– Да. Не знаю, пьет он его или нет, но я отнесу его Ридли Скотту из Рагузы и так с ним немного поговорю…
Риккардо смеется.
– Да-да, вот именно, но только не говори ему, как я его называю!
– Нет, это уж нет!
И я выхожу из его гримерки. Пройдя по всему коридору, возвращаюсь в студию и приближаюсь к режиссеру, который продолжает отключать камеры со своим псевдоведущим Леонардо, ассистентом студии.
– Четвертая, пятая, одиннадцатая. Вот-вот! Вот, так хорошо, вот так «рука» в идеальном положении. Молодец! Уверен, что сегодня вечером дома ты ее оттрахаешь еще лучше, чем обычно.
– Роберто…
– Что такое?
– Возьми, я принес тебе кофе.
– О, спасибо, не стоило беспокоиться.
– Да ладно, не за что. Можно тебя на секундочку?
– Ну конечно. Леонардо, давай устроим для студии десятиминутную паузу. Хорошо?
– Хорошо! Студия, стоп. Увидимся ровно через десять минут, без опозданий, позаботьтесь о камерах!
Все с облегчением вздыхают. Статисты встают со своих мест, и студия, с царившей в ней до сих пор тишиной, внезапно оживляется; многие начинают разговаривать, но студийный ассистент Леонардо дает четкое указание:
– Если хотите болтать, выходите. Спасибо.
– Ну и как? Скажи мне всю правду. Тебе нравится, как оно идет?
– Да. Мне кажется, что именно то, что надо.
Мы садимся в первом ряду, и Джорджо встает. Краем глаза я вижу, как он берет стоящую на столе бутылку воды и садится в дальнем конце съемочной площадки.
– Если тебе что-то не нравится в постановке кадра, ты мне скажи, ладно? Я совсем не как те упертые режиссеры, которые думают, что нет ни малейшей возможности улучшить то, что они делают.
– Нет, мне, разумеется, все нравится. Спасибо.
Если бы он знал, что за глаза его зовут Ридли Скоттом из Рагузы, то он бы так не думал.
– Так вот, судя по тому, что я видел, передача идет именно так, как я ее себе и представлял. Я бы только попросил тебя провести полную генеральную репетицию выпуска. Ты можешь позвать Линду, диктовать ей свои замечания, говорить ей, что нужно переделать, но уже не останавливаясь…
– А, моя ассистентка! Ты даже помнишь, как ее зовут… Классная телка, а? И какая умница!
– Да, она мне показалась очень профессиональной, она дала нам сценарные планы.
– Да-да, она умница, серьезно.
– Так вот, я бы тебя попросил только об одном: записываем весь выпуск целиком, чтобы мы смогли посмотреть все от начала до конца. Вот тогда мы вместе с авторами поймем, все ли в порядке. Знаешь, раньше этой программы не было, она пока существует только на бумаге, и пока не было ничего, с чем можно было бы сравнить…
– Ты прав. Не, серьезно, ты прав. А я-то думал, что это одна из очередных истерик Риккардо…
– Нет-нет, он мне ничего не сказал.
– А, ну вот, тем лучше… Я думал, что он психует потому, что хотел, чтобы тут был его авторишка, который к тому же и его парень, а тот, наоборот, уехал в Милан, изображать из себя талантище. Вот он и изнывает от ревности. Ничтожество, которое ощущает себя Опрой Уинфри из Торпиньяттары и хочет, чтобы думали только о нем!
– Понятно…
Про себя я думаю, что эти двое идеальны и сделают отличную передачу: они дополняют друг друга.
– В любом случае хорошо, не волнуйся, отрепетируем всю передачу без перерывов, тогда вам будет понятней, как это работает.
– Хорошо, отлично.
Он мне улыбается, делает последний глоток и поднимает стаканчик:
– Спасибо за кофе!
– Спасибо тебе.
Я иду к Джорджо и, подмигнув, даю ему знать, что все в порядке.
– Хорошо, отлично.
И тут мы видим, как в студию возвращается Риккардо. Он берет свою папку и устраивается перед центральной камерой. Но какой-то толстяк из первых рядов начинает горячиться:
– Э, нет, черт побери, вы мне обещали. Вы мне еще с утра твердите: «Потом, потом», но здесь продолжаете вести себя так, будто меня нет.
К нему подходит студийный ассистент Леонардо и спокойно разговаривает с ним вполголоса, пытаясь успокоить. Какое-то время кажется, что толстяк понимает его объяснения, но потом он улыбается и начинает снова:
– Ты очень милый, но мне на это наплевать, понял? А этими семьюдесятью евро в день я подотру себе жопу.
Режиссер, который до этого держался в стороне, вмешивается в скандал и говорит в микрофон:
– Ты закончил? Нам не нравится твое шоу, хотелось бы продолжать работу.
Риккардо, стоящий перед пюпитром, открывает, можно сказать, рот, приходя то ли в обморочное, то ли в восторженное, то ли зачарованное состояние.
Толстяк поворачивается к режиссеру, поднося правую руку к уху:
– Что-что ты сказал? Я не очень понял…
– Что тебе пора кончать.
– А если нет? Нет, ты мне объясни, что будет, если нет?
И он, озлобившись, идет вперед.
Услышав эти слова, я моментально вспоминаю Сицилийца, Хука, Манчино, Банни и всех остальных… Как они заводились от пустяков и тут же давали волю рукам. Так что я сразу же спускаюсь вниз, тогда как режиссер кладет микрофон на монитор и быстро и решительно идет толстяку навстречу. Но я оказываюсь быстрее и его опережаю, становясь между Леонардо и тем типом.
