- Посмотрите! - заговорил он. - Я хотел показать вам этот документ, я сам его составил, и впредь он будет служить вам своего рода видом на жительство, так как я согласен сохранить вам жизнь. - Он перевёл глаза с миледи на бумагу и вслух прочитал: - «Приказ отвезти в…» - для названия, куда именно, оставлен пробел, - перебил сам себя Винтер. - Если вы предпочитаете какое-нибудь место, укажите его мне, и, лишь бы только оно отстояло не менее чем на тысячу миль от Лондона, я исполню вашу просьбу. Итак, читаю снова: «Приказ отвезти в… поименованную Шарлотту Баксон, заклеймённую судом Французского королевства, но освобождённую после наказания; она будет жить в этом месте, никогда не удаляясь от него больше чем на три мили. В случае попытки к бегству она подвергнется смертной казни. Ей будет положено пять шиллингов в день на квартиру и пропитание».
- Этот приказ относится не ко мне, - холодно ответила миледи, - в нём проставлено не моё имя.
- Имя! Да разве оно у вас есть?
- Я ношу фамилию вашего брата.
- Вы ошибаетесь: мой брат был вашим вторым мужем, а ваш первый муж жив ещё. Назовите мне его имя, и я поставлю его вместо имени Шарлотты Баксон… Не хотите? Нет?.. Вы молчите? Хорошо. Вы будете внесены в арестантский список под именем Шарлотты Баксон.
Миледи продолжала безмолвствовать, но на этот раз не из обдуманного притворства, а от ужаса: она вообразила, что приказ тотчас же будет приведён в исполнение. Она подумала, что лорд Винтер ускорил её отъезд; подумала, что ей предстоит уехать сегодня же вечером. На минуту ей представилось, что всё потеряно, как вдруг она заметила, что приказ не скреплён подписью.
Радость, вызванная в ней этим открытием, была так велика, что она не могла утаить её.
- Да, да… - сказал лорд Винтер, подметивший, что с ней творится, - да, вы ищете подпись, и вы говорите себе: «Не всё ещё потеряно, раз этот приказ не подписан; мне его показывают, только чтобы испугать меня». Вы ошибаетесь: завтра этот приказ будет послан лорду Бекингэму, послезавтра он будет возвращён, подписанный им собственноручно и скреплённый его печатью, а спустя ещё двадцать четыре часа, ручаюсь вам, он будет приведён в исполнение. Прощайте, сударыня. Вот всё, что я имел вам сообщить.
- А я отвечу вам, милостивый государь, что это злоупотребление властью и это изгнание под вымышленным именем - подлость!
- Вы предпочитаете быть повешенной под вашим настоящим именем, миледи? Ведь вам известно, что английские законы безжалостно карают преступления против брака. Объяснимся же откровенно: хотя моё имя или, вернее, имя моего брата оказывается замешанным в эту позорную историю, я пойду на публичный скандал, чтобы быть вполне уверенным, что раз и навсегда избавился от вас.
Миледи ничего не ответила, но побледнела как мертвец.
- А, я вижу, что вы предпочитаете дальнее странствие! Отлично, сударыня. Старинная поговорка утверждает, что путешествия просвещают юношество. Честное слово, в конце концов вы правы! Жизнь - вещь хорошая. Вот потому-то я и забочусь о том, чтобы вы её у меня не отняли. Значит, остаётся договориться относительно пяти шиллингов. Я могу показаться несколько скуповатым, не так ли? Объясняется это моей заботой о том, чтобы вы не подкупили ваших стражей. Впрочем, чтобы обольстить их, при вас ещё останутся все ваши чары. Воспользуйтесь ими, если неудача с Фельтоном не отбила у вас охоты к такого рода попыткам.
«Фельтон не выдал меня! - подумала миледи. - В таком случае, ничего ещё не потеряно».
- А теперь - до свиданья, сударыня. Завтра я приду объявить вам об отъезде моего гонца.
Лорд Винтер встал, насмешливо поклонился миледи и вышел.
Миледи облегчённо вздохнула: у неё было ещё четыре дня впереди; четырёх дней ей будет достаточно, чтобы окончательно обольстить Фельтона.
Но у неё явилась ужасная мысль, что лорд Винтер, возможно, пошлёт как раз Фельтона к Бекингэму получить его подпись на приказе; в таком случае, Фельтон ускользнёт из её рук; а для полного успеха пленнице необходимо было, чтобы действие её чар не прерывалось.
Всё же, как мы уже говорили, одно обстоятельство успокаивало миледи: Фельтон не выдал её.
Пленница не хотела обнаруживать волнение, вызванное в ней угрозами лорда Винтера, поэтому она села за стол и поела.
Потом, как и накануне, она опустилась на колени и прочитала вслух молитвы. Как и накануне, солдат перестал ходить и остановился, прислушиваясь.
Вскоре она различила более лёгкие, чем у часового, шаги; они приблизились из глубины коридора и остановились у её двери.
«Это он», - подумала миледи.
И она запела тот самый гимн, который накануне привёл Фельтона в такое восторженное состояние.
Но, хотя её чистый, сильный голос звучал так мелодично и проникновенно, как никогда, дверь не открылась. Миледи украдкой бросила взгляд на дверное окошечко, и ей показалось, что она видит сквозь частую решётку горящие глаза молодого человека; но она так и не узнала, было ли то в самом деле или ей только почудилось: на этот раз у него хватило самообладания не войти в комнату.
