– Добрый день. В римскую гостиницу «Хилтон», не так ли?
– Да…
Машина отъезжает. А я, больше не изводя себя никакими мыслями и больше не пытаясь отделаться от вины, отдаюсь теплу солнца, пробивающегося сквозь стекла, и засыпаю. Я спокойно сплю, но какое-то время спустя просыпаюсь от торможения. В машине звучит песня «Мимолетные связи» Джорджа Майкла. Мы на площадке перед «Хилтоном». Я выпрямляюсь, опираюсь спиной на сидение, трогаю волосы, потираю затылок, пытаюсь привести в порядок свои мысли, но не обнаруживаю ни одной мечты, ни одного образа из уснувшего прошлого. Я наверняка о чем-то мечтал, думал, но как мне об этом узнать? Наверное, я анализировал какие-то предположения и о чем-то размышлял, учитывая то, что произошло, и то, что могло бы произойти. Может, я даже выработал какую-то стратегию, нашел какие-то обоснования в пользу того или иного выбора, но, эти решения принимал за меня мой разум, и в них участвовало мое сердце, так что я ничего об этом не знаю. Я только надеюсь, что это решение будет правильным.
– Приехали, – говорит мне шофер, может быть, думая, что я еще сплю.
– Спасибо.
Я выскальзываю из машины и вхожу в гостиницу, прошу выдать мне ключ и вскоре оказываюсь в своем номере. Я бросаюсь на кровать прямо в ботинках и в очках, раскидываю руки в стороны и наконец расслабляюсь. Немного так полежав, я смотрю на часы. Половина второго дня. Я иду в ванную, открываю мой несессер, достаю оттуда электробритву «Браун» и начинаю бриться на ходу. Время от времени я останавливаюсь перед зеркалами, мимо которых прохожу, и смотрю, как у меня получается. Отвожу бритву в сторону, провожу левой рукой по щекам и шее, убеждаясь, что они становятся гладкими, а потом продолжаю бриться, чуть сильнее прижимая бритву к коже. Позже я, в халате, вхожу в лифт, а оттуда иду прямо в бассейн. Я раздеваюсь, встаю под душ, потом снимаю шлепанцы и ныряю. Проплываю под водой почти через весь бассейн, а когда выныриваю, оказываюсь на противоположной стороне, около двух парней на лежаках.
– А что ты будешь делать потом?
– Думаю сходить в кино с Симоной. А ты?
– А мы с Паолой сегодня вечером хотели сходить поужинать в «Гетто».
– Эй, давайте с нами! Сходим на восьмичасовой сеанс, а потом – ужинать.
– А что вы хотите посмотреть?
И они продолжают болтать в том же духе. Это похоже на банальную итальянскую субботу; худшее, похоже, уже прошло, как поется в песне. Но на самом деле, если бы меня спросили: «А ты что будешь делать потом?..» – то что бы я ответил?
– Я? Да ничего: скоро я женюсь.
– А, вот оно что…
Это все равно, что сказать, что все еще впереди. Но в песне были и такие слова: «Гороскоп предсказывает серьезные перемены…» Я переплываю бассейн еще раз. Правда, пока никаких особых перемен я себе не представляю. Я выхожу из воды, снова надеваю халат и возвращаюсь в номер. Заказываю зеленый холодный чай, жду, когда его принесут, а потом принимаю душ. Я вытираюсь и с наслаждением пью чай на балконе. На мне только трусы «боксеры». Солнце жаркое, идеальное. Я смотрю на часы. Пятнадцать минут четвертого, скоро за мной заедет отец. Ого, да это же 15.15, «двойное время», как в одноименном фильме. Всякий раз, когда, посмотрев на часы, видишь, что цифра часов совпадает с цифрой минут, что-нибудь происходит. Однако в дверь никто не стучит, не приносят никакого приглашения ни на какую выставку, никакого свертка, не начинается салют, не воет сирена. Нет, на сей раз, как мне кажется, совершенно ничего не произойдет. И тогда я начинаю одеваться, но вдруг звонит телефон. Я отвечаю несколько напряженно:
– Слушаю…
– Добрый день, это администратор. Вас ждет господин Манчини.
– А, спасибо, скажите, что я скоро спущусь.
«Двойное время». Да нет, что-то произошло. Мой отец не опоздал, как обычно, пришел даже раньше, чем было назначено. Просто невероятно.
Спустившись вниз, я вижу его стоящим около прекрасного небесно-голубого металлизированного «ягуара», безупречно вычищенного. На нем синяя фуражка с козырьком. Отец мне весело улыбается.
– А вот и я. Я – твой шофер, видишь? – Он прикасается к козырьку большим и указательным пальцами. – Сегодня утром я специально для этого случая велел вымыть машину.
– Она в отличном виде.
Я собираюсь сесть впереди.
– Нет-нет, садись назад. – Я фыркаю, но он продолжает: – Мне так хочется.
– Ладно.
Я сажусь сзади, а он – впереди, немного наклоняя зеркальце заднего вида, чтобы встречаться со мной взглядом.
– Итак, мне вас везти к озеру Браччано, правильно? Вы не изменили своего намерения?
– В Сан-Либерато, если быть точными. Ты не мог бы по крайней мере перестать мне выкать?
Отец смеется.
– Хорошо, просто я вошел в роль.
Он медленно выезжает на «ягуаре» с парковки «Хилтона». Время от времени отец поглядывает на меня в зеркальце, словно собираясь мне что-то сказать, но не находя для этого смелости. Однако в конце концов он решается начать свою речь:
– Ты представляешь? Мне удалось отослать Киру к Паоло, Фабиоле и детям. Я подумал, что тебе хочется побыть в покое.