– Привет… Я Стефано Манчини, продюсер этой передачи.
Я протягиваю ему руку. Он немного колеблется, но, увидев, что я спокоен, невозмутим и улыбаюсь, пожимает ее, не очень понимая, что еще сделать.
– Очень приятно, Джури Серрано.
Рука у него большая, он выше меня, крупнее. У него темные напомаженные волосы, черные глаза. Если и делать это, то сейчас. Я должен врезать ему кулаком прямо в горло, чтобы он задохнулся, потом дать по коленке, чтобы упал, а потом добить его, уже лежачего. О чем я думаю? Я же продюсер этого шоу! Я не имею права запачкать студию кровью. Что тогда обо мне скажут? А Ренци? Что он обо мне подумает – учитывая то, что мы уже сделали? Так что я улыбаюсь этому Джури и вежливо его прошу:
– Пожалуйста, давайте выйдем. Так мы поговорим спокойней, правда же?
И он становится другим, ничего больше не говорит, берет свой пиджак, лежащий на сиденье, и выходит со мной. Пройдя мимо будки охранника, мы, очутившись во внутреннем дворике, останавливаемся на дорожке.
– Ну так и в чем дело?
– В чем дело, в чем дело… Да в том, что сегодня утром, на рассвете, мне пришлось выехать из Милана, чтобы я тут сидел, как кукла. Мой агент, Пеппе Скура, меня уверял, что в этой передаче я что-нибудь сделаю.
– А как это? И что, извини, ты должен был бы сделать?
– Откуда мне знать? Ну, наверное, быть ведущим или, на худой конец, соведущим, да хоть ассистентом на шоу, но в любом случае быть на сцене, действовать, а не сидеть и хлопать в ладоши…
Меня разбирает смех. Ведущим? Соведущим? Ассистентом на шоу? Я пытаюсь сохранить серьезность, но как ему это вообще пришло в голову? Он очаровательный парень, но действительно олух. Пеппе Скура отсидел в тюрьме за мошенничество: вокруг него собиралось множество красивых парней и девчонок, боготворивших его так, словно он был халифом телевидения, хотя временами он посылал парней сопровождать гомосексуалистов, а девушки заканчивали там, где услуги оказывались какими угодно, но только отнюдь не профессиональными.
– Слушай, Джури, мне жаль, но нас никто не предупредил, мы ничего не знали про эту роль.
– Но сегодня даже приходил руководитель отдела; он со мной поздоровался и сказал, что очень рад, что я участвую в этой программе. А вчера мы с Пеппе Скура были у директора, у этой красивой модной дамы, у Джанны Кальви. Мы пошли туда вместе, она сделала мне кучу комплиментов и сказала, что будет рада, что я сделаю что-то в этой программе, что это отличная идея! Ну и что вместо этого теперь? Сижу, как кукла? Как тот болван, который смотрит репетиции и время от времени хлопает в ладоши? Черт, да я вам тут все разнесу! И этот режиссер… Этот хрен издевается над массовкой и статистами, а они, бедняги, торчат тут весь день за семьдесят евро… Они что, продали свое достоинство? Черт, да я бы вышиб ему все его желтые зубы и заставил бы его их съесть!
И действительно: у Ридли Скотта из Рагузы желтоватые зубы.
– Послушай, Джури, я тебя понимаю, но так ты не продвинешься; так ты только погубишь свою репутацию, и все этим кончится.
Произнося эти слова, я думаю: «А какую репутацию? Разве я его знаю? Уфф… Может, это я его не знаю, а на самом деле он знаменитый; может, он делал „Мужчин и женщин“ или какую-нибудь другую программу?»
– Послушай, давай сделаем вот что. Мы вернемся на площадку, и я попробую разобраться с этой ситуацией. Но ты должен мне обещать, что будешь держать себя в руках. – Он поднимает большой палец и улыбается мне. Теперь я уже не сомневаюсь: он действительно олух. И при этом опасный. – Даже если ничего не получится, ты должен сидеть тихо. Если у меня не получится здесь, найдем тебе что-нибудь где-нибудь в другом месте. Но если ты дашь волю рукам или заставишь съесть зубы того типа, я тебе уже не смогу помочь.
Он смеется.
– Да-да, я понял, будь спокоен… Тебя задели эти слова про желтые зубы, правда?
– Да, но только его ты не задевай.
– Да-да, я же тебе сказал, будь спокоен.
Мы возвращаемся. Я замечаю, что Джорджо стоит в конце коридора. Он был готов вмешаться, но, увидев, что все под контролем, идет впереди нас к съемочной площадке. Джури занимает место в одном из задних рядов. Я зову режиссера Манни, Мариани вместе с другими авторами, приглашаю и Риккардо, потому что мою идею должен поддержать именно он. Когда мы все собираемся в редакционном кабинете и остаемся одни, я закрываю дверь.
– Извините, что я прерываю съемки, но мне кое-что пришло в голову. Я изложу идею не для того, чтобы вы ее приняли, но потому, что я думаю над ней серьезно. Если она вам не понравится, особенно тебе, Риккардо, то ничего делать не будем, ладно? Никаких проблем, нам не надо ни перед кем отчитываться, программа – только наша.
Вижу, что все кивают; они спокойны, им любопытно, они готовы слушать.