– Привет! Как здорово, что ты мне ответил! Мне обязательно надо тебя увидеть. Я должна сказать тебе что-то очень важное. Прошу тебя…
Но я не удивлен. Я ждал этого звонка.
45
Она открывает мне дверь. Она одета элегантно, но не чересчур: на ней светлая небесно-голубая рубашка и темные, очень широкие, чуть ниже колен, укороченные джинсы. На ногах – классические синие «Конверсы». У нее от волнения блестят глаза, но она ничего не говорит, а бросается мне на шею и обнимает меня – сильно-сильно, словно желая передать мне все, что накопилось за время, пока мы не встречались, и заразить меня симпатией, которую она всегда ко мне испытывала. Потом она отстраняется и улыбается мне, сладив с волнением.
– Давай, входи. Что стоишь в дверях?
– Да, конечно. А это тебе.
Я передаю ей пакет с бутылкой шампанского.
– «Кристалл»? Ну что ты, не стоило! Ты же знаешь, чем это заканчивается…
Она оборачивается ко мне, поднимает бровь и начинает смеяться. Я осматриваю гостиную, пока она ненадолго уходит.
– Ого! Ну у тебя и квартира! Изумительно красивая, правда.
Ковры пушистые, в современном стиле, с рисунками серым на белом или синим на бирюзовом; сиреневая кушетка; кислотного цвета занавески. Одна стена – светло-оранжевого цвета, другая – бледно-желтая, еще одна – вся белая, с красной дверью. Это могло бы показаться беспорядочным сочетанием цветов, но они, наоборот, продуманно расположены: контрастно или с постепенным смягчением, неизменно идеально в деталях. Огромная прямоугольная хрустальная ваза с большими сухими ветвями, выкрашенными в светло-серебряный цвет; два кресла из темно-синей кожи; низкие стеклянные столики на резиновых колесах, с окантовкой из оцинкованного железа, несколько кованых картин со старинными надписями.
– Кто же так хорошо ее обставил? Тут бездна вкуса.
– Я!
– Ты?
– Э… Да ты же никогда не обращал на меня внимания.
Я ей улыбаюсь.
– Как это нет? Во всяком случае, Паллина, ты просто удивительная. Твоя квартира изумительна. Да и ты, вижу, в прекрасной форме. Ты словно расцвела, стала женственней, вот именно, женственней. И даже похудела.
– Судя по тому, как ты меня описываешь, раньше я была уродиной! Это потому, что мы с тобой не встречались!
Я смеюсь.
– Да что ты говоришь! Вот дурочка! Ты же сама знаешь, почему мы с тобой не встречались.
Мы молча смотрим друг на друга с волнением, но оба сразу же решаем с ним справиться. Так что я продолжаю над ней подшучивать и делаю это не без ехидства.
– Да у тебя и волосы чуть длиннее обычного. Да и этот взгляд, я не знаю…
Она весело на меня смотрит, пытаясь открыть бутылку шампанского.
– Что ты имеешь в виду? Ты передумал и хочешь попробовать это сейчас?
– Ну не знаю… Подумаю над этим сегодня вечером… – Я аккуратно забираю у нее бутылку. – Посмотрим, может быть, станет проще, если мы немного выпьем.
– А, ну конечно, ты хочешь переложить ответственность на алкоголь! Нет уж, так будет слишком просто… Это нехорошо, нужно всегда отдавать себе отчет в своих действиях, не искать оправданий.
– Ты права…
Я откупориваю бутылку, придерживая пробку рукой, потом кладу ее рядом и начинаю разливать шампанское в два принесенных ею бокала.
Она смотрит на меня, изображая ревность.
– К тому же я узнала, что ты женишься… Так ты хотел бы воспользоваться последними свободными деньками?
– Что значит «узнала»? Я же прислал тебе приглашение на свадьбу!
– Да что ты говоришь?
– Говорю правду. Смотри, я просто требую, чтобы ты пришла. – Я передаю ей бокал с шампанским. – Я прислал его по тому единственному твоему адресу, который у меня был, по адресу твоей матери – по адресу, который ты мне дала еще совсем недавно.
– Хорошо, завтра проверю. Я спрошу Беттину, домработницу, потому что с мамой мы сейчас не слишком много разговариваем.
– «Сейчас»… Да ты с ней уже целую вечность не разговариваешь. И все-таки, если я тебе говорю, что посылал приглашение на тот адрес, то ты должна мне поверить. Ты же знаешь, что я не говорю неправды…
Паллина подходит ко мне с бокалом в руке и деликатно, но решительно чокается.
– За неправду, которую ты не говоришь, за неправду, которую ты, может быть, сказал, и за твое счастье!
Да, вот именно, что-то про него давно не говорили! Потом мы обмениваемся улыбками и пьем. Паллина садится на большой серый диван.
– Давай, расскажи мне, я хочу знать все.
Я сажусь напротив.
– А вот я хочу знать, от кого ты об этом узнала…
– А ты разве не знаешь, что Рим – это большая деревня? Здесь только и ждут, чтобы рассказать тебе, кто с кем расстался, кто с кем сошелся, кто с кем гуляет, кто кому изменил, кто женится… Да и потом ты пригласил парней из «Будокана» – тех, которые ходили с тобой в тренажерный зал. Следовательно, об этом все знают.
– Ты с ними еще встречаешься?
– Должна сказать тебе одну вещь… – Она молчит. Видно, что она слегка смущена, и я боюсь узнать, что же она мне скажет. – Я встречаюсь с Сандро.
Ну, я знал, что она с кем-то встречается, но не мог себе представить, что именно с ним!
