– Ну да, прямо на вилле Медичи, прислонившись к дереву.
– Что ж, это было бы совсем не плохо.
Им приносят кофе и цикорий.
– Спасибо.
Когда официантка уходит, Баби осматривается по сторонам: на стенах – небольшие картины с изображением кафе, стены выкрашены в пастельный цвет, молодежь за столиками, без устали снующие официантки.
– Мне здесь действительно нравится, и я была рада с тобой встретиться.
– И я тоже.
– Знаешь, а я думала, что ты мне отомстишь.
– Тогда я бы не была прежней Паллиной. Тебе позволялось все, позволяется и теперь, но в разумных пределах.
Баби улыбается и гладит ее по руке, но Паллина сразу отшатывается.
– Ну ладно, хватит нежничать. Нас могут принять за лесбиянок: со стороны мы выглядим как две влюбленные. Так ты расскажешь или нет? Каким тебе показался Стэп?
– Ну, он мне очень понравился. Впрочем, как всегда, и даже, может, больше, чем всегда. В нем теперь больше мужского, как мне показалось. Увидев меня, он отнесся ко мне неплохо. Примерно, как ты: вначале был сдержанным, но потом стал раскованным, мы говорили очень много, я сказала ему, как скучала по нему, и что моя жизнь без него не имеет смысла.
– Как, ты прямо так ему и сказала? Столько лет спустя? А он что ответил?
– Он ничего не сказал. Но вот в чем правда: я до сих пор в него влюблена.
– Баби, я должна сообщить тебе плохую, нет, даже ужасную новость и, учитывая то, что ты мне рассказываешь, самую плохую новость, которую ты только могла услышать: он женился.
– Я это знаю. Я это знала. Я, как только могла, призывала его одуматься. Я умоляла его подумать о нас обоих, но, как видно, он решил иначе. Но это не мешает мне его любить. Никто не может мне этого запретить, даже Бог. – Паллина удивлена этим ответом, может быть, даже слишком жестким, и Баби это замечает. – Он может меня наказать, но не может мне этого запретить. Ты думаешь, мне не хотелось бы быть счастливой и мирно жить с Лоренцо, с Массимо, в моей красивой квартире, которую ты для меня обставила? И тем не менее я несчастна, совершенно несчастна. Сердцу не прикажешь. Эта поговорка кажется глупой, но это не так. Ты поворачиваешь налево, оно идет направо… Но мое сердце остановилось на стопе. Точнее говоря, на Стэпе!
Паллина смеется.
– Может, все эти годы ты и была сволочью, но зато стала симпатичней. Ты это знаешь?
– Ладно, а теперь расскажи мне про свадьбу, ужасно любопытно.
– Ты серьезно хочешь сделать себе так больно?
– Если я стану это представлять, будет еще хуже.
– Ну не знаю… Но учти, что он был очень красивым.
Баби закрывает глаза, сжимает кулаки – отчасти в шутку, а отчасти потому, что и впрямь не знает, чего ей ждать.
– Ну, давай…
И тогда Паллина пожимает плечам и начинает рассказывать.
81
– Так вот, Стэп был во всем темном, вернее, синем, но очень темном, со свадебным галстуком.
– А какой он – свадебный галстук?
– Такой, как был у него.
– Паллина! Рассказывай, как полагается.
– У меня есть несколько фотографий. Может, я тебе их покажу.
– Может? Нет, ты мне их обязательно покажешь!
– Ну да, конечно.
Паллина продолжает рассказывать, описывая подвенечный наряд и красоту Джин.
– Хорошо, я поняла, но не останавливайся на этом слишком долго… давай дальше.
– Дальше? Прекрасная проповедь отца Андреа; белые и красные лепестки роз с горстями риса при выходе из церкви; ныряние в торт; огромная бутылка шампанского; фейерверк; Франки с группой «Кантина» и отличная музыка, заставившая танцевать всех…
– Короче говоря, мне бы очень хотелось тебе сказать, что в этой свадьбе было хоть что-то не то, но ничего такого я не нашла, ни одной мелочи.
– Ну, она могла бы быть и лучше…
– А как?
– Если бы невестой была я.
Паллина ей улыбается.
– Тебе так плохо?
– Довольно плохо. Нет, знаешь, что действительно волнует, когда происходит что-то подобное? То, что появляется чувство сожаления, потому что я и впрямь могла быть на ее месте, а теперь спрашиваю себя, в чем я ошиблась.
Наступает молчание. Паллина замечает, что Баби плачет, и передает ей бумажный платочек.
– Возьми, я им почти не пользовалась, может, там только осталось немного морковного торта…
Баби начинает смеяться, хлюпает носом, но пытается взять себя в руки.
– Вот, даже в самые печальные моменты тебе удается меня рассмешить. Ты даже не представляешь, сколько раз могла бы мне помочь! Нелегко жить с человеком, когда сердцем ты не с ним. И как только я ни пыталась привыкнуть, но это было выше моих сил. Есть вещи, которые совершенно не подчиняются доводам разума.
– Что, например?
– Любовь. Ты можешь делать все, что полагается, – готовить ему завтрак и, так же старательно, обед, красиво одеваться для него, ходить на вечеринки, быть рядом с ним идеальной женщиной, но потом замечаешь, что всего лишь исполняешь роль в фильме.
