– И запомни, что я не твой отец, сукин ты сын.
Я вывожу его из туалета и краем глаза вижу, как Симоне смотрит на себя в зеркало, пытаясь понять, что же у него на самом деле произошло с ухом. Мы проходим мимо людей и останавливаемся в том углу, где спокойнее всего.
– Все в порядке? Как ты?
Ренци кивает, но ничего не говорит.
– Драчун и мясник, вечная легенда…
И он начинает хохотать, хотя я понимаю, как ему плохо. А потом внезапно рядом с нами появляется Баби.
– А, вот ты где. Я послала тебе эсэмэску. Звонила, но ты не отвечал.
Ренци смотрит на нее.
– Это я виноват; подрался, а он меня выручил… Мне, наверное, лучше уйти.
– Да, так будет лучше.
И он уходит, даже не взглянув на танцпол. Он предпочитает не видеть шоу, которое те двое, хоть и не так пылко, продолжают устраивать.
– А что случилось?
– Ничего, небольшая драка из-за дурацкой ревности…
– И ты стал миротворцем?
– Да…
– Не могу этому поверить.
– Но это так. Пойдем отсюда…
Я видел, что в конце зала есть лестница. Я веду ее туда, мы поднимаемся в темноте и выходим на крышу «Гоа». Музыка доносится даже сюда. Здесь несколько парней, которые курят косяки; у кого-то – бутылки, другие танцуют чуть в стороне. Мы находим темный угол и, наконец, целуемся.
– Я уже целую вечность не была на дискотеке.
– И я тоже.
Я ее обнимаю, и мы, вне времени, танцуем под музыку, такую близкую нам. Время от времени мы целуемся и продолжаем танцевать, но гораздо грациозней, чем Джури и Дания, и к счастью, без вспышек фотоаппаратов.
120
– Эй, да ты вчера поздно вернулся. Я проснулась в три, а тебя еще не было.
Джин, готовя завтрак, улыбается мне.
– Да, я вернулся, наверное, около четырех.
– Я бы с удовольствием с тобой сходила, я уже целую вечность не была на дискотеке…
Она произносит те же самые слова, что и Баби. Мне кажется, будто я живу в фильме «День сурка», попав во временную петлю. Только здесь фразы повторяются с двумя разными людьми.
– Музыка была чудесная.
Джин встает со скамейки с трудом.
– Но куда же я пойду с этим пузом?
– Да, оно действительно кругленькое и хорошенькое.
– Да уж, вот-вот родим. Вчера я была у врача, чтобы договориться о дате первого обследования, но, осмотрев меня, он сказал, что Аврора в отличном состоянии, головой вниз, и скоро вылезет. Я очень рада.
Джин удается прикинуться спокойной. На самом деле врач убеждал ее обследовать и лимфому, но, как и в прежние визиты, она осталась непреклонна и не поменяла своего решения.
– Доктор, не настаивайте, я не хочу напрасно тревожиться. В каком бы состоянии ни была эта жуткая лимфома, я не соглашусь на операцию. Ну и тогда зачем мне беспокоиться?
– Ваши рассуждения безупречны. Я вижу вас сейчас такой красивой и счастливой, что мне хотелось бы, чтобы дальше все продолжалось без осложнений.
Джин недолго молчит. «А если все пойдет не так? Как будет Аврора жить без меня? Моя дочка еще не родилась, а я уже ухожу». И ее глаза туманятся печалью. Врач это замечает.
– Джиневра, вы должны оставаться в том же состоянии – оставаться такой же позитивной, веселой и жизнерадостной. Вы должны думать, что все пойдет как нельзя лучше. Именно так, как вы мне и говорили. Что же это вы делаете: сначала вы меня убедили, а теперь собираетесь передумать?
Джин смеется.
– Вы правы!
– Ну вот, это другое дело, такой вы мне нравитесь.
И врач провожает ее до двери.
Джин выпивает еще одну чашку капучино с соевым молоком, а потом внезапно, не задумываясь, она задает мне вопрос, который закономерно приходит ей в голову:
– Стэп, а все действительно в порядке?
Я ошарашен.
– Да, конечно, все отлично. Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Не знаю, иногда у меня возникает странное ощущение. В последнее время ты не часто бываешь дома, а когда бываешь, я чувствую, что ты стал каким-то другим. Правда, я всегда уставшая, это так. Вам, мужчинам, иногда действительно следовало бы ощущать самим, каково это: носить в себе человечка, который растет и безмерно тебя растягивает, от которого тебя тошнит, который отнимает у тебя силы, вызывает странные желания… Но не те!
– Да, в последний раз, когда ты велела мне выйти из дома ночью, это случилось потому, что тебя хотелось арбузного льда! Это было уже слишком! И какой тогда родится эта девочка – с арбузным пятном или с множеством косточек?
– Дурак. Ты не должен попрекать меня этими слабостями.
– Ты права.
А потом, улыбаясь, она раскрывает объятия.
– Обними меня, а?
Она хочет немного любви, хочет чувствовать себя под защитой, спокойно, хочет довериться мне, хочет, чтобы я был ее прибежищем. Тогда я подхожу к ней и нежно ее обнимаю. Она кладет голову мне на грудь. Я вижу, как она закрывает глаза, и наблюдаю, как от ее дыхания слегка колышется несколько ее темных волосинок, оказавшихся около рта. Кто знает, о чем она думает. Я должен был стать ее счастливым островом, ее надежной пристанью, которая выдерживает любую непогоду; я должен был стать ее бункером, сделанным из железобетона – прочным, способным защитить ее даже от атомной бомбы. Но на самом деле во мне ничего этого нет; я – существо, плывущее по течению, по воле сердца, которое давным-давно несвободно. Джин от меня отстраняется.