Он смотрит на дорогу и время от времени бросает взгляд в зеркальце заднего вида.
– Как все прошло вчера вечером?
– Хорошо.
– Хорошо – и все? Или очень хорошо?
– Очень хорошо – и все.
Отец начинает смеяться.
– Да ты, черт побери, совсем не меняешься, даже с отцом не откровенничаешь.
Я, в своих черных «Балорама», продолжаю смотреть в окошко и исподтишка улыбаюсь. Ага, так я ему и рассказал про Баби, которая прикинулась девушкой для эскорт-услуг, про сорокадвухметровую яхту, про приглашенных женщин и про присутствовавших «продюсеров».
– Знаешь, и я, когда женился на твоей матери, тоже закатил мальчишник по всем правилам!
Выслушав его, я к нему поворачиваюсь.
– По всем правилам? А каким должен быть мальчишник по всем правилам?
И он решает сполна удовлетворить мое любопытство:
– В том смысле, что собрались мои друзья, тогдашние друзья, и мы отправились в театр «Амбра Джовинелли» смотреть стриптиз. – Он на секунду снимает руки с руля, чтобы я лучше себе это представил. – Там была одна вот с такими сиськами! А потом мы поехали в один особнячок на Тибуртинской дороге, где был шведский стол, но, насколько я помню, ничего вкусного там не было. – И я вспоминаю о шампанском, морепродуктах и рыбных блюдах на яхте. – А потом мои друзья оплатили мне проститутку, высокую брюнетку с длинными ногами. Ноги-то у нее были длинными, а вот грудь была маленькой. – Он говорит это недовольным тоном, словно это могло быть поводом для какого-то огорчения. – Помню, что ее звали Танья. Я пошел в одну из комнат того особняка. Я сделал это так быстро, что один из моих друзей сказал, что ее время еще «не вышло», как в игре, когда для ее продолжения нужно бросать в щель монетки, и потому с ней мог переспать и он тоже! И он, надо же, переспал! – Отец рассказывает об этом со смехом. – Но маме я никогда ничего не говорил. Твоя мать была такой ревнивой! Многое я не мог ей рассказать никогда, но, думаю, она все равно об этом догадывалась. Я тебе никогда об этом не говорил, но однажды, хотя она не хотела, я ее все равно попросил, и в конце концов она это сделала для меня…
– Папа, ты мне этого не рассказывал все эти годы, но почему именно сейчас? Это не имеет никакого отношения.
– Ты прав. Но это было невинной игрой; мы были в комнате с другой парой, но партнерами мы не менялись, просто смотрели, как мы это делаем, вот и все тут…
Черта с два. Она этого не сделала. Она сильнее него. Но когда было нужно что-то сделать или сказать, она вела себя так, не сопротивлялась. Мой отец – просто сукин сын.
– Сегодня мне бы так хотелось, чтобы тут была твоя мать! Было бы так здорово, если бы она смогла присутствовать на венчании в церкви.
Он говорит это с такой легкостью, без всякого подлинного уважения, не обращая внимания на то, что он мне только что рассказал. Это же было таким интимным, таким личным, что этим явно не стоило делиться с сыном. Таков уж он, мой отец. Я смотрю на него, пока он продолжает вести машину, на его темный костюм, на его шоферскую кепку. Вот он включает радио и отстукивает по рулю ритм случайно попавшейся песни, которая, однако, кажется ему просто замечательной: это «YMCA» группы «Village People». Он поет во все горло, угадывая слова, но не имея ни малейшего представления, о чем эта песня.
– Папа, а тебе нравится эта песня?
– Очень!
– А ты знаешь, о чем она?
– А, ну да… Они так странно танцуют, поднимая над головой соединенные руки…
Он на секунду отпускает руль и, не попадая в ритм, воспроизводит это движение, а потом снова хватается за руль прежде, чем мы успеваем вылететь с дороги.
Я смеюсь.
– Ну да, с виду это так, но ее слова – это призыв посетить спортзал организации «YMCA», чтобы познакомиться с молодыми гомосексуалистами. Там говорится: «Это здорово – состоять в „YMCA”. Ты можешь помыться, можешь хорошо поесть, можешь погулять со всеми парнями, можешь делать все, что тебе захочется…» Короче говоря, ты сейчас поешь о том, как это радостно – быть геем.
– Ну надо же… – Он смотрит на меня в зеркальце и сразу же прекращает петь. – Серьезно?
– Да.
Тогда он переключается на другую станцию, пытаясь найти какую-нибудь другую музыку. По крайней мере, он вернул мне хорошее настроение. Потом он находит «В плавании», песню Кристофера Кросса. Как странно, но на этом шоссе в сторону Браччано все песни по радио – восьмидесятых годов, словно и само радио осталось в прошлом.
– А эта нормальная? – спрашивает меня отец, смотря на меня в зеркальце.
– Да, если тебе нравится, она отличная, ничего не прославляет.
– Тогда хорошо.
Теперь он ведет машину спокойней, его психическое равновесие не подвергается опасности. Что у меня от отца? Что у меня с ним общего? Что я от него унаследовал? И что нашла в нем моя мать? Что ее очаровало? Какие слова он ей говорил? Как убедил ее выйти за него замуж? Я продолжаю на него смотреть. Его глаза, отраженные в зеркальце; его рука, которая теперь медленно постукивает по рулю… Слушая «В плавании», папа улыбается. На самом деле для него все продолжалось так, как будто ничего не случилось; он не особенно страдал из-за смерти мамы, может, он ее уже не любил, а может, уже спутался с этой бесполезной Кирой.