Так Джин, немного навеселе, оказывается на балконе дома на площади Героев.
– Смотри, отсюда даже виден купол собора Святого Петра.
– Да, он очень красивый, и весь освещен.
«Интересно, сколько раз они его видели из окна той квартиры на улице Борго Пио? Не хочу и думать. Я здесь именно для того, чтобы не думать». И, пока она смотрит на крыши Рима, Никола берет ее за руку, поворачивает к себе и целует в губы. Одновременно он берет ее руку и опускает ее вниз, чтобы она почувствовала, как он ее хочет. Всего миг: эти губы касаются ее губ, эта рука, которую он опускает вниз… Еще ниже… «Нет, не могу». И Джин резко от него отстраняется.
– Прости меня. Я… Я только хотела… нет… прости меня.
И, больше ничего не говоря, возвращается в гостиную, берет сумочку и уходит.
Вскоре она уже дома. В квартире тихо. Джин входит и бесшумно закрывает за собой дверь. Стэп спит в своей постели. Аврора с ним рядом, она спокойна. Джин идет в ванную и смывает макияж. Потом стучит кулаком по раковине. «Многие женщины, изменив, злились бы на себя за то, что они сделали. Или чувствовали бы себя виноватыми хотя бы для того, чтобы оправдаться. Я же, наоборот, злюсь из-за того, что неспособна это сделать».
135
Джин просыпается около часа ночи, как она и предполагала во время последнего кормления, и дает молока Авроре. Она берет малышку на руки и слегка подбрасывает, ожидая, когда та срыгнет, и она срыгивает. Я вижу их силуэты на фоне окна гостиной, сквозь которое пробиваются первые рассветные лучи.
– Как прошел ужин?
Она удивленно оборачивается, а потом улыбается мне.
– Не так хорошо, как я думала. Но лучше уж так.
Она проходит мимо меня и кладет Аврору в кроватку, потом идет в туалет, моет руки, надевает халат и идет на кухню.
– Хочешь кофе?
– Да, спасибо.
Вскоре она возвращается в гостиную и проносит мне чашечку кофе.
– Я налила тебе соевого молока, но совсем немного.
– Ну и правильно сделала. Спасибо.
Я попиваю кофе. Небо за окном медленно перестает быть оттенка индиго, окрашивается в более светлые тона. Теперь оно бледно-голубое, без единого облачка.
– Сегодня будет хороший день.
Джин смотрит в моем направлении.
– Да. Будет солнечно. Будем надеяться, погода не испортится.
– Вчера вечером звонила помощница адвоката Мерлини, она тебя искала, не хотела, чтобы ты посылала электронное письмо. Она сказала, что больше в этом нет надобности, они забрали заявление. Она извинилась, что позвонила домой, но твой телефон был отключен. Она ничего не знала про ужин.
– Ты ее о нем спросил?
Я смотрю на нее и молчу, раздумывая, а потом решаю ответить:
– Нет.
– Это не то, что ты думаешь.
Я останавливаю ее прежде, чем она продолжит.
– Ничего мне не говори. Я не должен этого знать. Я оказался не тем, кем ты хотела меня видеть, я совершил ошибку и сожалею. Но мне бы хотелось начать сначала.
– Ты уверен?
– Да, и думаю, что ты должна знать.
– Кое-что я знаю…
– Может, ты себе что-то воображаешь, но я хочу, чтобы ты знала все, иначе мы никогда не сможем по-настоящему начать заново. Я буду всегда чувствовать себя рядом с тобой лжецом. Думаю, что исправить это можно, только рассказав правду. Потом, если хочешь, я уйду, но ты должна меня выслушать. У меня был роман с Баби. Я встречался с ней почти полгода. Я снял квартиру, в которой мы виделись почти каждый день, но, когда родилась Аврора, мне стало стыдно. Я всегда думал, что, чего бы со мной в жизни ни случилось, как бы меня ни обидели, я всегда найду какое-нибудь решение, не остановлюсь ни перед чем. Но теперь мне не на кого обижаться, проблема во мне самом, я больше себе не нравлюсь. – Я смотрю на Джин, она ничего не говорит. Я вижу стекающие по ее щекам слезы, но не могу остановиться: – Оказалось, что сын Баби – мой сын. Вот так. Об этом я никогда ничего не знал до этого года. Я бы хотел тебе рассказать, но я узнал об этом в тот же самый день, когда ты мне сказала, что ждешь Аврору. Я бы все испортил.
Джин улыбается.
– Не беспокойся, тебе и так это удалось.
Я пытаюсь улыбнуться, но понимаю, какую могу причинить ей боль.
– Не знаю, что на меня нашло, Джин, я же тебе обещал, я не хотел разочаровывать тебя еще раз, не хотел заставлять тебя страдать, я пытался, я действительно приложил все усилия, но так получилось.
Тут она начинает злиться.
– Даже не пытайся. – Она встает с дивана, подходит ко мне и бьет меня правой рукой в грудь. – Не делай из меня дуру. Ты отлично умеешь находить выход из любого положения, ты волевой и упрямый. Ты не чувствовал боли, если решал идти до конца. Твоя решимость всегда была сильнее и твоего разума, и твоего сердца. Ты мог бы избежать всего, ты был не пьян, не под наркотиками, ты знал, что происходило. И не надо мне говорить, что так получилось. Ты сам сделал, чтобы получилось именно так.
