…Он ушел, улетел, умер, но картины его остались, творчество живо и… многое вызывает до сих пор вопросы недоумения. Да, Кустодиев — художник не такой простой, как кажется. Он задает немало загадок.
Например, как относится он к своим «красавицам»? Любит, восхищается, посмеивается, осуждает? Они помогают ему преодолевать боли — или просто радуют глаз? Если посмотреть на подготовительные эскизы к «Красавице за чаем», то оказывается, что габариты дамы были еще крупнее. Шея — как ствол дерева, из глаз льется и довольство и сытость, а в выражении лица даже проглядывает туповатость. Но — повторяя и повторяя эскизы, делая этюды, дамы его «утоньшаются», «умнеют», а когда в работу вступает кисточка, то прикосновения ее столь любовны, столь нежны, что ни единого мазка не рассмотришь на полотне.
Еще просматривается некое ироничное отношение к модели, но попробуй пойми: это ирония художника или самоирония героини? Ведь самоирония бывает признаком непоказного ума. Вот и пойми…
Да и сам Шаляпин на знаменитом полотне, — разве он с легкой усмешкой не вглядывается в Россию, в самого себя?
Почему Кустодиев не уехал за границу — тоже загадка. Почему писал праздничные демонстрации 1918 года — пожалуй, понятно: и заработок, и праздничные эмоции, которые он видел из машины, из окна. Иллюстрировал иногда книги не лучшего сорта — тоже для заработка?
И главная загадка — картина «Большевик». Вот тут уж совсем непонятно, ее, мне кажется, можно отгадать лишь после долгих размышлений.
В 1989 году, когда издавалась книга «С веком наравне» (в которой печатался мой рассказ о Кустодиеве), все казалось ясным: строки Блока из поэмы «Двенадцать», алое знамя, человек идет поверх деревьев, домов с красным флагом, а внизу толпа на улицах города. «Знамя, такое же нереальное, как и человек, затопляет небо, зеленоватое кустодиевское небо. Здесь все создавалось символами и все было реальностью, той правдой, которую видели вырвавшиеся на волю толпы.
— Любопытная штука, — заговорил художник. — На куполе церкви я сперва посадил попа с дьяконом, будто они в ужасе прячутся от гиганта-рабочего… А потом убрал те фигуры. Захотелось коротко, лаконично отобразить символ революции…»
Б. Кустодиев. Большевик. 1920
Таков был текст, напечатанный в 1989 году. Но вот прошли годы, и все более странным стало казаться то обстоятельство, что большевик шагает по людям. И не голова, а всего лишь половина головы рабочего (крестьянина?) обозначена на картине. Помню, как тогда, в типографии, мучались с репродукцией — при обрезе осталось еще меньше, чем полголовы, — это ж был почти криминал!
Но теперь, когда я всматриваюсь в полотно «Большевик» и думаю о загадочном, хитроумном художнике, мне приходит в голову: а не нарочно ли он «отколол» такую штуку? Уж не хотел ли сказать, что в вооруженном восстании не так много было… ума?
Многое открылось, когда вышла книга о Б. Кустодиеве в серии ЖЗЛ.
Опубликованные в ней письма Бориса Михайловича актеру Лужскому позволяют по-новому взглянуть на его отношение к революции. Вот несколько отрывков из этих писем:
«Я вроде как бы в одиночном заключении пребываю: все дни как один, разнообразятся только тем, дают электричество или нет — больше сидим во тьме или с керосиновыми лампами. У заключенных хоть прогулки бывают, а у меня и того нет. Дети в школу не ходят — праздники, а затем забастовка школьная… Тоска!»
«Как у Вас теперь — не знаю, а у нас здесь всюду дерутся и кто-то кого-то побеждает, накладывает один на другого контрибуции или в тюрьму сажает. Жена хотела отправиться в деревню, но я ее не пускаю… Нашу соседку-помещицу только что посадили в тюрьму и требуют 10 000 р. выкупа… Вот во что выродились наши долгожданные свободы!»
Позднее, когда уже многие покидали страну, Кустодиев писал все тому же Лужскому:
«Бежать мы никуда не собираемся. Как Пазухин: куда бежать-то?! И бежать некуда… Да разве побежишь с моими ногами да при всех безобразиях, что творятся на железных дорогах и кругом… А напряжение все усиливается и усиливается, и, видимо, разразится катастрофическое…»
Таков был этот изумительный — и лукавый художник. Таковы некоторые его загадки.
Вместо послесловия
…Скоро (речь идет о 1918 годе. — А. А.) политика, образцы которой мы видели на Невском проспекте, ворвалась в театры. Во время спектаклей в театрах начали появляться какие-то люди — между ними бывал Троцкий — и прерывали действия на сцене речами к публике. Они говорили, что пора кончать радостные зрелища, пора прекратить праздные забавы…
…Зачем же нужна была революция? Но в том-то и дело, что революция никого ни о чем не спрашивает. Получив толчок, она прет, когда ей вздумается.