Однако спустя несколько мгновений после того, как миледи кончила петь, ей показалось, что она слышит глубокий вздох; затем те же шаги, которые перед тем приблизились к её двери, медленно и как бы нехотя удалились.
XXV
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
На следующий день Фельтон, войдя к миледи, увидел, что она стоит на кресле и держит в руках верёвку, свитую из батистовых платков, которые были разорваны на узкие полосы, заплетённые жгутами и связанные концами одна с другой. Когда заскрипела открываемая Фельтоном дверь, миледи легко спрыгнула с кресла и попыталась спрятать за спину импровизированную верёвку, которую она держала в руках.
Молодой человек был бледнее обыкновенного, и его покрасневшие от бессонницы глаза указывали на то, что он провёл тревожную ночь.
Однако по выражению его лица можно было заключить, что он вооружился самой непреклонной суровостью.
Он медленно подошёл к миледи, усевшейся в кресло, и, подняв конец смертоносного жгута, который она нечаянно или, может быть, нарочно оставила на виду, холодно спросил:
- Что это такое, сударыня?
- Это? Ничего, - ответила миледи с тем скорбным выражением, которое она так искусно умела придавать своей улыбке. - Скука - смертельный враг заключённых. Я скучала и развлекалась тем, что плела эту верёвку.
Фельтон обратил взор на стену, у которой стояло кресло миледи, и увидел над её головой позолоченный крюк, вделанный в стену и служивший вешалкой для платья или оружия.
Он вздрогнул, и пленница заметила это; хотя глаза её были опущены, ничто не ускользало от неё.
- А что вы делали, стоя на кресле? - спросил Фельтон.
- Что вам до этого?
- Но я желаю это знать, - настаивал Фельтон.
- Не допытывайтесь. Вы знаете, что нам, истинным христианам, запрещено лгать.
- Ну, так я сам скажу, что вы делали или, вернее, что собирались сделать: вы хотели привести в исполнение гибельное намерение, которое лелеете в уме. Вспомните, сударыня, что если господь запрещает ложь, то ещё строже он запрещает самоубийство!
- Когда господь видит, что одно из его созданий несправедливо подвергается гонению и что ему приходится выбирать между самоубийством и бесчестьем, то, поверьте, бог простит ему самоубийство, - возразила миледи тоном глубокого убеждения. - Ведь в таком случае самоубийство - мученическая смерть.
- Вы или преувеличиваете, или не договариваете. Скажите всё, сударыня, ради бога, объяснитесь!
- Рассказать вам о моих несчастьях, чтобы вы сочли их выдумкой, поделиться с вами моими замыслами, чтобы вы донесли о них моему гонителю, - нет, милостивый государь! К тому же, что для вас жизнь или смерть несчастной осуждённой женщины? Ведь вы отвечаете только за моё тело, не так ли? И лишь бы вы представили труп - с вас больше ничего не спросят, если в нём признают меня. Быть может, даже вы получите двойную награду.
- Я, сударыня, я? - вскричал Фельтон. - И вы можете предположить, что я соглашусь принять награду за вашу жизнь? Вы не думаете о том, что говорите!
- Не препятствуйте мне, Фельтон, не препятствуйте! - воодушевляясь, сказала миледи. - Каждый солдат должен быть честолюбив, не правда ли? Вы - лейтенант, а за моим гробом вы будете идти в чине капитана.
- Да что я вам сделал, что вы возлагаете на меня такую ответственность перед богом и людьми? - проговорил потрясённый её словами Фельтон. - Через несколько дней вы покинете этот замок, сударыня, ваша жизнь не будет больше под моей охраной, и тогда… - прибавил он со вздохом, - тогда поступайте с ней, как вам будет угодно.
- Итак, - вскричала миледи, словно не в силах больше сдержать священное негодование, - вы, богобоязненный человек, вы, кого считают праведником, желаете только одного - чтобы вас не обвинили в моей смерти, чтобы она не причинила вам никакого беспокойства?
- Я должен оберегать вашу жизнь, сударыня, и я сумею сделать это.
- Но понимаете ли вы, какую вы выполняете обязанность? То, что вы делаете, было бы жестоко, даже если б я была виновна; как же назовёте вы своё поведение, как назовёт его господь, если я невинна?
- Я солдат, сударыня, и исполняю порученные приказания.
- Вы думаете, господь в день Страшного суда отделит слепо повиновавшихся палачей от неправедных судей? Вы не хотите, чтобы я убила своё тело, а вместе с тем делаетесь исполнителем воли того, кто хочет погубить мою душу!
- Повторяю, - сказал Фельтон, начавший колебаться, - вам не грозит никакая опасность, и я отвечаю за лорда Винтера, как за самого себя.
- Безумец! - вскричала миледи. - Жалкий безумец тот, кто осмеливается ручаться за другого, когда наиболее мудрые, наиболее угодные богу люди не осмеливаются поручиться за самих себя! Безумец тот, кто принимает сторону сильнейшего и счастливейшего, чтобы притеснять слабую и несчастную!
- Невозможно, сударыня, невозможно! - вполголоса произнёс Фельтон, сознававший в душе всю справедливость этого довода. - Пока вы узница, вы не получите через меня свободу; пока вы живы, вы не лишитесь через меня жизни.