Васко недолго раздумывает, а потом ей улыбается. Это правда, мама не врет. Так что он бросает пластмассовую палку на землю и идет к главной двери дома. Себастьяно там. Он стоит и дает кое-какие указания – и тут слышит, что его окликают.
– Себа…
Он оборачивается и видит Васко: в гостиной он один. Даниэла следит за ними издалека.
– Я хотел поблагодарить тебя за праздник. Он был чудесным и неожиданным, и это мне очень понравилось.
Себастьяно продолжает стоять и улыбается.
– Я рад, что тебе было весело.
– Я должен сказать тебе одну вещь. Он понравился мне еще больше, потому что я кое-что узнал. Ты этого не помнишь, но я тебе должен об этом сказать. Ты мой папа.
Себастьяно, удивленный, смотрит на Даниэлу и видит, как она издалека ему улыбается и кивает. И тогда он, уже не выжидая, становится на колени перед мальчиком и крепко прижимает его к себе.
Почти приглушенным из-за этого объятия голосом Васко ему повторяет:
– Ну как, ты хоть немного вспоминаешь? Хотя бы немного?
Себастьяно от него отстраняется и смотрит на него растроганно и взволнованно.
– Да, отлично вспоминаю. Мне это вспомнилось именно сейчас… Я так счастлив быть твоим папой.
Тогда Васко отбегает от него и идет к двери, но потом оборачивается в последний раз и ему улыбается.
– Но только больше ты об этом не забывай, ладно?
– Нет, конечно, нет.
Васко бежит к Даниэле, громко крича:
– Мама, мама, я ему это сказал! Ты была права, он сразу же вспомнил!
– Вот видишь? Я никогда не вру.
– А теперь можно мы поедем домой? Я хочу поиграть на новой приставке, которую мне подарили.
– Да, положи подарки в машину, я скоро приду.
– Хорошо.
Васко идет в беседку, чтобы забрать подарки, а Даниэла подходит к Себастьяно.
– Как это у тебя получилось?
– У меня был отличный учитель. Достаточно найти нужные слова…
Себастьяно улыбается.
– И правда…
– Я ему сказала, что ты потерял память. Таким был сюжет фильма, навеянный настоящей историей любви.
– Я тебе говорил, что должен сказать тебе одну вещь… Так вот: когда я узнал, что Васко – мой сын, я стал самым счастливым человеком на свете. Я уже думал, что у меня никогда не будет ребенка. Наверное, потому, что я думал, что никогда не смогу найти подходящую мне женщину. А вместо этого нашла меня ты.
И он стоит так, перед ней, прикрыв глаза и улыбаясь ей совершенно по-своему, а потом говорит просто: «Спасибо».
– Нет, это тебе спасибо за чудесный праздник для твоего сына.
97
Я слышу ее голос, доносящийся из гостиной:
– Ну как? Как это было? Они подрались?
Я оставляю куртку у входа, на вешалке, а ключи кладу в коробочку для мелочей на комоде из мексиканского дерева, стоящем слева.
– Нет, к счастью, нет. Но еще немного – и я бы избил их обоих.
Джин сидит, положив ноги на журнальный столик, подложив под голову подушку, и, совершенно расслабившись, смотрит телевизор. Звук приглушен.
– Ого! Но что ты делаешь? Предаешь меня? Смотришь в это время Пятый канал?
Джин смеется и ест кусочки корня фенхеля, доставая их из голубой мисочки, которую держит на животе.
– Но мне больше нравится Бонолис! Риккардо актер чересчур театральный. Иногда, чтобы сказать, правильный ответ или нет, он прибегает к каким-то замысловатым, нелепым оборотам. Он цитирует Мольера и Чехова, а однажды процитировал даже Шницлера. А ты знаешь, что Артур Шницлер написал пьесу под названием «Хоровод», по которой поставили оперу?
– Понятия не имел. А ты уверена?
– Да, так сказал Риккардо. Тогда я поискала в Гугле. И точно. В ней десять сцен, в которых разговаривают два персонажа, все время разных, и всякий раз сцена заканчивается тем, что они занимаются сексом. Потом один из персонажей остается на сцене и находит следующего.
– С которым занимается сексом.
– Точно.
– Ну, вот видишь, теперь ты знаешь «Хоровод» Артура Шницлера.
– Да ну тебя… По мне, так Риккардо – чересчур Ванезио.
– Ванезио? Ну а это слово где ты услышала? Его всегда говорил Риккардо?
Джин смеется.
– Нет, я его узнала уже сама. Учти, я ходила в школу. «Ванезио, глупец, который собой любуется». Это слово стало нарицательным благодаря пьесе, в которой героя зовут Ванезио, и он себя соответствующим образом ведет. Поэтому оно в таком смысле и употребляется. Риккардо – типичный Ванезио, хотя он, может, этого даже и не знает. Я бы могла вести передачи вместо него.
– Пожалуй, тогда бы ты таскала для меня каштаны из огня.
– Погоди, погоди… – Джин берет смартфон и ищет в поисковике. «Таскать каштаны из огня. Полное выражение: „Таскать каштаны из огня лапой кота”. Появилось в басне Лафонтена. Обезьяна льстит коту, подговаривая его таскать для нее каштаны из углей. Кот это делает и обжигает себе лапу!». Кот… Ванезио, вот видишь! Да, я решила, ведущей буду я, но после того, как рожу.
– Ах, да, извини меня, я тебя ни о чем не спросил. Как все прошло?
