошла с трамвая на углу Келвинбанк-стрит и по знакомому маршруту направилась к Флауэрс-стрит. Теперь она без всякой антипатии смотрела на грязные улицы, прежде вызывающие у нее сильное отвращение. Дома она приготовила себе ужин. Потом, не засиживаясь за столом, поднялась, вымыла лицо и руки, причесалась и снова вышла из квартиры.
На площадке взгляд Люси на миг упал на соседскую дверь, недавно утратившую табличку с именем и безмолвно возвещающую об отъезде Финчей. Да, эта короткая идиллия неизбежно окончилась: Бесси с заплаканными глазами вернулась к матери, Джон с бутылкой причалил к какой-то тихой гавани. Можно ли было найти более очевидное доказательство глупости мирской суеты?