Он сам приехал ко мне на работу.
– Что стряслось с Тор? – спросил он.
– В каком смысле?
Мы ушли с ним на дальний край строительной площадки и теперь стояли в поле, исполосованном рытвинами от колес огромных машин. В углу площадки, там, где раньше стояла какая-то тяжелая техника, была лужа. Вода едва просвечивала сквозь маслянистую пленку, над ней сновали дрозды.
– Ты знаешь, что мы собираемся отказаться от ее услуг? – спросил он.
– С чего бы это вдруг? Что ты мелешь?
– Первые пару раз, когда она такое отколола, я едва не спятил, – сказал он. – Все время думал – что за чертовщина такая? Но никто, кроме меня, не переживал, все говорили – ничего, все образуется, подумаешь, облажалась девочка маленько, с кем не бывает. Некоторые, правда, вообще ничего не говорили, просто молчали себе в тряпочку, и все, как будто не видели никакой проблемы. – Он покачал головой. – Меня могут выгнать из-за этого с работы, – продолжал он, – но я тебе кое-что покажу. Ведь ты знаешь ее, как никто, парень. Ты записи ее сессий видел?
Я сказал, что нет. Что для меня это как вторжение.
Живя с Тор, я посмотрел немало так называемых экспериментальных постановок. Одна труппа из Чикаго сняла в городе старый офис и устроила в нем то, что они сами величали «интерпретацией» одной старой книги. Зрители бродили по комнатам и натыкались на актеров, которые стояли тут и там в чудных позах, выряженные в какие-то странные тряпки, и иногда что-нибудь говорили – то ли строчки из книги, то ли вообще какую-нибудь чепуху. Можно было трогать любые вещи, открывать ящики столов, вообще делать что угодно.
Одна из причин, почему я повел ее туда, заключалась в том, что там были комнаты, куда разрешалось заходить только поодиночке. То есть ты входишь и остаешься один на один с актером, который играет только для тебя. Театр одного зрителя.
– Пора тебе тоже попробовать себя в качестве аудитории, – повторял я.
Я позвонил Джонасу, пока она была в одной из этих комнат.
– Я уж думал, что у нее роман.
– Дурак. Тор влюблена в тебя, как кошка. Короче. Когда ты соберешься приехать посмотреть эти видео?
Мы назначили день.
Она вышла из комнаты и спросила:
– Идем дальше?
– Как там было?
– Ме-е.
На пороге крохотной комнатушки стоял актер. Молодой, худощавый парень, смуглый, длинноволосый, в форме кондуктора. Он смотрел на нас. Я не мог разглядеть выражения его лица за большими темными очками, но был уверен, что он глядит на Тор не отрываясь.
Джонас встретил меня в больнице, у бокового входа.
– Она сегодня здесь, – сказал я.
– Знаю. В другом корпусе. Хочу, чтобы ты посмотрел кое-что – случилось на прошлой неделе. – Он провел меня в переговорную, мы сели, склонившись над его планшетом, и он включил видео. – Короче, это что-то вроде выпускного экзамена кое для кого из ребят. Так что, если кому сболтнешь, что это видел, меня вышвырнут отсюда пинком под зад, понял?
Камера смотрела с потолка вниз. За столом абсолютно неподвижно сидела молодая женщина. Прошла целая секунда, прежде чем я понял, что это Тор. В комнату вошла студентка, она записывала что-то на ходу в листок, который лежал на дощечке с зажимом.
– Мисс Бенедикт, – произнесла студентка. Качество звука хромало, но было слышно, что голос у нее слегка дрожит. Пожав Тор руку, она села. – Я доктор Чанг. Пожалуйста, расскажите мне, что я могу для вас сделать.
Мгновение Тор молчала. Повела глазами вправо, подождала, потом сказала:
– У меня боли.
Она говорила почти басом, совершенно не похожим на ее обычный голос.
Джонас придержал запись.
– По сценарию, у нее боли в боку, в нижней части, – пояснил он. – Аппендицит.
– Классика жанра, – кивнул я.
– Это ее восьмая студентка. Она работала весь день. – Он снова отпустил запись. – До сих пор все шло как надо.
– Где именно? – уточнила Чанг.
– Начались сзади, у основания шеи, – продолжала Тор. – Два дня назад я впервые почувствовала их там, с тех пор они распространились по спинному мозгу вниз, проникли в череп, пронизали ноги и руки.
Я посмотрел на Джонаса.
– Вы можете описать подробнее, как у вас болит? – спросила Чанг.
– Как будто плавится пластик. Горячо. Сначала было почти непереносимо, я кричала. Потом жжение ослабло, а когда боль начала распространяться по телу, у меня затвердела кожа.
– Прошу прощения? – не поняла Чанг.
– Там, где проходит горячая волна, кожа остается твердой, как ногти. И на ней появляется выпуклый орнамент. Видите? – Она протянула вперед руку. Чанг записывала.
– О чем это она? – спросил я. – Что это за симптомы такие?
– Хотел бы я знать, – отвечал Джонас.
В комнате на экране отворилась дверь, и вошла доктор, которую я, кажется, где-то видел.
– Сожалею, но я вынуждена вас прервать, – сказала она. – Мисс Чанг, не могли бы вы подождать снаружи?
Студентка вышла, докторша уставилась на Тор, экран погас.
