. Я описал свою первую встречу с Родом Рамси, которая состоялась в тот самый день, когда арестовали Конрада; рассказал о допросах при поддержке Линн Тремейн, о годе задержки, о том, как Род начал раскрываться нам с Терри Муди, сначала неохотно, но с каждым разом сообщая все больше информации, пока его признания и откровения не посыпались на нас золотым дождем; и, наконец, сообщил, как всего несколько дней назад я встретился с Рамси, чтобы сказать ему, что лечу в Германию.
— И как он отреагировал на это, герр Наварро? — спросил адвокат Конрада.
— Он попросил привезти ему хорошего рислинга.
Двое судей сочли это забавным, но Конрад сидел с каменным лицом. Однако, давая показания, я время от времени замечал у него на губах намек на улыбку. Она появлялась на левой, более честной стороне его лица, особенно если я озвучивал то, в чем он не сомневался. Например, это случилось, когда я описывал, как Конрад отправил Рода в хранилище документов, чтобы украсть бумагу, а затем принялся колотить в дверь, надеясь его испугать. Конраду явно хотелось рассмеяться — он заново переживал тот момент и гордился своей проверкой, — но в последний момент он успел одернуть себя.
Не стоит думать, будто я один говорил все девять часов. Адвокат защиты, коллегия судей и даже обвинители закидывали меня вопросами. Адвокату Конрада особенно не нравилось, что я отвечаю без конспекта. Он усердно записывал мои ответы, а затем задавал мне те же вопросы час-другой спустя, желая проверить, изменю ли я факты, время или формулировки. Я не вносил в ответы никаких изменений, по крайней мере, тех, что имели бы значение в суде.
— Как вообще возможно давать такие показания без записей? — воскликнул адвокат на второй день, театрально всплеснув руками. — Это невероятно. Просто невероятно.
Я мог ему объяснить: дело было не в моем недюжинном уме, а в том, что я жил с этим делом два года. Слова Рода, его голос, его история намертво запечатлелись у меня в голове. Лусиана не зря жаловалась, что я цитирую допросы Рамси во сне. Она даже стала спать в соседней комнате — хоть кому-то из нас нужно было отдыхать. А может, ей просто не нравилось, что каждый вечер в нашу постель ложились трое, включая Рода.
Когда я дошел до самой важной части своих показаний — материалов из центра управления действиями в чрезвычайной обстановке, тех самых «систем» АНБ, — судьи задали мне кучу вопросов. И все же у меня сложилось впечатление, что это осталось за пределами их понимания. Они не могли поверить, что Род действительно все это провернул и украл все, что перечислил. Если бы я имел право сказать, что АНБ уже подтвердило слова Рамси, мы бы положили конец всем сомнениям. Но тогда нам пришлось бы признаться, как именно Леонард, Генри и другие смогли доказать правдивость показаний Рода. Это был скользкий путь, в конце которого у нас не осталось бы выбора, кроме как обсудить на открытом процессе совершенно секретные вопросы особой важности. Здесь очко начислялось команде Конрада — и его усмешка подсказывала мне, что он знает о своем преимуществе. Однако он все сильнее втягивал шею, тем самым давая понять, что он понимает и другое — кража материалов из центра управления не слишком сильно влияет на его судьбу в ближайшем будущем. Я уже подтвердил исчезновение всех остальных документов, включая планы OPLAN и CONPLAN, которые так хотелось продать Конраду и Рамси. Кража ПУЯБов и «вафель» лишь подливала масла в адский огонь.
Как я и ожидал, суд был немало удивлен сообщением о конспиративной квартире. Похоже, это не укладывалось ни у кого в голове. Но больше всего судей интересовало, почему Рамси вообще решил со мной говорить. Ломали голову не только судьи. Адвокат защиты тоже хотел выяснить, не давали ли власти каких-либо обещаний Роду, были ли зачитаны его гражданские права, не платили ли ему за информацию, не заключил ли он сделку со следствием и главное — тут все репортеры, включая русских, достали ручки — почему Рамси не арестован.
Один из судей был особенно этим озадачен.
— Герр Наварро, он ведь находится под стражей? — спросил он. — Как он может оставаться на свободе, когда вы представили столько улик?
Должен заметить, этот вопрос был адресован не только мне. Он нашел отклик в каждом из присутствующих, поскольку в Германии все понимали: Рамси должен быть в тюрьме.
Что я мог сказать? Что бесхребетные бюрократы не хотели действовать, опасаясь за свою карьеру? Что арест Рамси привел к разборкам между Тампой, Вашингтонским региональным отделением и штаб-квартирой ФБР? В итоге я решил дать как можно более тактичный ответ (что бывает со мной довольно редко):
— Ваша честь, в делах о шпионаже решение об аресте может принять только генеральный прокурор США, но он этого пока не сделал.
Когда судьи поблагодарили меня в конце второго дня дачи показаний, Клайд Конрад довольно многозначительно прочистил горло, и я повернулся к нему. За девять часов, которые я провел на свидетельском месте, у него на лице отразилась вся полнота эмоций, характерных для психопатов. Я видел и нарциссическое счастье при признании его «гения»; и ледяной взгляд, который он обращал ко мне, когда возникала пауза или когда я говорил что-то особенно порочащее; и змеиное безразличие — только так можно описать тот тип мышления, который позволяет психопатам совершать ужасные преступления и делать страшные вещи, не чувствуя ни грамма раскаяния. Все это смешалось в том взгляде, который он обратил на меня: я видел и враждебность, и презрение, и уверенность, что он представляет из себя очень многое, а я не стою и ломаного гроша.
