Манифест 17 октября, подготовленный Витте, был выдержан в высоком стиле народной печали и царской милости. «Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единства державы всероссийской». В текст Манифеста по настоянию Николая были включены слова, призванные сохранить лицо самодержца: Манифест был преподан как милость монарха, который перепоручает правительству «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов /…/. Установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей». [92] Монархическое правосознание в этом Манифесте выдает себя лишь в словах даровании монархом конституции своим подданным. Но известно, что царь еще не раз попытается забрать назад или урезать свои «дарования», что в конечном счете и приведет к окончательному падению не только самодержавия в России, но и невозможности его замены конституционной монархией, ибо подорванной оказалась сама монархическая идея.
В тронной речи на открытии Государственной думы Николай попытается восстановить монархическую идею, заговорив с думцами как «Хозяин земли Русской»: «Всевышним Промыслом врученное Мне попечение о благе Отечества побудило Меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа. С пламенной верой в светлое будущее России Я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным Моим подданным выбрать от себя. Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к родине, горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас. Я же буду охранять непоколебимые установления, Мною дарованные, с твердой уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение Отечеству, для выяснения нужд столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия Государства необходима не одна свобода, необходим порядок на основе права». И далее следовало обращение к думцам: «Приступите с благоговением к работе, на которую Я вас призвал, и оправдайте достойно доверие Царя и народа. Бог в помощь Мне и вам». [93]
Казалось бы, Бог, действительно, благоволил к России. Почти десятилетие со дня образования Думы до империалистической войны было одним из самых преуспевающих в истории России за последние полстолетия. Это было десятилетие роста промышленности, в частности строительство железных дорог и связанное с ним развитие тяжелой индустрии. Это было время стабилизации бюджета. Это был «серебряный век» русской поэзии и искусства, возрождения русской философии. В административно-государственном плане Николаю II сильно повезло. На его царствование «выпало» два крупнейших политика - министр финансов С.Ю.Витте, подготовивший денежную реформу на основе эквивалентной замены бумажных ассигнаций золотым рублем и сумевший направить промышленное развитие страны по наиболее перспективному для нее курсу, и премьер-министр - П.А.Столыпин, взявший на себя решение почти неразрешимой аграрной проблемы. Но первого Николай уволил с должности, хотя и в дальнейшем часто обращался к его услугам. Второго «позволил убить» у себя на глазах своей охранке. Так оказалось, что самое надежное орудие самодержавия выпало из рук царя.
Манифест 17 октября 1905 г. и образование Государственной думы стали переломным рубежом последнего царствования. По существу они означали конец самодержавия. Катализатором этого процесса стала империалистическая война.
Царская власть, все еще ведавшая внешней политикой, правом объявления войны и заключения мира, позволила вовлечь себя в империалистическую войну. Как явствует из материалов, приведенных в книге А.И.Уткина. [94] внешнюю политику страны вершил не царь, а весьма разношерстный круг приближенных ко двору лиц, в том числе и «любезный друг» Распутин. В проправительственной прессе вновь замаячили религиозно-патриотические идеи о водружении креста на храме Святой Софии в Константинополе, а заодно и обретении черноморских проливов, о помощи братьям-славянам, о восстановлении международного престижа России как великой державы по отношению к зарвавшимся «тевтонам». В войне, во всеобщей мобилизации и, «даст Бог», в победоносном наступлении российской армии и разгроме «тевтонского супостата» окружение царя видело возможность радикального изменения политической ситуации. И хотя ситуация действительно была сложной, царь и не попытался преломить ее по-своему, он оказался марионеткой в руках шовинистических сил. В его оправдание можно лишь заметить, что шовинистический угар захватил и думскую оппозицию. В начале войны мало кто предвидел, что война окажется столь затяжной и столь неудачной, что переполнит чашу терпения народа и ввергнет страну в пучину хаоса.
