бил эту проблему. «Законный порядок никогда не может упрочиться там, где все зависит от личной воли и где каждое обличенное властью лицо может поставить себя выше закона, прикрыв себя Высочайшим повелением. Если законный порядок составляет самую насущную потребность русского общества, то эта потребность может быть удовлетворена только переходом от неограниченной монархии к ограниченной. В этом и состоит истинное завершение реформ Александра II. Иного исхода для России нет». [212]
Обращаясь к методам осуществления либеральных реформ, ученый неоднократно выступал против любых форм насилия на пути их реализации. «Подавление общественной самодеятельности никогда не обходится даром, - писал он в канун революции 1905 г. - Если в обществе есть живые силы, то насильственное их стеснение кончается взрывом; если же правительству удастся окончательно их сокрушить, то и общество, и государство погружаются в состояние полного отупения, из которого может вывести их только внешняя катастрофа». [213] Одновременно Чичерин решительно выступает против революционных форм экстремизма, пустившего глубокие корни в социалистической идеологии, ибо революция не есть право, а нарушение всяческих прав. И хотя иногда она может быть оправдана обстоятельствами - достигшим предела угнетением и обнищанием народа, - но никогда не может быть признана выражением правомерного образа действия. Революция неприемлема не только с точки зрения права, но и потому, что она вызывает деструктивную волну анархии и разрушений, отбрасывающую общество вспять. Единственным правомочным способом модернизации общества остается путь реформ, которые вводят либеральные общественные и политические институты с учетом сложившихся традиций и одновременно воспитывают людей, приучая их к созидательной работе, а не к ожиданию «распределительного рая».
Будучи современником Маркса и распространения марксизма в Европе и России, Чичерин, естественно, не мог пройти мимо, не высказав своего отношению к идее социализма и коммунизма. Распространение социалистических идей, возбуждая уравнительные страсти народа, вызывает смуты и потрясения и тем самым сбивает с толку робкие умы, которые, видя его грозные манифестации, идут на поводу у распропагандированных социалистами масс. Однако социализм, как идеологию, считает Чичерин, не следует сводить лишь к заблуждению ума. Он составляет необходимый момент в развитии мысли, но момент по своему содержанию ложный, основанный на тотальном отрицании опыта, выработанного историей, во имя фантастического будущего, которое обретает форму лжерелигиозной утопии. Вместе с тем социалистическая критика действительности указывает на темные стороны современного экономического быта и потому с ней необходимо считаться, подчеркивает он.
Ученый как бы проводит мысленный эксперимент, допуская возможность победы коммунизма, при котором наступит прокламируемое им «царство всеобщего равенства». «Но так как природу уничтожить невозможно, то насильственно подавленная личность неизбежно проявится иным путем: она выразится в стремлении каждого пользоваться как можно более общественным достоянием, внося в него как можно менее со своей стороны. Чем недобросовестнее человек, тем легче это сделать. Тут в накладе будут не худшие, а лучшие элементы. Коммунизм, по меткому выражению Прудона, есть эксплуатация сильного слабым, и не в материальном только смысле, а также и в нравственном: это эксплуатация добросовестного недобросовестным». [214] Отсюда следует вывод о невозможности победы коммунизма. Но если даже допустить невероятное (ведь известно, что и утопии могут быть реализованы), коммунизм окажется экономически, социально и нравственно обреченным. «Едва ли можно представить себе что-нибудь ужаснее, как эксплуатация всего материального богатства страны и всего благосостояния частных лиц в пользу владычествующей партии. А к этому именно ведет социализм». [215]
Глава 2. Крестьянская реформа на пути к гражданскому обществу. Проекты и их реализация
Основным вопросом на пути либерализации страны оставался крестьянский вопрос. [216] Освобождение крестьян будоражило передовую общественную мысль со времен царствования Екатерины II и знаменитой книги Радищева, принимая форму утопических мечтаний и прожектов, в реализацию которых мало кто верил. Но они сыграли свою роль: проблема была поставлена. Декабристы подхватили эту эстафету, но основной упор в их программах был сделан все же на политических свободах. И, пожалуй, только Н.И.Тургенев настаивал на приоритете решения крестьянского вопроса по отношению к политическим требованиям. «Недозволительно думать о политической свободе там, где несчастные не знают простой человеческой свободы». Уничтожение крепостничества, чему активно противился помещичий строй, он связывал с просвещенным самодержавием: «… только от этой власти мы можем ожидать уничтожения рабства, столь же несправедливого, как и бесполезного». [217] Но он оставался в меньшинстве: идеал политической свободы, как свободы вообще, кружил головы дворянским революционерам.
