| In fact, the dream of poor Bazin had always been to serve a churchman; and he awaited with impatience the moment, always in the future, when Aramis would throw aside the uniform and assume the cassock. | В самом деле, Базен всегда лелеял мечту быть слугой духовного лица и с нетерпением ждал той минуты, постоянно представлявшейся его воображению, когда Арамис сбросит наконец плащ и наденет сутану. |
| The daily-renewed promise of the young man that the moment would not long be delayed, had alone kept him in the service of a Musketeer-a service in which, he said, his soul was in constant jeopardy. | Только ежедневно повторяемое обещание молодого человека, что эта минута близка, и удерживало его на службе у мушкетера, службе, на которой, по словам Базена, ему неминуемо предстояло погубить душу. |
| Bazin was then at the height of joy. | Итак, Базен был сейчас наверху блаженства. |
| In all probability, this time his master would not retract. | Судя по всему, на этот раз его господин не должен был отречься от своего слова. |
| The union of physical pain with moral uneasiness had produced the effect so long desired. Aramis, suffering at once in body and mind, had at length fixed his eyes and his thoughts upon religion, and he had considered as a warning from heaven the double accident which had happened to him; that is to say, the sudden disappearance of his mistress and the wound in his shoulder. | Соединение боли физической и нравственной произвело долгожданное действие: Арамис, одновременно страдавший и душой и телом, наконец обратил свои помыслы на религию, сочтя как бы за предостережение свыше случившееся с ним двойное несчастье - внезапное исчезновение возлюбленной и рану в плечо. |
| It may be easily understood that in the present disposition of his master nothing could be more disagreeable to Bazin than the arrival of d'Artagnan, which might cast his master back again into that vortex of mundane affairs which had so long carried him away. | Понятно, что при таком расположении духа ничто не могло быть неприятнее для Базена, чем появление д'Артаньяна, который мог снова втянуть его господина в водоворот мирских интересов, привлекавших его так долго. |
| He resolved, then, to defend the door bravely; and as, betrayed by the mistress of the inn, he could not say that Aramis was absent, he endeavored to prove to the newcomer that it would be the height of indiscretion to disturb his master in his pious conference, which had commenced with the morning and would not, as Bazin said, terminate before night. | Он решил мужественно защищать двери, а так как трактирщица уже выдала его и он не мог сказать, что Арамиса нет дома, то попытался доказать вновь прибывшему, что было бы верхом неучтивости помешать его господину во время душеспасительной беседы, которая началась еще утром и, по словам Базена, не могла быть закончена ранее вечера. |
| But d'Artagnan took very little heed of the eloquent discourse of M. Bazin; and as he had no desire to support a polemic discussion with his friend's valet, he simply moved him out of the way with one hand, and with the other turned the handle of the door of Number Five. | Однако д'Артаньян не обратил ни малейшего внимания на красноречивую тираду мэтра Базена и, не собираясь вступать в спор со слугой своего друга, попросту отстранил его одной рукой, а другой повернул ручку двери с надписью "№ 5". |
| The door opened, and d'Artagnan went into the chamber. | Дверь отворилась, и д'Артаньян вошел в комнату. |
| Aramis, in a black gown, his head enveloped in a sort of round flat cap, not much unlike a CALOTTE, was seated before an oblong table, covered with rolls of paper and enormous volumes in folio. At his right hand was placed the superior of the Jesuits, and on his left the curate of Montdidier. | Арамис в широком черном одеянии, в круглой плоской шапочке, сильно смахивавшей на скуфью, сидел за продолговатым столом, заваленным свитками бумаг и огромными фолиантами; по правую его руку сидел настоятель иезуитского монастыря, а по левую - священник из Мондидье. |