За это время, впрочем, в лагере под Ларошелью не случилось ничего нового; только король, очень скучавший, как всегда, а в лагере, пожалуй, ещё больше, чем в других местах, решил уехать инкогнито в Сен-Жермен - провести там день святого Людовика и попросил кардинала снарядить ему конвой всего из двадцати мушкетёров. Кардинал, которому иногда передавалась скука короля, с большим удовольствием предоставил этот отпуск своему царственному помощнику, обещавшему вернуться к 15 сентября.
Г-н де Тревиль, уведомленный его высокопреосвященством, собрался в дорогу и, зная, что его друзья, по неизвестной ему причине, испытывают сильное желание и даже настоятельную потребность вернуться в Париж, разумеется, включил их в конвой короля.
Четверо молодых людей узнали эту новость через четверть часа после г-на де Тревиля, так как им первым он сообщил о ней. Вот когда д'Артаньян особенно оценил милость, которую оказал ему кардинал, наконец-то позволив перейти в мушкетёры! Если бы не это обстоятельство, д'Артаньяну пришлось бы остаться в лагере, а его товарищи уехали бы без него.
Нечего и говорить, что их побуждала вернуться в Париж мысль о той опасности, которая угрожала г-же Бонасье при встрече в Бетюнском монастыре с её смертельным врагом - миледи. Поэтому, как мы уже сказали, Арамис немедленно написал той самой турской белошвейке, у которой были такие влиятельные знакомства, чтобы она испросила у королевы разрешение для г-жи Бонасье выйти из монастыря и удалиться в Лотарингию или Бельгию. Ответ не заставил себя долго ждать, и через девять-десять дней Арамис получил следующее письмо:
«Любезный кузен!
Вот вам разрешение моей сестры взять нашу юную служанку из Бетюнского монастыря, воздух которого, по вашему мнению, вреден для неё. Моя сестра с большим удовольствием посылает вам своё разрешение, так как она очень любит эту славную девушку и надеется в случае надобности быть ей полезной и в дальнейшем.
Целую вас.
Мари Мишон ".
К этому письму было приложено разрешение, составленное в следующих выражениях:
«Настоятельнице Бетюнского монастыря надлежит передать на попечение того лица, которое вручит ей это письмо, послушницу, поступившую к ней в монастырь по моей рекомендации и находящуюся под моим покровительством.
В Лувре, 10 августа 1628 года.
Анна ".
Можно себе представить, какую пищу весёлому остроумию молодых людей давали эти родственные отношения Арамиса с белошвейкой, называвшей королеву своей сестрой! Но Арамис, два-три раза густо покраснев в ответ на грубоватые шутки Портоса, попросил своих друзей впредь не возвращаться к этой теме и заявил, что, если они скажут ему по этому поводу хоть одно слово, он больше не прибегнет в такого рода делах к посредничеству своей кузины.
Поэтому о белошвейке больше не упоминалось в разговорах четырёх мушкетёров, которые к тому же добились того, чего хотели: получили разрешение взять г-жу Бонасье из Бетюнского монастыря кармелиток. Правда, от этого разрешения им было мало пользы, пока они находились в лагере под Ларошелью, иначе говоря - на другом конце Франции. А потому д'Артаньян уже собирался откровенно признаться г-ну де Тревилю, для чего ему необходимо уехать, и попросить у него отпуск, как вдруг г-н де Тревиль объявил ему и его трём товарищам, что король едет в Париж с конвоем из двадцати мушкетёров и что они назначены в число конвойных.
Друзья очень обрадовались. Они послали слуг вперёд с багажом и наутро выехали сами.
Кардинал проводил его величество от Сюржера до Мозе, и там король и его министр простились с взаимными изъявлениями дружеских чувств.
Желая приехать в Париж к двадцать третьему числу, король как можно быстрее продвигался вперёд. Однако в поисках развлечений он время от времени останавливался для соколиной охоты, своей излюбленной забавы, к которой некогда пристрастил его герцог де Люин. Когда это случалось, шестнадцать мушкетёров из двадцати очень радовались такому весёлому времяпрепровождению, а остальные четверо проклинали всё на свете, в особенности д'Артаньян; у него постоянно звенело в ушах, что Портос объяснял следующим образом:
- Как мне сказала одна очень знатная дама, это значит, что о вас где-то вспоминают.
Наконец в ночь на двадцать третье число конвой проехал Париж и добрался до места своего назначения. Король поблагодарил г-на де Тревиля и разрешил ему поочерёдно увольнять конвойных в отпуск на четыре дня, с условием, чтобы никто из счастливцев, под страхом заключения в Бастилию, не показывался в публичных местах.
Первые четыре отпуска, как легко догадаться, были даны нашим четырём друзьям; более того, Атос выпросил у г-на де Тревиля шесть дней вместо четырёх и присоединил к ним ещё две ночи - они уехали двадцать четвёртого, в пять часов вечера, а г-н де Тревиль любезно пометил отпуск двадцать пятым числом.