– С Банни? Да нет, не могу этому поверить! Послушай, Паллина, ну он же скотина. И потом он… он… он большой, толстый, грязный! У него всегда были эти сальные волосы… А как он ел! Нет, он не для тебя.
Паллина смеется.
– А ты давно его видел?
– Да…
– Вот и не говори так! Во-первых, он теперь с дипломом…
– Не может быть!
– Да, по социальным наукам, по связям с общественностью.
– Тогда он купил этот диплом.
– Нет-нет, он действительно учился. Он привел себя в порядок, похудел, одевается хорошо, элегантно, всегда в порядке, даже надушен.
– Он что, побывал в Лурде? Или мы говорим о ком-то другом?
– Ну почему ты так говоришь? Не веришь, что люди могут меняться? – Она весело на меня смотрит и, наконец, улыбается. – Послушай, Стэп, ты и сам тому живой пример: ты ужасно изменился…
– Да ладно…
– Стэп, ты же собираешься жениться!
Улыбаюсь и я.
– Действительно: эта теория о «невозможности перемен» – это последнее, что можно бы защищать. – Я немного молчу. – Да, но Банни… Черт, не могу этому поверить, с ним это невозможно. Я даже видел, как он занимался любовью… Это ужасно!
– Фу, какие вы свиньи. Однако он явно изменился к лучшему и в этом тоже, понял?
Это откровение Паллины меня словно обожгло. Да, конечно, это правильно, это естественно, это нормально; они занимаются этим – точь-в-точь так же, как когда она была с Полло.
– Да и к тому же Банни был большим другом…
– Да, другом Полло, знаю, мы с ним действительно были очень близки.
– Паллина, тебе были близки все… – говорю я ей с намеком.
– Да, правда, и некоторые даже подкатывали ко мне сразу же, но не он. Он проявил себя настоящим другом, был всегда со мной рядом, часто ходил со мной на могилу Полло, всегда говорил о нем хорошо. Он плакал вместе со мной. Да и потом… Может, ты этого и не замечаешь, но прошло много времени, и он изменился вместе со мной. Однажды он мне сказал: «Ты сделала меня лучше». И я ему ответила: «Но ты в любом случае стал бы лучше». А он продолжил: «Нет, это у тебя есть эта невероятная способность делать людей лучше. Полло стал бы еще лучше меня…» Потом он ушел, а я расплакалась, потому что в этих его словах я почувствовала всю его любовь не только ко мне… Но и к Полло. Это правда, Полло, может, и стал бы лучше него, но его, к сожалению, больше нет.
Паллина пытается взять бутылку, но это делаю я, подливая ей шампанское. И она его быстро проглатывает, словно благодаря этому вину она хотела бы забыть или хотя бы перевернуть страницу. Потом она закрывает глаза – может быть, потому, что шампанское немного пощипывает, или потому, что на глаза наворачиваются слезы. Но потом она сразу же становится всегдашней Паллиной.
– Ну да ладно, хватит говорить обо мне. – Она мне улыбается, светлеет, ставит стакан и начинает подпрыгивать на диване. – Послушай, а вот это я действительно хочу узнать! А она? Она-то тебе что сказала?
– Кто она?
– Она!
– Но кто?
– Как это кто? Ничего себе! Не прикидывайся дурачком! Она, она, Баби. Кто же еще? Ну и как? Что она тебе сказала? Она закатила тебе скандал? Нет, она теперь уже совсем сбрендила и, берегись, способна и впрямь тебе его закатить! Так вот, я не знаю, знаешь ли ты… – У Паллины меняется выражение лица. – Но она мне позвонила, я ее уже сто лет не слышала, и пригласила меня к себе в гости. У нее потрясающая квартира около проспекта Триеста, на площади Капрера, ты это знал?
– Нет.
– Ну тогда слушай. Прихожу я, значит, к ней. А она живет в огромной квартире с террасой на верхнем этаже, великолепно обставленной. Но Баби мне говорит, что хочет поменять обстановку, хочет, чтобы она была немного посовременней. Просит меня составить для нее смету на занавески, диваны, ковры… – Паллина ее передразнивает: – «Хочу в корне изменить это так, как я хотела бы сделать это со своей жизнью».
Потом Паллина бросает на меня взгляд и говорит:
– Слушай, а ты серьезно ничего не знаешь?
– Нет, ничего, я же тебе сказал, что ничего не знаю…
– Ладно. Короче говоря, вначале я подумала, что она шутит, но она-то делала это всерьез! Она полностью поменяла всю обстановку, теперь там все как с иголочки, и муж ей все это позволил. Она хотела поменять и детскую. А ребенок у нее прелестный, воспитанный, симпатичный, увлекающийся…
Вдруг мне приходит в голову, что Паллина, может быть, что-то поняла, но, к счастью, она, и глазом не моргнув, рассказывает дальше. Я тоже отпиваю немного шампанского и немного расслабляюсь.
– Комнату я переделала и ему тоже, но слегка, не травмируя его, потому что те двое уже думают…
– Что?
– Не знаю, может, расстаться. Насколько я поняла, они часто ссорятся.
Я с облегчением вздыхаю, она пожимает плечами.
– Но вообще-то я не знаю, мне всего лишь показалось, может, я ошибаюсь. Короче говоря, я делаю всю эту работу, и она уже после первых поставок мне платит, сразу же выплачивает мне гонорар, не требуя от меня счета, то есть я ей прислала его позже, чего никогда не случалось. Иногда приходилось сражаться, выбивая деньги, а иногда их даже и не выбьешь… Причем не платят именно друзья, или с ними больше мороки. А вот она преспокойно, как ни в чем не бывало, сразу же выплатила мне всю сумму.