Первые заходы к решению крестьянского вопроса были предприняты уже в царствование Николая I. Наиболее дальновидные представители бюрократии, воспитанные в просвещенческой атмосфере предшествующего царствования, понимали, что крепостное право в условиях капиталистического развития Европы отбрасывает Россию в арьергард истории. Как свидетельствует придерживавшийся либеральной ориентации сенатор А.Я.Соловьев, позже принимавший активное участие в разработке крестьянской реформы при Александре II и, в частности, подготовивший Историческую записку, уже при Николае был создан первый секретный комитет по крестьянскому вопросу. И уже на нем обозначились две модели разрешения крестьянского вопроса и соответственно две партии - либеральная и консервативная. Консерваторы признавали «справедливым» только тот способ, который утвердился в Остзейских губерниях, а именно, чтобы вся земля оставалась собственностью помещиков, а крестьяне получили бы лишь право личной свободы. В основном это были представители южных губерний, где земля и природные условия позволяли наладить товарное производство хлеба, используя для этого труд батраков, вчерашних крепостных, об условиях существования которых можно было бы уже не заботиться. Предлагаемая же либерально настроенным сановником еще александровской эпохи П.Д.Киселевым передача земли в пользование общинам по убеждению консерваторов может привести к отчуждению дворянских недвижимых имений и даже к зависимости помещиков от крестьянских обществ. Такие отношения, считали они, могут иметь самые губительные последствия для государства. Не от отдельных обывателей опасаться должно неповиновения, но от общин, которым дается политическое бытие. Сплоченные материальным интересом общинного владения землей, крестьяне обретут способность и силу неповиновения и сопротивления законным собственникам земли - помещикам. «Для упрочения власти правительства и общественного спокойствия не соединять, а разобщать должно силы материальные: diride et impera», - резюмирует Соловьев позицию консерваторов. [218]
Дальнейшие усилия правительства были направлены на устройство государственных крестьян. Разработка этого проекта была поручена Киселеву. Для рассмотрения его проекта был создан второй секретный комитет. Киселев разработал модель обязанных крестьян. Он исходил из того, что система фермерского хозяйства на основе аренды, сложившаяся в Англии, Ирландии и у нас в северо-западном, Остзейском крае вследствие освобождения крестьян без земли, неприемлема для центральных районов России, так как создаст огромный класс безработных и бездомных. Сложившаяся же во Франции, Швейцарии, Пруссии поземельная система, основанная на вотчинном праве крестьян на землю, возникла вследствие революционного переворота и потому тем более неприемлема для России. Взамен Киселев предлагал «среднюю линию» - обязанных крестьян, предполагающую право пользования крестьянских общин государственной землею за обязанность несения определенной службы и выплаты налогов в пользу государства.
Реформа Киселева затронула интересы только «казенных крестьян», т.е. крестьян, являющихся собственностью государства, но лично свободных, положение которых и без того было более благополучным, чем положение помещичьих крестьян. Реформа лишь незначительно улучшила их положение: она реорганизовала систему управления, подчинив его непосредственно Министерству государственных имуществ и введя некоторые основы самоуправления волостных общин. Тем самым возрастала роль бюрократического аппарата на министерском и губернском уровнях и соответственно падала роль помещиков. И все же учитывая, что государственных крестьян было около 20 млн., т.е. приблизительно столько же, сколько крепостных (25 млн.), а также сам факт реформы, следует признать, что начало крестьянской реформе было положено. И хотя отношение к ней «общества», т.е. тех же помещиков, было в основном резко отрицательное (согласно общественному мнению Киселев был зачислен в «красные»), но даже оно вынуждено было привыкать к самой идее необходимости дальнейших реформ. Несмотря на свою ограниченность этот указ, как замечает Соловьев, «важен был в том отношении, что правительство с этого времени как бы признало невозможным безземельное освобождение крестьян, тогда как все предыдущие акты правительства признавали его единственно возможным». [219]
Вслед за этим были созданы еще четыре секретных комитета, на которых обсуждались частные вопросы «улучшения быта» помещичьих крестьян. На них обозначилась жесткая позиция консерваторов в отношении к крестьянскому вопросу, состоявшая в том, что ни с землей, ни без земли освобождение крестьян невозможно, что есть единственный путь - улучшения быта крепостных крестьян и постепенное ограничение крепостной зависимости. Тем самым еще раз была в категорической форме подтверждена «законность» крепостного права. Казалось, что после этого всякая мысль о скор