- Ах, боже мой, по-моему, мы причиняем себе много хлопот из-за пустяков! - сказал д'Артаньян, как известно никогда ни в чём не сомневавшийся. - В два дня, загнав двух-трёх лошадей - это мне нипочём, деньги у меня есть! - я доскачу до Бетюна, вручу настоятельнице письмо королевы и увезу мою милую не в Лотарингию и не в Бельгию, а в Париж, где она будет лучше укрыта, особенно пока кардинал будет стоять под Ларошелью. А когда мы вернёмся из похода, тут уж мы добьёмся от королевы - отчасти пользуясь покровительством её кузины, отчасти за оказанные нами услуги - всего, чего захотим. Оставайтесь здесь, не тратьте сил понапрасну! Меня и Планше вполне хватит для такого простого предприятия.
На это Атос спокойно ответил:
- У нас тоже есть деньги - я ещё не пропил всей своей доли, полученной за перстень, а Портос и Арамис ещё не всю её проели. Стало быть, мы так же легко можем загнать четырёх лошадей, как и одну. Но не забывайте, д'Артаньян… - прибавил он таким мрачным голосом, что юноша невольно вздрогнул, - не забывайте, что Бетюн - тот самый город, где кардинал назначил свидание женщине, которая повсюду, где бы она ни появлялась, приносит несчастье! Если бы вы имели дело только с четырьмя мужчинами, д'Артаньян, я отпустил бы вас одного. Вы будете иметь дело с этой женщиной - так поедем же вчетвером, и дай бог, чтобы всех нас, да ещё с четырьмя слугами в придачу, оказалось достаточно!
- Вы меня пугаете, Атос! - вскричал д'Артаньян. - Да чего же вы опасаетесь, чёрт возьми?
- Всего! - ответил Атос.
Д'Артаньян внимательно поглядел на своих товарищей, лица которых, как и лицо Атоса, выражали глубокую тревогу; не промолвив ни слова, все пришпорили коней и продолжали свой путь.
Двадцать пятого числа под вечер, когда они въехали в Аррас и д'Артаньян спешился у «Золотой Бороны», чтобы выпить стакан вина в этой гостинице, какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил лошадь, и на свежем скакуне галопом помчался по дороге в Париж.
В ту минуту, как он выезжал из ворот на улицу, ветром распахнуло плащ, в который он был закутан, хотя дело происходило в августе, и чуть не снесло с него шляпу, но путник вовремя удержал её рукой, поймав уже на лету, и проворно надвинул себе на глаза.
Д'Артаньян, пристально смотревший на этого человека, отчаянно побледнел и выронил из рук стакан.
- Что с вами, сударь? - встревожился Планше. - Эй, господа, бегите на помощь, господину моему худо!
Трое друзей подбежали и увидели, что д'Артаньян и не думал падать в обморок, а кинулся к своему коню. Они преградили ему дорогу.
- Куда ты, чёрт побери, летишь сломя голову? - крикнул Атос.
- Это он! - вскричал д'Артаньян. - Это он! Дайте мне его догнать!
- Да кто «он»? - спросил Атос.
- Он, этот человек!
- Какой человек?
- Тот проклятый человек - мой злой гений, который попадается мне навстречу каждый раз, когда угрожает какое-нибудь несчастье! Тот, кто сопровождал эту ужасную женщину, когда я её в первый раз встретил, тот, кого я искал, когда вызвал на дуэль нашего друга Атоса, кого я видел утром того самого дня, когда похитили госпожу Бонасье! Я его разглядел, это он! Я узнал его!
- Чёрт возьми… - задумчиво проговорил Атос.
- На коней, господа, на коней! Поскачем за ним, и мы его догоним.
- Мой милый, примите во внимание, - удержал его Арамис, - что он едет в сторону, противоположную той, куда мы направляемся; что у него свежая лошадь, а наши устали, и, следовательно, мы их загоним, даже без всякой надежды настичь его. Оставим мужчину, д'Артаньян, спасём женщину!
- Эй, сударь! - закричал конюх, выбегая из ворот и кидаясь вслед незнакомцу. - Эй, сударь! Вот бумажка, которая выпала из вашей шляпы… Эй, сударь! Эй!
- Друг мой, - остановил его д'Артаньян, - хочешь полпистоля за эту бумажку?
- Извольте, сударь, с большим удовольствием! Вот она!
Конюх, в восторге от удачной сделки, вернулся на почтовый двор, а д'Артаньян развернул листок бумаги.
- Что там? - спросили обступившие его друзья.
- Всего одно слово! - ответил д'Артаньян.
- Да, - подтвердил Арамис, - но это слово - название города или деревни.
- «Армантьер», - прочитал Портос. - Армантьер… Не слыхал такого места.
- И это название города или деревни написано её рукой! - заметил Атос.
- Если так, спрячем хорошенько эту бумажку - может быть, я не зря отдал последние полпистоля, - заключил д'Артаньян. - На коней, друзья, на коней!
И четверо товарищей пустились вскачь по дороге в Бетюн.
XXXI
МОНАСТЫРЬ КАРМЕЛИТОК В БЕТЮНЕ
Большим преступникам предназначен в жизни определённый путь, на котором они преодолевают все препятствия и избавляются от всех опасностей вплоть до того часа, когда по воле провидения, уставшего от их злодеяний, наступает конец их беззаконному благополучию.
Так было и с миледи: она удачно проскользнула между сторожевыми судами обоих государств и прибыла в Булонь без всяких приключений.
Высаживаясь в Портсмуте, миледи утверждала, что она англичанка, которую преследования французов заставили покинуть Ларошель; высадившись, после двухдневного переезда по морю, в Булони, она выдала себя за француженку, которую англичане из ненависти к Франции притесняли в Портсмуте.