– И чуть что – пулю им! – не унимался Султан. – В особенности этому мерзавцу! – На сей раз пинок достался Хопкинсу. Тот аж позеленел от злости.
Капитан со своей свитой убрались из больничного барака.
– Нет у меня доверия к этому Султану, – сказал Хопкинс, когда мы остались одни.
Альфонс Ничейный с мрачным видом уставился в пустоту.
– Надо выбираться отсюда, – повторил он. – Попасть бы на строительство!.. Разгадка тайны – там.
Мимо нас торопливо прошел Квасич и украдкой сунул Альфонсу записку.
«Рибяты!
Грити, вам здесь болыпы аставацца ни ризон; коль скора с Франсуа вы уже славцом пирикинулис. Куда вам жылательна? Пиридайти чирис Квасича. Ежыли я пну вас разок-другой, ни сирчайти. Ета толька для видимости.
– Надоел со своими записками хуже горькой редьки! – сплюнул Хопкинс.
Меня, кстати, тоже эта его дурацкая привычка бесит.
Мы по очереди дали больным попить. Жара, духота, карболкой воняет, человек восемьдесят туземцев вповалку и полчища мух…
– Этому надо бы позагорать, – указал Винтер на одного несчастного. – Вынесите его на солнышко, – распорядился он.
– Господин профессор! – не выдержал Альфонс Ничейный. – На солнце сейчас минимум семьдесят градусов!
– Какая разница, друг мой! Вы в медицине ничего не смыслите, а говорите. Больше градусов – больше ультрафиолета, больному полезно. Несите его, несите! – улыбнулся он, а у меня от этой улыбочки мурашки побежали.
– Не станем мы его выносить! – уперся Альфонс. – Это чистой воды убийство!
– Тогда придется мне вас прооперировать, – ласково проворковал профессор.
– Оперируй свою бабушку и прочих предков до седьмого колена! – парировал Хопкинс.
Тут опять заявился со своей свитой капитан, то бишь беглый легионер Питмен.
– Санитары отказываются выполнять мои приказы! – тотчас сердито доложил Винтер.
– Господин капитан! – стал оправдываться Альфонс Ничейный. – Я сказал лишь, что нельзя выставлять больного на семидесятиградусную жару. Это равносильно убийству.
Капитан закурил сигарету и улыбнулся.
– Я смотрю, профессор, – обратился он к Винтеру, – персонал не разделяет ваших взглядов на методы лечения. Как мне поступить?
Надо признать, была в капитане, даже когда он злился, этакая снисходительная широта души. Из мухи слона он не делал.
Размеренный ход событий нарушил ворвавшийся в палату Турецкий Султан. Подскочил сразу ко мне и лягнул что было мочи. Почему он всегда норовит «соблюсти видимость» за мой счет?
– Чтоб вы сдохли, мерзавцы окаянные!.. Господин капитан! Эти трое пробрались к Франсуа Барре и разговаривали с ним!
– Что-о?!
Я готов был наброситься на подлого двурушника, но Одноглазый и другой инженер выхватили револьверы.
– Отставить! – одернул их капитан. – Повторите, что вы сказали!
– Только что я узнал от Квасича, что эти трое наведывались к Барре!
Ну и подлюга! Хопкинс сделался весь лилово-багровый. Дай ему волю, он перегрыз бы глотку Турецкому Султану.
– Это правда? Вы говорили с Франсуа Барре?
– Да, – кивнул Альфонс Ничейный.
– Вздернуть их! – завопил Одноглазый.
– За такие дела и повесить мало! – вторил ему Турецкий Султан.
Капитан мерил нас скучающим взглядом.
– У нас смертной казни не существует, – изрек он наконец. – Придется отправить их на стройку. В «Лохань». Вы знаете, что такое «Лохань»? – поинтересовался он чуть ли не любезным тоном. – Высохший мертвый рукав реки в скалистой впадине. Ил, уйма дохлой рыбы, змеи, пиявки, черви кишмя кишат. Ну и, естественно, это рассадник мух и москитов. Тени – ни клочка. Каждую неделю отправляем туда сотню рабочих на смену. Только оказывается, что им некого сменять. Вот что такое «Лохань». Уведите их!
Нас окружили три конвоира, а Винтер заметил на прощание:
– Не лучше ли было выставить больного на солнышко?
– Нет! – отрезал Ничейный, в ответ на что Винтер с улыбкой махнул рукой.
– Вы безумец, сударь. Никакая операция вам не поможет.
Глава шестая
1
И мы побрели под конвоем. В томительной, влажной духоте каждый вздох отдавался колющей болью в легких.
Ну и климат… совершенно убийственный!
Голова словно схвачена стальным обручем, того гляди, черепушка лопнет…
– Куда вы нас ведете? – спросил Альфонс Ничейный, заметив, что наша группа направляется не к строительству.
– В регистрационную контору при вокзале.
– У вас и такая имеется?
Что ни час, то новые новости!
– Сами увидите! Там записывают имена всех, кто отправлен на работу в «Лохань». Ведь там чего только нету – и сонная болезнь, и тиф, и малярия… Поэтому лучше взять на заметку каждого, чтобы потом случайно его не перевести куда-нибудь в другое место.
Завидная перспектива!
