Я встаю точно в такую же позу, как хмурый тип из той апатичной пары: вынимаю портмоне из кармана и открываю. И улыбаюсь.
— Так даже лучше.
— Что такое?
— Что мы не похожи на этих унылых зануд.
— Не поняла, — Джин смотрит на меня удивленно. — Объясни нормально!
— Все очень просто. Заплатить придется тебе, у меня нет денег.
— Я бы предпочла без экстрима. То есть, я бы согласилась, чтобы мы оказались похожими на этих двоих. То есть, чтобы заплатил ты.
Джин, такая элегантная и красивая, безупречно одетая и накрашенная, строит мне рожицу. Не сильно смешную. И улыбается официанту, как бы извиняясь за ожидание. Она открывает сумочку. Достает кошелек, открывает его, и улыбка сходит с ее лица.
— Мы совсем не похожи на этих двоих. У меня тоже нет денег, — и добавляет, глядя на официанта: — Да, я переоделась, потому что иду на ужин с родителями и дядей, и, поскольку мне там платить не придется, о деньгах я не подумала.
— Плохо.
Официант меняет тон, выражение лица тоже меняется. Вся его любезность бесследно исчезает. Возможно, ему, взрослому человеку, кажется, что молодые просто смеются над ним.
— Мне это совсем неинтересно.
Я беру ситуацию в свои руки.
— Слушайте, я провожу девушку к машине, сниму деньги в банкомате и вернусь заплатить.
— Да, сейчас… меня зовут Джо Кондор! Вы думаете, я такой дурак? Давайте деньги или я позову полицию.
Я улыбаюсь Джин.
— Извини.
Встаю и беру официанта под руку: сначала мягко, потом сжимаю так, что он начинает возмущаться:
— Что ты хочешь, прекрати.
Сжимаю сильнее и отвожу его в сторону.
— Хорошо, шеф. Мы неправы, но не надо нам читать нравоучения. Мы не собираемся воровать у вас одиннадцать евро. Ясно?
— Но я…
Я сжимаю ему руку еще сильнее, на этот раз-очень решительно. Он морщится от боли, и я отпускаю его.
— Я прошу вас войти в мое положение. Я первый раз пришел с этой девушкой…
Может быть, он тронут, а может, его убедили какие-то личные воспоминания больше, чем мое признание. Он кивает.
— Хорошо, занесете деньги потом.
Мы возвращаемся к столу. Я улыбаюсь Джин.
— Мы договорились.
Джин встает и смотрит на официанта, она искренне расстроена.
— Мне, правда, очень жаль.
— О, не беспокойтесь. Такое бывает.
Я улыбаюсь официанту. Он смотрит на меня. Думаю, пытается определить, вернусь я или нет.
— Возвращайтесь не слишком поздно, пожалуйста.
— Не волнуйтесь.
И мы уходим, мило улыбаясь и оставляя официанту призрачную надежду.
37
Я сижу позади Стэпа. Мы едем на мотоцикле. Его мотоцикле. Мои мысли разлетаются по ветру. Подумать только. Во что ты влипла, Джин? Это невероятно. Вы первый раз, точнее, во второй, идете в ресторан. В первый раз он и его друзья сбежали из… как там он назывался? «Полковника». Сегодня, когда у него появилась редкая возможность сводить меня куда-нибудь, меня, единственную и неповторимую Джин, что он вытворяет? Он оказывается без денег. Не хватало только, чтобы он там подрался. Маразм. Мой дядя Ардизио сказал бы: «Будь осторожна, Джиневра, это тебе не Князь земли[45]». Представляю даже, каким голосом он это сказал бы — очень низким, хриплым, произнося вместо «т» — «д» и растягивая «о»: «Будь осдорооожна, королева». Вот что сказал бы дядя Ардизио. «— Это какой-до князь свиней… Даже цведочка не бодарил моей королеве, закрой глаза и бобыдайся бодумать… Осдорожнее, осдорожнее… королева…»
Я трясу головой, но Стэп заметил, и я делаю вид, что смотрю в другую сторону. Он следит за мной в зеркальце. Наклоняется назад, чтобы я его услышала.
— Что такое? Я снова произвел на тебя плохое впечатление?
— О чем ты?
— Это первый наш выход, я без денег, чуть не заставил заплатить тебя, даже хуже: нас чуть не арестовали. Я знаю, что ты думаешь…
Стэп улыбается и переходит на фальцет, как бы подражая мне:
— Ну вот, я так и знала, он просто негодяй, — он продолжает нудеть дурным голосом. Я не реагирую. — Подумать только, с кем я связалась. Ах, если бы родители узнали…
Стэп улыбается. Ох, он угадал мои мысли. Однако, какой же он симпатичный. Пытаюсь сохранить серьезность, но не могу сдержаться.
— Угадал, да? Да не стесняйся. Скажи правду.
— Я думала о своем дяде… Он бы назвал тебя князем свиней!
— Меня? — я стараюсь подыграть. — Надо бы известить подданных.
Я останавливаюсь. Джин слезает с мотоцикла: мы рядом с ее машиной. Она улыбается; она действительно очень элегантна. Так она и стоит: ноги чуть расставлены, волосы упали на лицо. Она копается в сумочке, пытаясь найти ключи. Сумочка маленькая, и все же там, похоже, целая свалка. Джин шарит, перебирает вещи, перекладывает их с места на место. Я смотрю на нее, стоящую под аркой из известнякового туфа, в самом начале виа Венето — блеск молодости и красоты, в обрамлении античной арки.
— Вот они! Сама не знаю, каким образом они всегда оказываются на самом дне!
Она вынимает из сумочки ключи, на брелоке — черная овечка.