– Эх, зря она остановила запись, – сказал Джонас. – Но, по-видимому, она – Шейла – спрашивала у Тор, как ее самочувствие. Ведь то, что она описывала, это, конечно, никакой не аппендицит. Она ушла от сценария. Тор извинилась, сказала, что перепутала два проекта, что поздно легла накануне, мало спала и все такое. Короче, заговорила всем зубы. После этого она окончательно пришла в себя, отработала еще два часа аппендицита, и все было в полном порядке. Так, спрашивается, что это была за чертовщина, а?
Он перелистал несколько файлов.
– А вот еще. Три дня спустя, – сказал он. – Здесь она Агнес Болл, болтливая ипохондричка с гастроэнтеритом. Две первые сессии прошли без проблем.
Другая комната, другой стол. Тор стоит у дальней стены. Входит студент.
– Знаете, доктор, – немедленно начинает Тор, поднимая свой длинный свитер и заголяя живот. Студент хлопает глазами. – Там у меня что-то движется. По-моему, у меня внутри яйца, и они текут по мне вместе с кровью. Сначала они были крошечные, что твое льняное семечко, и, хотя мне было больно, я знала, что это не смертельно. Но потом они стали расти и менять форму, так что теперь у меня целая кладка в бедре, еще одна в левой ладони и еще вот тут, в животе. Я забеспокоилась, потому что стала видеть сны на языках, которых не знаю.
Джонас нажимает кнопку, и ошарашенный студент застывает с открытым ртом. Джонас медленно перебирает файлы.
– Да, – говорит он, поднимая на меня глаза. – И вот так теперь каждые три или четыре раза, она вываливает нам какие-нибудь несуществующие симптомы. А когда мы спрашиваем ее, что это такое, она отвечает, что запуталась, что делает другой проект, параллельный. Ты что-нибудь об этом знаешь? Может, какая-нибудь пьеса?..
– Нет, – сказал я. – Если она и занимается чем-нибудь еще, то я ничего об этом не знаю.
– Не забывай, парень, эти студенты еще дети, они еще сами толком не знают, что делают, и первое, о чем они думают, когда слышат такую вот хрень, это: «О черт, я же должен это знать!» То есть они послушают ее, да и возьмутся лечить от такой вот ерунды. – Где-то в другом здании Тор помогала делать из детей докторов. – Если она будет продолжать в том же духе, нам придется от нее отказаться, – закончил Джонас.
– То есть случаев было больше?
– Ну да, я же тебе говорю. Не все, правда, записаны. Что она там несет – лучше не слушать. Ты что-то сказал?
Если я что-то и сказал, то бессознательно.
– Ничего, – ответил я. – Давай лучше посмотрим, что еще у тебя есть.
Наверное, в тот момент у меня вырвалось слово, о котором я думал тогда: анагнорисис. Театральный термин: означает, что персонаж делает большое открытие.
– Вчера я проснулась, – говорила она с экрана, – и увидела, что мои руки – это руки призрака, доктор. Они были на месте, но еле различимые, так что я могла видеть сквозь них, но не могла ими ничего поднять или сделать, им не хватало плотности.
– Мы все ее любим, – сказал Джонас. – Она отличная СП, лучше ее никого никогда не было. Серьезно. Вот почему мы долго делали вид, будто это все ерунда, ничего особенного. Но, слушай…
– Меня рвало, доктор, а когда потом я взглянула, то увидела, что ничего из этого я не ела. Меня тошнит чужой едой.
– Мои ноги отскакивают от металла, доктор. Как магнит от магнита. На днях я взбежала по пожарной лестнице, и ничего, ни одного звука.
Родители Тор три года назад перебрались в Сиэтл, ее отец – тот еще тип, так что от него помощи не дождешься. А вот ее сестра мне нравится, поэтому мне и не хотелось пугать ее тем, что произошло, по крайней мере без причины.
– Ты позволишь мне кое-что сделать? – спросил у меня Джонас. – Я хочу, чтобы с ней поговорил Зак, мой приятель.
– Мозгоправ?
– Да, только не надо на меня так смотреть. Возьми себя в руки, парень, и давай просто разрулим это дело. Мы оба знаем Тор. Может, она нас просто прикалывает. Может, все это какой-то сторонний проект. И она просто играет.
– Конечно, она играет, это ее работа.
– Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать. И ты ведь понимаешь, почему я хочу, чтобы с ней поговорил Зак, верно?
– Только не говори ей, что я в курсе, – попросил я. Он побожился.
И вот я сижу здесь и пью этот паршивый кофе. Мы с Джонасом то и дело посматриваем на часы, чтобы не пропустить то, ради чего приехали. И/но я еще читаю программку конференции и думаю: «Э-э, надо было мне сходить и на другие секции».
Мы должны быть здесь для того, чтобы разобраться в самой сути этой работы. Понять, в чем они расходятся между собой, эти СП, где у них накладки, а где – эпоксидка. Ведь все, что происходит сейчас, происходит именно вокруг них. И если за последний год я и научился чему-то новому, так это тому, что в стандартных пациентах ничего стандартного нет. Это я знаю наверняка.
Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько раз из скольких врач не может поставить пациенту точный диагноз? Представьте: человек приходит к врачу. У него все болит, он мучается. Анализы ни к черту. В организме явно что-то пошло не так, может, даже совсем не так. Собираются специалисты, проводятся обследования.