Мы прошли под одной так называемой террасой, которой предстояло стать насыпью. Отсюда хорошо просматривался рабочий поселок с грязными и вонючими дощатыми бараками. От каменной стены, в которую вгрызался котлован, тянуло удушливой пылью. Скудная норма прогорклой воды, свист бичей, стоны, крики, покрытые язвами тела, вонь тухлой рыбы от походной кухни, забитые негры – кожа да кости, а внизу, на берегу Конго, греются на солнце отвратительные скопища крокодилов.
Большой участок железнодорожной насыпи уже был готов. В узком месте реки берега соединял небольшой мост для поездов, а выше, у довольно солидного здания, сейчас укладывали шпалы. Должно быть, это и есть вокзал.
Позади послышался шум, кто-то бежал за нами. Турецкий Султан и Одноглазый, ухмыляясь, преградили нам путь.
– Стой! – Его большой нос крючком показался мне отвратительней обычного. – Забыли обыскать вас, субчики-голубчики!
На пару с Одноглазым они вывернули наши карманы, однако ничего предосудительного не нашли. Турецкий Султан от этого еще больше взбеленился. Схватил футляр от бинокля, который всегда болтался у Хопкинса на боку, и вытряхнул из него все сигары.
– Роскошествовать он, видите ли, сюда заявился! Подохнешь тут, как собака… Посмел на меня руку поднять!
– Замолчите, Буланже, – одернул его Одноглазый. Видать, он у них был начальством повыше Султана. – Приставить к ним двоих охранников, – приказал он конвоиру. – И чтобы глаз с них не спускали ни на минуту. Чуть что – стрелять!
– Слушаюсь, господин главный инженер.
Одноглазый с ухмыляющимся Султаном ушли, а нас конвоиры втолкнули в здание вокзала, откуда далеко разносилось хриплое, бессвязное пение. Здесь нас поджидал очередной сюрприз. Такого комфортабельного вокзала, пожалуй, даже в Оране нет: красивое, большое здание, повсюду эмалированные таблички-указатели:
и рядом с этой другая:
На каждом углу указательные надписи, чтоб не заблудиться:
Спрашивается, на кой ляд в этой занюханной дыре вокзал при несуществующей железной дороге? Безумие, да и только! На миг мне показалось, будто я утратил рассудок. Но и спутники мои застыли в полном ошеломлении.
Из рупора громкоговорителя послышался голос:
«Внимание, внимание!.. Алжирский экспресс прибывает в шестнадцать часов сорок минут к четвертой платформе… От первой платформы в семнадцать часов двадцать минут отправится поезд по маршруту Игори – Сиди-бель-Аббе – Стокгольм – Токио… Внимание, внимание! В девятнадцать часов пять минут – сцепление рисовой саке с бутылкой джина…»
Мы переглянулись.
– В жизни своей не видал – не слыхал ничего подобного! – оторопел Чурбан Хопкинс.
– Признаться, я тоже. Ни шпал, ни рельсов… И что это за расписание алкогольного движения?
Вернулся охранник.
– А ну, пошли! Раз-два.
Мы двинулись к двери, на которой было написано:
– Кто это там распевает? – полюбопытствовал я у одного из конвоиров.
– Начальник станции.
– А что за поезд отправляется?
– Экспресс на тот свет! Не задавай лишних вопросов!
«Регистрационная контора» надрызгалась, как извозчик. За столом сидел щуплый капрал, с которым мы беседовали в буфете. Выходит, он и есть начальник станции. По кабинету, пошатываясь, слонялись четверо-пятеро солдат, в одних рубашках, мокрые от пота.
– Попались, пташки-милашки! – просипел капрал. – Теперь узнаете, почем фунт лиха! – Едва кончив говорить, он сразу же запел.
– Эти пойдут в «Лохань», – пояснил конвоир.
Капрал, мурлыча себе под нос, поочередно ткнул каждого из нас пальцем в живот.
– Здесь все до единого чокнутые… – шепотом удивился Хопкинс.
Тихонько напевая, начальник станции занес наши имена в конторскую книгу, и конвоиры увели нас прочь.
…Раскаленная земля словно горела под ногами, исторгая удушливые испарения. Сумерки отвратительной маслянистой пленкой сгущались над неприветливым, выжженным краем.
Начальник станции вывалился из дверей и пополз на карачках, пытаясь подняться, но безуспешно: чуть привстав, валился снова. Это же надо так надраться, давненько я не встречал этаких бездонных бочек. И разодет – чучело чучелом – красная фуражка с золотым кантом, синяя униформа, напяленная прямо на голое тело… Жалкая, нелепая фигурка, физиономия сморщенная, как кожура лимона.
Наконец пьяница сообразил ухватиться за ограду, с трудом выпрямился и одарил присутствующих ухмылкой.
– Пять часов… десять минут… виски запаздывает… – Он взглянул на часы. – Задерживается прибытием на восемь минут…
– Прибудет, господин начальник, никуда не денется, – успокоил его охранник.
– А вы… переводите стрелки и… маневрируйте отсюда… В пять двадцать подкатит… вернее, накатит первый приступ белой горячки… В таких случаях я… открываю пальбу… – Он послал нам приветливую ухмылку, не выпуская из объятий заборный столб. – П-поз-вольте п-представиться… Тодор Василич… и какой-то там Эммануил… из Варны…