В августе 1915 г. Царь решил исполнить свой «священный долг» перед Отечеством м народом: он принял на себя командование армии. Злоязычный Витте видел в Николае достоинство в лучшем случае полкового командира. Поэтому справить положения на фронте он просто не мог. Но дело не только в этом. Судя по источникам, складывается впечатление, что царь отправился в действующую армию просто потому, что не знал, что ему делать в столице своего государства. На фронте все казалось более привычным: есть враг, и есть свои верноподданные солдаты и командиры, и нужно только направить их усилия на победу. Но и эта традиционная связь монарха как вождя с армией надорвалось. «явление царя» перед воинством уже никого не вдохновляло, ни генералов, ни солдат. Выражаясь языком Ильина, правосознание самодержавия у народа иссякло. На фронте, как и в тылу, царь оказался лишним. И этим было предопределено его отречение.
В отсутствии царя в столице события развивались столь стремительно, что 1 марта Временный комитет Государственной думы по соглашению с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов был преобразован во Временное правительство. И уже 2 марта А.И.Гучков и В.В.Шульгин явились в ставку и от лица Временного правительства потребовали отречения царя.
Свидетелей этого события и историков удивляло, что царь внешне спокойно воспринял это обращение и подписал подготовленный Манифест о добровольном отречении от трона от своего имени и от имени наследника Алексея. В своем дневнике он объясняет себе (или истории) свое решение тем, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно было решиться на этот шаг. Тем самым самодержец Российской империи и главнокомандующий ее войсками даже для себя признал свою ненужность России.
Уже в эмиграции в серии статей с вопрошающим названием «Почему сокрушился в России монархический строй?» [95] Ильин мучительно ищет ответ на этот вопрос. Он видел его в разрушении монархического правосознания, как на стороне народа, так и на стороне самого царя, позволившего себе отречься от трона, в отсутствии партии, которая бы подняла знамя в защиту самодержавия и пр. Но, думается, что более адекватный ответ на этот вопрос дает Н.А.Бердяев. В работе «Истоки и смысл русского коммунизма» он пишет: «Разложение имперской России началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался, выдохся. Война докончила процесс разложения. Нельзя даже сказать, что февральская революция свергла монархию в России, монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников». И как вывод заключает: «Монархия в прошлом играла и положительную роль в русской истории, она имела заслуги. Но эта роль была давно изжита». [96] Короче, монархический строй в России не был «сокрушен», он пал, потому что полностью исчерпал себя.
II. РУССКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ УТОПИЯ КАК ТИП СОЦИАЛЬНОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ
Глава 1. Философские основы и особенности утопического моделирования
Социальное моделирование по типу «Утопии» имеет свою историю, уходя истоками к классическим в этом жанре сочинениям Платона («Государство»). [97] утопистов христианского коммунизма, мыслителей Нового времени («Утопия» Т.Мора, «Город Солнца» Т.Кампанеллы, «История северамбов» У.Вераса), французских социалистов-утопистов XVIII века («Завещание» Ж. Мелье, «Базилиада или о крушении плавучих островов» Морел- ли, «О законодательстве» Г.Мабли), наконец, к учениям представителей утопического социализма начала XIX века (К.А.Сен-Симона, Ш.Фурье, Р.Оуэна). В этом ряду русская социальная утопия, сначала находившая выражение в народных песнях, сказках, преданиях, позже - в жанре утопического романа (Т.М.Херасков, Ф.И.Дмитриев-Мамонов, В.А.Левшин, М.М.Щербатов, М.Д.Чулков, Ф.В.Булгарин, А.Ф.Вельтман), в форме философских изысканий (Н.А.Радищев, П.Я.Чаадаев), разнообразных социальных и политических проектов (П.И.Пестель), занимает свое определенное место. Мы не будем останавливаться на анализе этих сочинений: во-первых, они достаточно хорошо исследованы, [98] а во- вторых, и это главное, собственный наш интерес лежит в иной плоскости и другом историческом времени, а именно: русская социалистическая утопия в ее противостоянии либеральной и консервативной мысли России середины - конца XIX века. Целесообразность и правомерность такой постановки проблемы, думаем, выявятся в ходе ее последующего анализа. Но ему мы предварим рассмотрение следующих двух, имеющих для нас методологическое значение, вопросов. Первый: какое место занимает утопическое моделирование в философии истории? Второй: какова специфика русской