— Это подарок Эле, овечка, бе-е! Классная, правда? Но это опасная овечка.
— Почему?
— Потому что она бьет задней ногой всех волков, которые к ней приближаются.
— Не волнуйся, я ее практически уже съел.
— Кретин… Ну, ладно, спасибо за аперитив, он был, как это сказать… уникален. Хочешь, я привезу тебе что-нибудь вкусное с ужина?
— Слушай, такое может случиться с каждым, согласна?
— Да, но почему-то это случается только с тобой, — произнеся эту милую фразу, она поворачивается и идет к машине. — Заедь к этому официанту. Он ждет тебя. Нельзя лишать людей надежды.
И, рванув с места, Джин уезжает. Мне так и хочется крикнуть ей вдогонку: «Эй, красавица! Ты должна мне еще двадцать евро за бензин…» — но я стыжусь самой этой мысли.
38
— А вот и Джин!
Я машу им рукой издалека. Странная компания — все разного роста, и одеты по-разному. На моем брате-джинсы и майка «Nike», на маме-темное платье в цветочек, поверх которого — голубой жакет. Отец — в безупречном пиджаке с галстуком, а мой дядя Ардизио — в оранжевом пиджаке и черном галстуке в белый горошек… Уму непостижимо, где он нашел такую одежду. Телевизионные костюмеры, даже сам Феллини, наверное, были бы очарованы им. Седые и непослушные волосы взъерошены, они обрамляют его смешное лицо с круглыми очками, похожими на восклицательный знак в конце фразы: «Ну мой дядя и типчик!».
— Привет!
Мы все радостно целуемся, очень нежно, а мама, как всегда, целует меня, положив мне руку на щеку, как будто хочет таким образом запечатлеть на ней всю свою любовь, как будто простого поцелуя недостаточно. А мой дядя, как обычно, чрезмерен в своих эмоциях: он целует меня, зажав мой подбородок указательным и большим пальцем, — я мотаю головой направо-налево.
— Вот она, моя королева.
Он отпускает меня. Мне немного больно и я провожу рукой по подбородку. Дядя бросает на меня недоброжелательный взгляд. Очень быстрый. Потому что через секунду он уже улыбается, а я улыбаюсь ему. Таков уж мой дядя.
— Итак? — подобным образом начинаются все наши встречи. — Кто выбрал это место?
Я робко поднимаю руку.
— Я, дядя… — и жду приговора.
Дядя смотрит на меня, немного вопросительно, на лице — легкое сомнение, губы чуть дрожат. Молчание затянулось. Я начинаю волноваться.
— Молодец, здесь хорошо, молодец, доченька. Правда, хорошо. Серьезно. Когда-то и мы ужинали среди произведений искусства…
Я с облегчением вздыхаю: уффф.
Ужин начинается, я хочу выпить за дядю, хотя я и не его «доченька». Я надеялась, что ему понравится ужинать с нами в художественном кафе. Дядя Ардизио заводит один из своих рассказов.
— Помню, когда я летал над лагерем, где стояли мои солдаты… — Его голос становится хриплым, даже узнать трудно, такова сила дядиной тоски по прошлому. — Я кричал: «учитесь, читайте». Но они слишком много думали о смерти. И тогда я сделал круг на моем двухмоторном самолете, а затем спустился, чтобы донести информацию и приземлился на траву недалеко от них. Дрын-дрын-дрын, я прилетел на этом подпрыгивающем самолете, этом чуде авации…
Лука, который любит точность во всем, даже когда это не требуется, поправляет его:
— Авиации, дядя, авиации, с «и».
— А я что сказал? Авации?
Лука, улыбаясь, качает головой. Слава Богу, на этот раз Лука не настаивает.
К столу подходит молодой официант, у него короткие волосы и невинный взгляд. Он везет тележку с чистыми бокалами и бутылкой, помещенной в ведерко со льдом. Это «Moët», отличное шампанское. Этого только не хватало — платить придется нам.
— Простите, но… Это не для нас. Мы не заказывали…
Мама смотрит на меня взволнованно. Молодой официант улыбается.
— Нет, синьора, эту бутылку вам присл…
— Спасибо за «синьору», но это рановато…
— Если позволите, я закончу. Вам ее прислал вон тот синьор.
Официант, на этот раз с серьезным лицом, указывает на столики, стоящие вдали, почти в конце ресторана. В окружении деревьев, виднеющихся за окнами, сидит он, Стэп. Он встает из-за столика и отвешивает легкий поклон. Глазам своим не верю: он ехал за мной до самого кафе. Ясно: он хотел убедиться, что я действительно ужинаю со своей семьей. Это мысль Джин-мстительницы. Джин-Сильвы. Но Джин такого не любит! Часть меня возмущена. Может быть, он просто хотел извиниться за аперитив, все-таки ты тоже была не на высоте. Эта мысль принадлежит Джин-умнице. На этот раз, сама не знаю почему, мне больше симпатична Джин-Серена.
— Эта записка — для вас, синьора.
Официант протягивает мне записку, и я снова думаю, что мой выбор правильный. Разворачиваю ее немного смущенно, пряча глаза от всех — папы, мамы, Луки, дяди Ардизио. Краснею, даже не успев прочесть. Ну и ну. Надо же, именно сейчас… Читаю. «Как классно смотреть на тебя издалека… но вблизи ты лучше… Увидимся сегодня вечером? P.S. Не волнуйся, я нашел банкомат и заплатил официанту за наш аперитив». Сворачиваю записку и улыбаюсь, совсем забыв, что глаза мои опущены. Дядя Ардизио, папа, мама, Лука, — все хотят знать, что там написано, что это за бутылка. И, само собой разумеется, дядя Ардизио волнуется больше всех.