– Отлично. Размеры идеальные, развивается нормально… И я узнала даже пол.
– Да нет, не может быть. Ну наконец-то!
Джин берет лежащую рядом с ней, на диване, карточку и протягивает ее мне, но когда я пытаюсь ее взять, она отдергивает руку, и я остаюсь с носом.
– Нет, я тебе ее не дам. Ты должен был пойти со мной к врачу!
– Но я же об этом не забыл. Я действительно не мог. Ренци находился в Милане, и не было никого, кто бы мог решить эту проблему. Уверяю тебя, мне пришлось остаться поневоле.
– Ну да, он же продюсер…
– Дурочка.
Джин снова протягивает мне карточку, я опять пытаюсь ее взять, но Джин быстрее и, только опустив руку, снова оставляет меня ни с чем.
– Ты просто ужасная.
– Ужаснейшая и мстительнейшая. Тогда давай сыграем в игру. Я хочу посмотреть, угадаешь ли ты пол, как здесь написано. Если угадаешь, то выберешь имя сам. А если ошибешься, то выберу я. Готов?
– Ладно.
Джин мне улыбается. Она кладет карточку на спинку дивана, прямо передо мной. Я смотрю ей в глаза и пытаюсь понять.
Джин поднимает бровь.
– Я тебе не дам ни одного намека.
Внезапно, неизбежно, неожиданно мне вспоминается Баби. Как, интересно, она сообщила ту новость мужу? Пол ребенка она узнала во время первого визита к врачу? А когда узнала, сказала ему об этом сразу же? Она ждала его дома, послала ему сообщение, едва выйдя из кабинета гинеколога? Послала ему фотографию крошечного мальчика с голубым бантиком, в небесно-голубых младенческих пинетках, с символом мужского пола – кругом и стрелкой, указывающей вверх и направо – символом щита и римского бога Марса?
– Ну и о чем ты думаешь? Это или мальчик, или девочка, ошибиться невозможно. Я же совсем не прошу тебя угадать точный вес!
Я улыбаюсь, но сержусь. Стараюсь, чтобы она этого не заметила, но это беспокойство, которое возникает глубоко внутри. Этот ребенок, который живет с Баби и ее мужем, – он мой. И поэтому, для контраста, по-настоящему об этом не подумав, чтобы просто ответить и освободиться от этого беспокойства, я непроизвольно отвечаю:
– Девочка.
Джин так и остается с едва разгрызенным фенхелем во рту, но потом начинает его жевать снова.
– Молодец. Черт возьми, тебе всегда везет!
– Видишь ли, у меня было пятьдесят процентов шансов. У меня получилось. А теперь давай посмотрим… Ну вот: Джертруде! Джертруде мне очень нравится, это имя необычное, значительное. Гертруда была королевой, мамой Гамлета.
– Нет, ну а тебе кто это все говорит? Риккардо? Нет, это не в его духе. Может, Ренци? Лучше бы ты был невеждой! Неужели тебя устраивает, чтобы мою дочь звали Джертруде? Ты только послушай, как звучит…
– Прекрасно, оригинально, по-особенному. Я выиграл и, следовательно, имя выбираю я.
– Но это я сказала просто так! Да и к тому же Джертруде – это имя монахини из Монцы.
– Серьезно?
– Конечно! И этим тоже я лично обязана знаниям, полученным в школе. Ты-то, разумеется, совсем не хочешь, чтобы твоя дочь стала такой грешницей…
Мы продолжаем примерять женские имена: Джорджа, Элена, Эва, Джада, Франческа, Джиневра, как ее мать, или просто Джин, Анастасия, Ансельма, Изадора, Эппл, как дочь Криса Мартина и Гвинет Пэлтроу, или Лурдес Мария, как дочь Мадонны, или имя дочери Шер и Сонни Боно – Честити! Мы продолжаем шутить, но все это напоминает мне то время, когда мы с Баби влезли в тот дом у моря и нашли те халаты с двумя инициалами. Приняв душ, мы надели их на себя и стали придумывать самые замысловатые имена, намеренно утрируя. В конце концов Амарильдо и Сигфрида обнялись, чтобы смотреть на те звезды – такие счастливые от того, что ощущали себя в трех метрах над уровнем неба. У меня застревает комок в горле. Удастся ли мне когда-нибудь освободиться от нее, от всех мыслей, воспоминаний, от радости и боли – от всего, что за годы осталось во мне от нее и совершенно неотделимо от меня?
98
Баби выходит из спальни Массимо.
– Я послал тебе красные розы, а ты мне не ответила даже эсэмэской…
Лоренцо стоит посреди гостиной.
– Меня не было дома весь день, и я знала, что ты, скорее всего, вернулся. Мне нужно было проверить уроки у Массимо.
– Для этого у нас есть няня.
– Я хочу, чтобы мой сын рос со мной, чтобы он слышал мой голос. Ненавижу, когда дети в школе говорят с интонациями филиппинцев.
– Ты всегда была расисткой.
– Я самый терпимый и самый открытый человек на свете. Говоря о моем сыне и его воспитании, иногда ты меня удивляешь. Я-то думала, что ты меня знаешь: я не люблю нянек в доме. У нас в детстве их тоже не было.
– Но мы можем себе это позволить…
Баби смотрит на него неприязненно.
– И мои родители спокойно могли себе это позволить, но предпочли, чтобы было так.
Она подходит к розам, расставляет их в вазе чуть свободнее, берет лежащую рядом записку и ее читает: «Я люблю тебя, как тогда» – и складывает.