…Ивановская надворотная башня выросла из-за убогих, покосившихся крыш слободки мощным четырехгранником своих подернутых мхом стен. Федор Рожнов и большинство его людей помнили Коломну по походу с первым ополчением[68] злосчастного Прокопия Ляпунова, а иные – еще со времен стояния Ивашки Болотникова, но, путаясь среди тесных улочек наново построившегося после осад и пожаров посада, отыскали дорогу к воротам не враз.
Федор призывно вскинул правую руку – ногайская витая плетка повисла на мизинном пальце, его молодцы натянули поводья… И вдруг – хрясть!!! – в воротах упала деревянная решетка, намертво преградив сотне путь. Толпившийся перед воротами разночинный люд ахнул от неожиданности и встревоженно загалдел: уж не воровские ли люди снова пожаловали в их многострадальный город, или это караульные стрельцы при воротах снова опились дурного пива и спьяну отпустили в башне круглый ворот, грозя зашибить насмерть пару-тройку душ православных?
Федор услышал, как за спиной отчаянно и потерянно заматерился Ванька Воейков, а еще, как звонко щелкнул взведенный кем-то в первом десятке курок, затем – второй и третий…
– Огненного боя[69] не трожь, остолопы! – негромко, но внушительно прикрикнул он, слегка поворотив голову. – Идем как шли… За мною!
Среди расступавшейся, как пашня перед железным лемехом, толпы дворянская сотня подъехала к воротам. Позади почерневшей от времени решетки маячили долгополые кафтаны линяло-клюквенного цвета, тускло посверкивали полумесяцами длинные лезвия бердышей. Федор резко щелкнул в воздухе плеткой, и послушный звуку конь скакнул в полукруглый зев ворот и захрапел, едва не наваливаясь на решетку грудью. Стрельцы невольно отшатнулись, выказывая ободряющую робость.
– Эй вы, за малым люд крещеный решеткою не перешибли! А ну живо поднимай!! – придав своему и без того зычному «начальному» голосу самое повелительное звучание, зарокотал Федор. – Государева дворянского полка сотенный голова со товарищи идет к князь-воеводе Кутюку Приимков-Ростовскому с державным наказом. Аль не признали, огородники-квасники?!
Пожилой плотный стрелец, в котором по истрепанным кистям на петлицах опознавался начальный человек, неторопливо подошел к решетке и с достоинством поклонился.
– Не держи гнева, сотник, – степенно начал он. – Тебя от Пятницких ворот ожидать было велено, там тебе и встреча от князь-воеводы с господином полковником, и хлеб-соль! Мы от воровских людей и всякого зла изрядно бережемся, опять же воруха Маринка у нас в узилище… Я и подумал – а вдруг воры?
– Кур тоже подумал, да в ощип попал, дурная твоя борода! – Федор нарочно рванул поводья так, что взгоряченный конь вздыбился и громыхнул передними коваными копытами о дерево решетки: полетела трухлявая щепа, караульный начальник невольно отпрянул, да поскользнулся на навозе и шумно плюхнулся широким задом в грязную лужу. По обе стороны ворот раздался дружный издевательский хохот зевак.
– Отворяй, недосуг мне с тобою! Зело срочное дело государево! – внушительно приказал Федор, погрозив через решетку нагайкой так, что все, кому надобно, увидели у него на пальце кольцо с государевой печатью. А потом прибавил, почти примирительно, чтоб окончательно «забрать» стрельца в свою волю:
– Заплутали мы здесь на посаде, насилу ворота отыскали. Без хлеб-соли обойдемся, отворяй!
Несмазанный деревянный ворот еще надсадно скрипел, убирая в кольца ржавую цепь, еще неровно, толчками, ползла вверх решетка в воротах, а под своды уже плотно, напористо хлынула дворянская сотня. Знаменщик Прошка Полухвостов ловко перехватил повыше древко значка со святым мучеником Маврикием, так, что полотнище не поклонилось крепости, а как бы присело… Въехав в город, молодцы привычно снимали шапки и крестились на высокий, потемневший от ветров и дождей шатер Успенского Брусенского собора, и кое-кто украдкой шептал в усы: «Господи, помоги! Господи, пронеси!»
Федор Рожнов быстро прикинул по памяти расположение стен и башен Коломенского кремля. «Ворота Ивановские позади, стало быть, ошуюю должно быть башне Грановитой. А после – Коломенской, той самой! Коломенская – выше».
– Подтянись, сбей ряды, бездельники, так вас и растак-растуда! – рявкнул на сотню, бодря себя бранью, хотя знал, не оборачиваясь: люди и так съезжаются в тесную кучу, тесня друг друга боками коней, как обычно перед боем.
– Васька Валуев, ко мне!
Тот подъехал, насупясь. Федор бережно вытащил из потайной запазушной сумы царскую грамоту, писанную к коломенскому воеводе и, почтительно поцеловав печать с разляпистым державным орлом, протянул второму пятидесятнику:
– Езжай, Васька, немедля на двор к князюшке Кутюку При… как там его дальше… Чинно, со всем почтением вручишь ему грамотку в собственные его воеводские ручки да обскажешь на словах: челом-де бью и скорым часом сам к нему пожалую! Ныне же срочное и тайное государево дело свершаю. После поклонись пониже – башка, чай, не отвалится – и, минуты не медля, дуй прямым ходом ко мне! Коли выпустят…
– А коли не выпустят? – угрюмо спросил Васька, пряча грамоту под шапку.
– Не выпустят, так я приду – выручу тебя! – пообещал Федор, сердцем чуя, что, скорее всего, так оно и будет, да только выручать своих нелегко станет.