– Спасибо, мне это действительно было нужно. – Она пристально смотрит мне в глаза и видит, как они блестят. И тогда она мне улыбается. – Ну вот, это в тебе лучше всего. Ты еще приходишь в волнение от таких простых вещей. Я тебя люблю.
121
Мы занимались любовью, а потом вместе пошли под душ – как когда, когда мы были совсем молоденькими. Когда единственной проблемой для нее были родители. Когда у нас не было детей. Мы сидим за столом. Она велела принести суши и сашими. Мы уже испробовали все рестораны в окрестностях улицы Борго Пио, но всегда – с доставкой на дом. В окно гостиной светит солнце. Свет проникает через легкие белые занавески и разливается по большому ковру, касается диванов, мебели и даже большого телевизора, который она все-таки, в конце концов, захотела мне подарить.
– Ты же телепродюсер. Значит, ты не можешь быть здесь и не следить за передачами, которые идут в обеденное время. Нам даже стоило бы купить еще телевизоров и сделать из них стенку, чтобы ты мог одновременно смотреть, что показывают по всем каналам.
– Ты совершенно изумительная.
«Чтобы стать моей женой», – хотел бы я ей сказать, но мне бы не следовало ее смешить. Теперь мы едим молча, спокойно, наслаждаясь ощущением недавнего удовольствия. Ее поцелуи для меня – всегда как короткое замыкание. Мне достаточно малейшего ее прикосновения – и я уже словно чувствую дрожь в сердце. Неповторимое ощущение! Однажды и она мне сказала что-то подобное. Я едва вошел в квартиру, поцеловал ее, просунул руки под ее кофточку и коснулся ее спины. И тогда она закрыла глаза, покачала головой и улыбнулась.
– Даже не верится. Ты для меня как песня Баттисти: «Об этом думаешь… Я приходил в восторг, но ты меня забудешь…»
– Да уж!
– Точно! Наверное, именно о нас думал Лучио, когда пел песню с такими словами… Я теряюсь в тебе, как в этой песне. Но беда в том, что я себя уже не нахожу. Сегодня утром я готовила пюре для Массимо и, когда я мешала его половником, стали передавать именно эту песню, и я расплакалась. Я мешала и плакала, мешала и плакала, как дурочка.
– Почему, милая?
– От счастья и в то же время от страха, что снова могу тебя потерять.
Я беру палочками суши с лососем, макаю в соевый соус и отправляю в рот, потом наливаю в ее стакан немного пива «Асахи» и наполняю свой. Ставя пиво на стол, я замечаю, что она на меня смотрит и слегка улыбается, но такое впечатление, что она все равно несчастна.
– Что такое?
– Ничего. Я думала о тех мгновениях и том, какими они были прекрасными. Я бы никогда не поверила, что снова смогу их испытать…
– Ты думала только об этом?
– Нет.
– А о чем еще?
– Ты действительно хочешь об этом знать?
– Да.
– Что скоро ты станешь папой.
Я ей улыбаюсь.
– Да, но, однако, уже во второй раз.
– Но это будет по-другому. Твой первый сын, к сожалению, из-за меня не смог жить, как полагалось бы, и ты даже не знаешь, как я из-за этого страдаю. Я даже не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить.
Она встает и идет на кухню, опирается о раковину и начинает плакать. Я подхожу к ней, обнимаю ее сзади и прижимаюсь лицом к ее плечу.
– Ну зачем ты так, Баби? Тут нечего прощать. Я каждую секунду вижу его благодаря тебе. Я вспоминаю, как мы были вместе в парке, когда я ждал его с тобой у школы. Я вспоминаю его улыбку, когда он к нам подбегал, или, когда я слышал, как он меня окликал: «Эй, Стэп!» Все это наполняет мое сердце, успокаивает меня. Он мой сын, и вся моя любовь – для него. Я всегда буду в его жизни, что бы ни случилось, когда бы я ему ни понадобился. Мне не нужно ничего – лишь бы он был счастлив. Вот это и значит для меня – быть папой. Массимо ничего не говорит дома, что иногда в его жизни появляется этот Стэп? Или Лоренцо, услышав, как он называет мое имя, устраивает тебе скандалы, и ты оказываешься в неловком положении?
Баби вытирает слезы тыльной стороной ладони и качает головой.
– Нет, все в порядке. Я ему говорила, что иногда тебя встречала – но только потому, что ты работаешь недалеко от того места, где работаю я. А еще я ему сказала, что ты женат и счастлив. – Она поворачивается и мне улыбается. – Да и к тому же Лоренцо никогда меня ни о чем не спрашивает, потому что если бы его о чем-нибудь спросила я, то это он бы оказался бы в неловком положении.
И я прекращаю этот разговор. Ведь я никогда не рассказывал ей о нашей с ним встрече в «Ванни». Так что мы возвращаемся за стол и заканчиваем есть. Я беру лоток с мороженым и готовлю две порции – с хрустящими шоколадными крошками и фисташками для нее и просто шоколадное – для меня.