– Ты права.
– Мне мало того, что я права. Я хотела, чтобы ты сам меня выбрал, предпочел другим. Но вместо этого я чувствую себя запасной шиной. Из-за тебя я чувствую себя так, словно ты, не сумев удержать ее, выбрал меня только для того, чтобы попробовать чем-то удовлетвориться. Но так ты никогда не станешь счастливым.
– Нет, это не так, я хочу быть счастливым и хочу быть счастлив с тобой.
– Да ладно. Вспомни, что ты уже обещал это Богу; ты должен был жить со мной, заботиться обо мне, в богатстве и в бедности, в радости и горе. А вместо этого тебе хватило увидеть ее снова, чтобы все это перечеркнуть.
– Прошу тебя, Джин, не надо так, я же тебе сказал, я допустил ошибку, так случилось, но уже все кончено, точка. Давай сегодня же начнем все с начала. Прошу тебя. Смотри, смотри, какая красота… – И я показываю ей за окно, на лучи солнца, которые, пробиваясь сквозь далекие облака, кажутся зубчиками короны и делают небо неповторимым, почти священным. – Пожалуйста, любимая, прости меня, давай не будем пускать наши отношения под откос, я же тебе все рассказал. Думаю, что я сделал для тебя много хорошего, и допустил только одну ошибку, все ту же. Да, это так, но она была одна.
– А ты не думаешь, что никогда не сможешь этого преодолеть? Ведь ты ее все еще любишь и ничего не можешь с этим поделать… Все это выше моего понимания.
Она кажется мне усталой, словно разбитой. Она качает головой, немного опускает плечи, но хочет мне что-то еще сказать.
– Может, ты и хочешь, но у тебя не получается, и так будет всегда. Ты никогда не будешь полностью моим. Ты понимаешь, что я не могу на это согласиться?
Я молчу, а потом говорю:
– Мне бы хотелось стать лучше.
Тогда она кладет мне ладонь на лицо.
– Я это знаю, но ты не можешь стать лучше со мной, когда твое сердце принадлежит другой.
– Это не так, Джин, прошу тебя, не зацикливайся, подумай об Авроре. У нас с тобой вся жизнь впереди.
– Так вот проблема, к сожалению, и с этим. И, учитывая, какой оборот приняло дело, думаю, никаких чудес не предвидится.
136
И тут жизнь мгновенно повернулась ко мне спиной, словно мы поссорились. Только теперь я понимаю, что всякий раз, когда она казалась мне усталой, это было не из-за родов. Эти волосы в ванной, эта щетка для волос, которой она когда-то так гордилась, теперь стала лакмусовой бумажкой угасающей жизни.
– Как ты себя чувствуешь?
– Да так.
– Профессор сказал, что существует возможность улучшения…
Джин горестно улыбается.
– Профессору хотелось бы, чтобы лечение было действенным, чтобы медицина всегда была в состоянии вылечить все, но это не так.
– Но мы еще может попробовать другие методы.
– Не думаю, что они существуют…
Джин усталая. Она садится на скамейку рядом, кладет руку на стол, а другой рукой покачивает коляску.
– Я всегда думала, как воспринимают жизнь люди с этой болезнью. Она такая, что не дает тебе умереть сразу, не вырывает тебя из жизни, но дает тебе возможность, почти обязывает тебя, придавать жизни значение, смотреть на нее с завистью. Дает тебе понять, каким ты был дураком, невнимательным, когда не любил ее всем существом. – Потом она почти улыбается. – Как и все, начинаешь ценить ее по-настоящему только тогда, когда теряешь. Теперь я понимаю, как прекрасна жизнь… но для меня она потускнела, будто я смотрю на нее сквозь стекло, которое не мыли. Вещи теряют четкие очертания, и мало-помалу я уже перестану видеть все ясно.
– Не говори так, Джин.
– В последнее время я много думала о Стиве Джобсе. Он мне так нравился, он был способен изобрести что угодно. Он был блистательным, гениальным, имел столько денег, сколько хотел, и казалось, будто для него ничего не имеет значения. Когда стало известно, что у него рак, все думали, что он в любом случае победит болезнь, что появится какой-нибудь профессор с новейшим открытием, с новыми методами, которые время от времени заставляют надеяться на чудо. На какое-то время ему стало немного лучше; казалось, что он может справиться, но потом, увы, болезнь все же не отступила. Ни один профессор не мог похвалиться тем, что он спас Стива Джобса, и его больше нет. Если он не справился, то как я могу это сделать?
Джин смотрит на Аврору и начинает плакать. Она закрывает лицо руками и всхлипывает. Я почти не могу разобрать того, что она говорит; она говорит тихо, ее слова сливаются с рыданиями, теряются в этой проявившейся боли. Я подхожу к ней, обнимаю ее, она ко мне крепко прижимается, а потом шепчет мне на ухо:
– Я боюсь. Я так боюсь.
– Любимая, я всегда тут, с тобой. Успокойся, вот увидишь, что постепенно все поправится, ты должна быть спокойной. Ты должна дать время своему организму, чтобы он отреагировал. Не подвергай его стрессу, не бойся, это ни к чему, не тоскуй, пусть все идет, как идет, расслабься. Я уверен, что все образуется.
Тогда Джин перестает плакать. Похоже, она взяла себя в руки, и она мне улыбается.
– Спасибо. Я пойду в ванную.