– «…который я уже столько раз видел и всегда без тебя».
Баби улыбается:
– Ты цитируешь Лучио. Как это верно! Но потом, когда ты оказываешься в объятиях человека, которого не любишь, кино исчезает… пуф!.. испаряется. Достаточно одного поцелуя, чтобы это понять. Один поцелуй – и ты уже знаешь, любишь ты этого человека или нет. Достаточно того, чтобы твои губы коснулись его губ хотя бы на секунду, чтобы почувствовать или невероятную дрожь, или ужасную тоску.
– Ужасную? Ты преувеличиваешь.
– Такая уж я есть и никак не могу понять, как же я в это вляпалась. Это какой-то абсурд, клянусь тебе. У Стэпа был миллион достоинств и несколько явных недостатков, но как у всех. Удивительно, что со мной эти недостатки исчезали, он словно успокаивался.
– Ты была его целебной ромашкой со всех точек зрения.
Баби улыбается:
– Ты и сама стала симпатичней.
– Да ладно, я всегда была такой и ни капельки не изменилась. Это вот ты замышляешь непонятно что! Нет ничего мучительнее дружбы, которая заканчивается безо всякой причины. Что может быть печальней! Особенно тогда, когда все так болезненно. Я потеряла и Полло, и мою закадычную подругу. Но он этого не решал. А ты – да.
Не успела она произнести эти слова, как ей стало очень стыдно. Она понимает, что теперь лжет уже самой себе. Она прекрасно знает, что все было не так. Полло тоже решил уйти – лишил себя жизни. Это не было несчастным случаем, и она, может, смогла бы его остановить. От этой мысли Паллина внезапно начинает плакать: она так много всего в себе держала, так долго ни в чем и никому не признавалась, и вот теперь, снова встретившись со своей подругой Баби, она с ней неискренна…
– Нет, Паллина, прошу тебя, прости меня, больше такого не произойдет. Что бы ни случилось, я тебя больше никогда не брошу, я всегда буду рядом. Не надо, не плачь, а не то я тоже опять расплачусь.
Баби, сама того не желая, начинает плакать. Слезы текут по щекам, одна за другой, до подбородка; здесь они на секунду останавливаются, а потом падают вниз. Баби утирает их тыльной стороной ладони, а потом пытается улыбнуться Паллине.
– Если хочешь, я верну тебе твой платочек, который все еще пахнет морковным тортом. Но только он уже немного испортился от моих прежних слез.
– Нет-нет, возьми его себе. Мне кажется, он тебе еще пригодится… Можно вас?
Паллина окликает официантку-шведку, несущую на другой стол тарелки со вторым.
– Слушаю.
– Вы не могли бы принести нам немного салфеток? Похоже, у нас это надолго.
Шведка не понимает, но, не сказав ни слова, берет корзиночку с камнем, который не дает разлетаться салфеткам, и передает ее Паллине.
– Спасибо.
Паллина берет одну салфетку, а потом еще одну.
– Эх, как же я расчувствовалась!
– И я тоже. Потому-то мы и должны быть рядом.
– Точно. И раз уж мы рядом, я тебе сразу же расскажу одну странную вещь, о которой никогда не говорила. То, что случилось с Полло, не было аварией. Он себя убил.
– Что-что?
Баби не верит своим ушам.
Паллина кивает, а потом рассказывает, как все было. Как обнаружилось, что он болен; какой трудный путь ему пришлось бы пройти; как он был уверен, что обречен на неподвижность, что именно это заставило его принять такое решение. Точнее принять препарат, от которого во время последних гонок остановилось бы сердце, чтобы никто ничего не заподозрил.
– Но это же было не наверняка! Может, он бы смог выздороветь, в медицине постоянно делают столько открытий, да и каждый организм реагирует по-разному, и он, может быть…
– Он не хотел слушать никаких доводов.
– Но он не должен был сдаваться, случаются и чудеса. Не зря же столько людей едет в Лурд… Неужели все это выдумки?
– Я ему это говорила. И знаешь, что он мне ответил? «Это ты мое чудо, но, к сожалению, этого мало».
Баби молчит. Указательным пальцем она собирает оставшиеся на тарелке крошки от морковного торта, придавливает их и сплющивает до тех пор, пока они не прилипают к коже. Она собирает их по всей тарелке, и, когда их уже достаточно, съедает их.
– Даже не знаю, что будет, когда об этом узнает Стэп.
– Я ему уже сказала.
– Уже сказала? И как он на это отреагировал?
– Не знаю. Я дала ему письмо, которое написал ему Полло.
– И как он его воспринял?
– Думаю, нормально. Когда Стэп пришел на мою вечеринку, он попросил меня больше никогда об этом не говорить. Думаю, он считает, что его предали. Но он почувствовал и облегчение. Авария тут была ни при чем. Даже если бы он и был там, то все равно не смог бы этому помешать; если бы это не случилось в тот день, то случилось бы в другой. Полло уже решил. Ты даже не знаешь, каким упрямым он был в своих решениях! Он хотел умереть, но не быть никому в тягость – и все тут. Самоубийство – это свидетельство несостоятельности того, кто тебя любит, – того, кто всегда был с тобой рядом, но ему не удалось тебя остановить.
– Значит, вся тяжесть легла только на Стэпа.