Тогда Клаудио пытается ослабить создавшееся напряжение.
– Да нет, вы не волнуйтесь, ничего особенно трагического не случилось. Просто мы потеряли все, что у нас было, вот оно что… – А потом, чтобы было проще переварить эту новость, пытается отшутиться: – Мы банкроты.
Баби и Даниэла не знают, что сказать. С одной стороны, их утешило, что это оказалось не тем, что они предполагали, но, с другой стороны, эта новость кажется невероятной.
Баби приходит в себя первой:
– А что случилось?
Клаудио пытается разъяснить:
– Мы попытались поучаствовать в рискованной финансовой операции.
– Ты попытался. – Раффаэлла демонстрирует свой гнев и свое презрение.
Клаудио кивает.
– Верно, это я попытался, но только потому, что один мой приятель меня уверял, что откроет фармацевтическое предприятие сначала во Франции, а потом сразу же в Америке. Да он и сам вложил в него больше двадцати миллионов евро.
– А вы сколько вложили?
– Семь миллионов.
Баби и Даниэла изумлены; они и не предполагали, что речь идет о такой сумме. Но как это могло быть, что у родителей были в распоряжении все эти деньжищи? Клаудио проясняет все:
– Мы заложили и дом на море, и эту квартиру, и все земли, и другую недвижимость, включая два небольших магазина, приносивших нам доход.
Раффаэлла доносит эту мысль до дочерей в сжатом виде:
– У нас больше ничего нет.
– Ну, так уж и нет: у нас пятьдесят тысяч евро в банке.
– Сорок шесть с половиной тысяч.
По тому, как Раффаэлла вносит это скорбное уточнение, можно судить, как она страдает из-за этого.
Баби пожимает плечами.
– Честно говоря, это, как мне кажется, было действительно опрометчиво. Но я рада, что проблема только в этом, а не связана со здоровьем. Папа, вот увидишь, все еще поправится. Может, теперь вам придется жить скромнее, немного на всем экономить. Да и в финансовой компании, которой ты управляешь, тебе будет нужно заниматься всем гораздо внимательней…
Раффаэлла улыбается подобающей случаю улыбкой.
– Да, конечно.
Зато Даниэла обходится без околичностей:
– Простите, но зачем вы нас позвали?
Клаудио ничего не говорит. Раффаэлла пристально смотрит на него, но, увидев, что он не прерывает своего молчания, качает головой. «Ну вот, так я и знала. У моего мужа не хватает смелости сказать нашим дочерям хоть что-нибудь. Да я и не сомневалась, это должна сделать я. Как, впрочем, и всегда».
– Нам нужна ваша помощь. Мы подсчитали: чтобы оставаться в этой квартире, нам нужно около восьмидесяти тысяч евро. Мы, разумеется, уже продумали план погашения долга. Нам удастся выкраивать по тысяче четыреста евро в месяц, чтобы оплачивать взнос. И, может, даже немного больше. – Раффаэлла смотрит на Баби. – Для твоего мужа это пустяк. – Потом она обращается к Даниэле: – И для Себастьяно тоже. Мы думали, что это могут быть шестьсот тысяч от Лоренцо и двести тысяч – от Себастьяно. Взнос для погашения долга мы разделили бы пополам между ними обоими… Но здесь мы сделаем, как будет удобнее вам; вы сами нам посоветуете, что хотите.
Баби улыбается.
– Мама, мне очень жаль, но я вам ничем не могу помочь.
– Прости, но сделай так, чтобы Лоренцо решил сам, может, ему будет приятно нам помочь, он почувствует себя значимым, это его облагородит.
– Послушай, мама, но ты же в курсе, что мы расстаемся. Не знаю, удастся ли сделать это спокойно, но уж наверняка я не смогу попросить у него шестьсот тысяч евро для моих родителей.
Раффаэлла поворачивается к Даниэле:
– А ты? Ты-то что об этом думаешь?
Раффаэлла смотрит на дочь, и в этом взгляде читается упрек за все деньги, которые она еще несколько месяцев назад потратила на нее и ее сына. За ту помощь, которую Раффаэлла ей всегда оказывала, когда она не работала и воспитывала ребенка без отца. Даниэла прекрасно умеет читать все ее мысли. С другой стороны, и мать никогда их не скрывала, и было невозможно их не угадать.
– Мама, я знаю, как ты мне помогала, и я всегда тебе буду за это благодарна. Я рада, что я начала работать и наконец-то смогла отказаться от твоих денег. Себастьяно захотел признать Васко и очень нам помогает, но я совершенно не хочу, чтобы он думал, будто я разыскала его из-за его финансового положения. Я хочу, чтобы он был только папой Васко, а не тем, кто дает деньги. Он должен отдавать ему свою любовь, свое время, свое внимание – в том числе и потому, что все это стоит гораздо дороже, и даже самые богатые иногда в этом смысле бедняки и всего этого лишены.
Раффаэлла улыбается, переводит взгляд на Баби и продолжает улыбаться, но потом выражение ее лица внезапно совершенно меняется, и она становится серьезной, суровой, злобной – такой, какой ее часто видели дочери.
– Так, значит, вы сейчас обе учите меня жизни, читаете мне нотации, говорите, что самое важное, самое ценное? И, более того, даете мне понять, как мне «повезло», что я никогда ничего всего этого не понимала, правда?