Васька вдруг скорчил плаксивую мину, удивительно не вязавшуюся к широкой лютой роже здоровенного детины, и попросил жалостно:
– Ты уж, Федюшка, пожалуй, не оставь меня в злой неволе, Христа ради!
– Сказал: не оставлю! Ты друг мне, а мое слово крепко. Пошел!!
Васька приосанился, по-особому присвистнул – ученый конь сразу взгорячился под ним – и прянул галопом в узкие улочки, только грязь из-под копыт. Федор зло стер попавшую ему на бороду черную каплю и махнул рукой сотне:
– Заворачивай ошуюю, братцы! Вдоль стены, рысью!..
Кони борзо взяли с места и пошли размашистой рысью – под привычный лязг стремян и ратного железа.
– Постой, постой, господин сотник! – бросился было к Федору воротный пятидесятник. – На воеводский двор не туда! Я покажу…
Недосуг было, и Федор только прикрикнул на докучного:
– Посторонись, стопчут!
И зря. За спиной тотчас надсадно задребезжал сполошный колокол: стрельцы били тревогу. Неласково встречали государевых людей в Коломне, береглись, как от воров! Не пришлось бы теперь башню с Маринкой боем брать! Так подумал Федор, а рука уже привычно отмахнула сотне, и всадники пустили коней во всю прыть.
Вот она, проскочила мимо Грановитая башня, приземистая, выпиравшая острыми углами стен… Городской любопытный люд сбегается поглазеть на конных, а кто на пути – шарахается по сторонам… Разномастные городские псы загавкали и стаей понеслись в угон сотне… Ребятня, голоштанная и чумазая, присоединилась к псам, возбужденно вереща тонкими, будто птичьими голосами… Им – забава! Вот зияют прямо в стене, словно плохо затянутая рана, Михайловские ворота, заложенные камнем еще во времена осадного сидения от мятежных ратей Ваньки Болотникова…
Доехали! Круглая башня Коломенского кремля выросла впереди словно из земли – мощная, высоченная, круглобокая, в седых наростах мха на буром кирпиче. Казалось, давила и угнетала она своей неприступной тяжестью, и где только нашлось бы в этом каменном столпе место для маленькой пленницы…
– Стой! – Сотник выкинул вверх согнутую в локте руку, и конский топот за его спиной замер. Натягивая поводья, государевы дворяне осаживали коней, и каждый с удивлением и потаенным страхом таращил глаза на великаншу-башню, даже те, кто видывал ее прежде.
– Братцы, кто упомнит: двери в нее, окаянную, с затына[70] или с боевого хода? – спохватился Федор. Эх, надо было ранее разведать, да как? Всегда так: вершишь государево дело вроде по уму, а выходит – как бог положит!
– С боевого хода как не быть? Заведено, чтоб с боевого хода были! С затына – бес его знает… Были вроде и с затына, да заложить могли! – неуверенно отозвались несколько голосов.
– Так, слезай! – исполнился решимости Федор и легко соскочил с седла (усердный Силка тотчас перехватил поводья сотникова коня). – Первый, другой, третий десяток – со мной, на стену, ошуюю башни! Воейков Ванька, ты с остальными давай с затына, а не найдешь входа – лезь на стену и входи с другой стороны! Всюду волю и дело государево в голос кричите, чтобы за воровских людей вас не приняли… Братья, твердо помни: стражу первым боем не бить, а сами драться станут – унимать, не калеча! И, не приведи господь, палить кто станет – ручонки повыдергаю!! Уразумели?
– Слушаем, сотник… Да, Федя… Уразумели, чего не уразуметь? – угрюмо отозвались молодцы.
Холопы-коноводы расторопно принимали коней, по двое поводьев на руку, каждый – по четыре коня. Остальные споро растеклись двумя потоками – за сотником и за первым полусотником. Посадские и торговые люди, монахи, бабы да ребятишки, обретавшиеся подле стены по делам или по безделью, приставали с расспросами: «Что за воинские люди, да откуда, да по какому делу, да зачем от ворот в колокол трещали?» Федор шагал, не отвечая, молча раздвигая толпу решительным жестом. Следом с угрожающим сопением спешили остальные, стискивая в крепких ладонях рукояти плетей или сабель, а знаменщик Прошка нес значок со святым Маврикием наперевес, словно копье-ратовище.
– Бревно вон валяется, подберите! – деловито распорядился Федор. – На случай, коли двери выносить придется…
На стену вела темная и провонявшая мочой лестница, которую снаружи никто не стерег, и они стремительно одолели подъем размашистыми прыжками через две ступени. Федор вслепую вытащил вторую царскую грамоту, ко всем государевым людям писанную, и выставил ее перед собою, словно боевой щит. Какие-то мутные бородачи с рогатинами, по виду – караульные коломенские затынщики либо воротники[71], шарахнулись по боевому ходу – то ли от грамоты, то ли от угрожающего вида оружных людей. Но у входа в башню, плотно загораживая его стеной тел и железа, столпились московские стрельцы. Немного, дюжины полторы или около того, но на тесном боевом ходе стены, где едва могли встать плечом к плечу три-четыре человека, этого было достаточно, чтобы прочно запереть проход. Чувствовалось, что караул сбежался на защиту впопыхах, иные были без кафтанов, в одних рубахах, иные – простоволосы, но у всех тускло посверкивали в руках бердыши и сабли, а передние держали перед собой длинные пищали, изготовясь к стрельбе. Федор понял, что только вид царевой грамоты удержал пальцы на курках и пули в стволах. Стрельцы напряженно и недобро ждали, выжидающе поглядывая на своего старшего – совсем молодого смазливого сотника с подстриженной на манер придворных стольников бородкой, в щегольски заломленной на ухо шапке с собольей оторочкой и мягких сафьяновых сапожках.