Покидая свидетельское место, я оказался в нескольких дюймах от Конрада. Может, мне пора было дать волю своему гневу, презрению и даже триумфу? Я закончил то, что начал Гэри Пеппер, и уже не сомневался, что в ближайшее время Клайду Конраду не суждено выкапывать свои золотые клады. Получай, сукин ты сын! Но на самом деле я не чувствовал ни радости, ни печали. Проходя мимо Клайда Конрада, я не испытывал к нему никаких эмоций, словно он был уже мертв.
В тот вечер мы прекрасно поужинали с ребятами из армии, включая Гэри Пеппера, и несколькими следователями из Федерального ведомства уголовной полиции, немецкого эквивалента ФБР. Игорь купил нам пару бутылок рислинга и вручил мне еще одну, чтобы я отвез ее в Орландо Роду. Когда мы пили уже четвертый литр, Игорь наклонился ко мне и сказал:
— Джо, итог этих двух дней впечатляет. Ты молодец.
Меня много хвалили в тот вечер, но похвала Игоря стала лучшей — и последней. Наутро я должен был отправиться в Австрию, чтобы встретиться с Джейн и начать поиск мест, которые описывал Род. Мне не хотелось, чтобы утром у меня раскалывалась голова, а Игорь с немцами, похоже, собирались сидеть еще долго.
Когда я проходил мимо ночного караульного военной части, он спросил меня, я ли «герр Наварро», а затем протянул мне факс, который, по его словам, пришел из «Тампы, что во Флоридской Америке».
Прежде чем прочитать, я поднялся в комнату, опасаясь, что не смогу сдержать своей реакции. Это было весьма мудро, потому что сдержаться я и правда не смог. В сообщении было всего восемь слов:
«РР не получается обнаружить. Срочно позвони в офис».
Я узнал, что случилось, только когда около полудня приземлился в Вене: агент наблюдения перепутал такси в аэропорту Орландо и последовал не за той машиной. Рода Рамси нашли лишь через двадцать часов; он был неизвестно где, как раз когда новости о моих показаниях расходились по всему миру. Три часа из этих двадцати я лежал на кровати в Кобленце, Западная Германия, уверенный, что у меня сердечный приступ. Я был так взволнован, что утром забыл упаковать купленный для Рода рислинг. Он так и остался на комоде, когда я уехал во Франкфуртский аэропорт.
Глава 22Все по местам!
Представьте себе место действия: старое здание с плохим освещением и едва работающим кондиционером где-то в окрестностях Вашингтона. Безопасное, неприметное место, обставленное всяким старьем, залежавшимся на складах Министерства обороны со времен Второй мировой и раньше. Мы сидели за исцарапанным столом в большом конференц-зале. Стол был рассчитан на двадцать человек, и свободных мест не было. Как в школе, все сидели группами.
Делегация Министерства юстиции? Все держались вместе, до жути напряженные. То же самое относилось к представителям армии, АНБ, штаб-квартиры ФБР и нашего отделения. Мы с Терри Муди, которая наконец вернулась к работе и светилась счастьем материнства, Ричем Лихтом и Марком Ризером сидели слева от Джейн Хейн. Я замыкал нашу цепочку. По левую руку от меня сидел Дейл Уотсон со своей командой по расследованию дел о шпионаже из Вашингтонского регионального отделения. Справа от Джейн расположился Грег Кехо, а рядом с ним сели ребята из отдела национальной безопасности.
Уотсон начал встречу, озвучив информацию, полученную от шведов. Зачем? Это, пожалуй, последнее, что должно было оказаться в нашей повестке дня. Мы не могли использовать в суде никакие шведские данные, потому что все они были получены из вторых рук. Гораздо лучше было посвятить время той мелочи, которую в Германии назвали «процессом века», или поблагодарить военных за идентификацию Конрада. Но Уотсон думал так же медленно, как и говорил.
Когда другие присутствующие прервали его, чтобы перевести разговор на более важные темы, например обсудить расследование против Рондо и Грегори, Уотсон отмахнулся от них, как отмахивался от меня на протяжении всего расследования. Я уже знал, что будет дальше, потому что жил этим больше года. Я знал, кто взорвется, кто будет спокойно сидеть на месте, а кто решит прикрыть собственную задницу. Я знал, кто что скажет, кто о чем спросит, кто на что возразит и кого в итоге ударят ниже пояса — меня.
Так зачем я приехал? Дело в том, что нам необходимо было скоординировать работу над самым громким делом о шпионаже в истории ФБР и произвести арест, пока ничего не сломалось, включая меня самого. Я привез свою рабочую группу (за исключением Сьюзен Лэнгфорд, чтобы кого-то оставить у телефона, на случай если Род снова пропадет или позвонит с крыши высотки), потому что хотел, чтобы среди этого бюрократического дерьма хоть кто-то наконец сказал им чертово спасибо.