Баби, как старшая сестра, отвечает первой, пытаясь ее успокоить:
– Мама, не воспринимай это так, мы никого ничему не учим. Мы тебе только объясняем, в каком мы положении, объясняем, что можем сделать с нашими возможностями и нашими средствами. Если вам нужны деньги, то, насколько это в наших возможностях, мы вам дадим, думаю, все… – И она смотрит на Даниэлу.
– Да, конечно. Если вам, например, придется съехать с этой квартиры, то мы будем рады приютить вас у себя.
Баби кивает.
– Безусловно.
Раффаэлла улыбается.
– Хорошо. А теперь извините меня, но я хочу пойти к себе, обдумать это предложение.
И она встает. Баби делает то же самое.
– Мама, все не так плохо. Подумай: ты не болеешь, с тобой все в порядке, ты всю жизнь ни в чем не нуждалась, а теперь тебе придется жить чуть скромнее, вот и все. И, если хотите, повторяю, мой дом для вас открыт. У меня есть гостевая комната, и я уверена, что там для тебя все будет не так уж плохо.
Раффаэлла думает о своих ужинах, подругах, о том, что они скажут о переменах в ее жизни. Если она решит переселиться к одной из своих дочерей, то ей придется просить разрешения играть в карты. И тогда на ее лице естественно появляется самая непринужденная из улыбок.
– Вы очень любезны, спасибо. А теперь извините меня.
И она удаляется. Она идет с прямой спиной, гордо, но как бы ей хотелось, наконец, быть искренней и, наплевав на благовоспитанность, которой она всегда морочила головы своим дочерям, послать их обеих к черту! Вместо этого она напоказ закрывает дверь спальни.
Клаудио смотрит на Баби и Даниэлу.
– Вы правы, и спасибо за вашу помощь. Только одно замечание. Дело в том, что ваша мама никогда не согласится принять изменения…
И он улыбается с тем же легкомыслием, с которым потерял семь миллионов евро.
119
В студии театра Делле-Витторие царит невероятное возбуждение. Последний выпуск «Угадай-ки» идет в прямом эфире. Роберто Манни отключает камеры одну за другой.
– Седьмая, одиннадцатая, четвертая, приготовьте вторую, как можно ближе к ее первому плану, вторую! Отлично, готовьтесь включить операторский кран, а потом снова вторую, одиннадцатую! Вот так хорошо, быстрее, третью!
Симоне Чивинини – в центре съемочной площадки, здоровается со знаменитостями, участвующими в передаче.
– Спасибо Фабрицио, Паоло, Антонелле и Марии. И особенно спасибо всем, кто следил за нами с телеэкранов: именно благодаря вам эта передача стала самой популярной за последние пять лет! Мы скоро увидимся, если Богу будет угодно, улыбнитесь Симоне Чивинини и…
– И Паоле Бельфьоре!
Начинается музыкальная заставка, появляются танцовщицы, и, когда завершаются финальные титры, экран гаснет. Все взрываются аплодисментами – сотрудники, специалисты, сценаристы, руководители, прибывшие из штаб-квартиры компании, чтобы поприветствовать зрителей и, самое главное, разделить успех.
– Поздравляем, все молодцы, а Симоне – выше всех похвал!
Публику сдерживают охранники, пока Симоне вместе с Паолой идут в гримерки. Там их ждет Роберто Манни.
– Чудесная передача, мои искренние поздравления.
– Спасибо, Роби, я приму душ, а потом встретимся в ночном клубе «Гоа». Руководство забронировало нам там места, придете?
– Конечно, до скорого.
– Более того, сделаем вот что: сначала перекусим в ресторане «Каролина» на Мульвиевом мосту, но только в самом тесном кругу, ладно? Так мы немного расслабимся, а то потом в ночном клубе будет полно народу.
– Отлично.
Мы встречаем в коридоре Роберто Манни, и он крепко пожимает мне руку.
– Это было действительно прекрасное время, чудесная передача – забавная, полная человечных сюрпризов… Да и к тому же какой успех!
– Это да…
– Об этом следовало бы снять отдельный сериал – об этом, а не о той скукотище, про которую обычно снимают.
Он удаляется, качая головой.
Ренци согласен.
– Да, но кого мы выберем на роль Ридли Скотта из Рагузы?
– Думаю, мы могли бы предложить эту роль ему самому.
– Верно, его превзойти невозможно.
Я стучусь в гримерку Симоне, и он сразу же открывает.
– Привет. О, да я как раз вас искал, спасибо, что дали мне эту возможность.
Симоне уже без пиджака и галстука.
– Ты был молодцом. Сделаем ее вместе и на будущий год?
– Конечно, почему бы и нет?
Но я вижу, что он смотрит на нас в некотором смущении.
– Пойдешь в «Гоа»?
– Да, но я уже сказал Манни, что сначала мы что-нибудь на лету перекусим в «Каролине», так я расслаблюсь… Давайте, пойдем с нами, а потом потанцуем вместе.
– Хорошо. Увидимся там.
Мы возвращаемся в студию. Ренци смотрит на меня.
– Мне показалось, что он очень смущен.
– Точно. Он подписал договор с «Мединьюс», но у него не хватает смелости об этом сказать.
– Серьезно? А от кого ты это узнал?
– И у меня есть свои осведомители. Он берет полтора миллиона за год эксклюзивного договора.