Одетый в порфировую мантию, со скипетром в руках, с короной испанского короля Филиппа на голове, я выхожу из собора на площадь, где еще раз подтверждаю народу моему, что еретики будут сожжены, что корону на мою голову надел сам Бог и что я вообще единственный правитель на земле. В эту минуту на Неве поблизости от Народного дома раздается внезапно пушечный выстрел. Третий выстрел, и четвертый — один за другим. Хористы и статисты двинулись к кулисам и, забыв про еретиков, стали громко обсуждать, в какую сторону им бежать. Немало труда стоило королю испанскому убедить своих подданных, что бежать некуда… Решили сидеть на месте.
— Почему же пушки? — спрашивали мы вестовых.
— А это, видите ли, крейсер «Аврора» обстреливает Зимний дворец, в котором заседает Временное правительство…
…После поездки в Ревель (эстонский город, где Шаляпин был на гастролях. — А. А.), возбудившей во мне смутные надежды на лучшее будущее, я стал чувствовать себя гораздо бодрее и с обновленной силой приступил к работе над оперой Серова «Вражья сила», которую мы тогда ставили в Мариинском театре[3]. Эта постановка мне особенно памятна тем, что она доставила мне случай познакомиться с художником Кустодиевым.
Много я знал в жизни интересных, талантливых и хороших людей, но если я когда-либо видел в человеке действительно высокий дух, так это в Кустодиеве. Все культурные русские люди знают, какой это был замечательный художник. Всем известна его удивительно яркая Россия, звенящая бубенцами и масленой. Его балаганы, его купцы Сусловы, его купчихи Пискулины, его сдобные красавицы, его ухари и молодцы — вообще все его типические русские фигуры, созданные им по воспоминаниям детства, сообщают зрителю необыкновенное чувство радости.
Только неимоверная любовь к России могла одарить художника такой веселой меткостью рисунка и такою аппетитной сочностью краски в неутомимом его изображении русских людей… Но многие ли знают, что сам этот веселый, радующий Кустодиев был физически беспомощный мученик-инвалид? Нельзя без волнения думать о величии нравственной силы, которая жила в этом человеке и которую иначе нельзя назвать, как героической и доблестной.
Когда возник вопрос о том, кто может создать декорации и костюмы для «Вражьей силы», заимствованной из пьесы Островского «Не так живи, как хочется, а так живи, как Бог велит», — само собою разумеется, что решили просить об этом Кустодиева. Кто лучше его почувствует и изобразит мир Островского? Я отправился к нему с этой просьбой.
Жалостливая грусть охватила меня, когда я, пришедший к Кустодиеву, увидел его прикованным к креслу. По неизвестной причине у него отнялись ноги. Лечили его, возили по курортам, оперировали позвоночник, но помочь ему не могли.
Он предложил мне сесть и руками передвинул колеса своего кресла поближе к моему стулу. Жалко было смотреть на обездоленность человечью, а вот ему как будто она была незаметна: лет сорока, русый, бледный, он поразил меня своей духовной бодростью — ни малейшего оттенка грусти в лице. Блестяще горели его веселые глаза — в них была радость жизни.
Я изложил ему мою просьбу.
— С удовольствием, с удовольствием, — отвечал Кустодиев. — Я рад, что могу быть вам полезным в такой чудной пьесе. С удовольствием сделаю вам эскизы, займусь костюмами. А пока что ну-ка вот попозируйте мне в этой шубе. Шуба у вас больно такая богатая. Приятно ее написать.
— Ловко ли? — говорю я ему. — Шуба-то хорошая, да возможно — краденая.
— Как краденая? Шутите, Федор Иванович.
— Да так, — говорю, — недели три назад получил ее за концерт от какого-то государственного учреждения. А вы ведь знаете лозунг: «Грабь награбленное».
— Да как же это случилось?
— Пришли, предложили спеть концерт в Мариинском театре для какого-то, теперь уже не помню какого, дома. И вместо платы деньгами али мукой предложили шубу. У меня хотя и была моя татарка кенгуровая, и шубы мне, пожалуй, не нужно было бы, но я заинтересовался. Пошел в магазин. Предложили мне выбрать. Экий я мерзавец — буржуй! Не мог выбрать похуже — выбрал получше.
— Вот мы ее, Федор Иванович, и закрепим на полотне. Ведь как оригинально: и актер, и певец, а шубу свистнул.
Б. Кустодиев. Автопортрет. 1925
Посмеялись и условились работать. Писал Кустодиев портрет, отлого наклоняя полотно над собою, неподвижным в кресле… Написал быстро. Быстро написал он также эскизы декораций и костюмов к «Вражьей силе». Я занялся актерами. И начались репетиции. Кустодиев пожелал присутствовать на всех репетициях. Изо всех сил старался я доставать моторный грузовик, и каждый раз с помощью его сына или знакомых мы выносили Кустодиева с его креслом, усаживали в мотор и затем так же вносили в театр. Он с огромным интересом наблюдал за ходом репетиций, казалось мне, волновался, ожидая генеральной. На первом представлении Кустодиев сидел в директорской ложе и радовался. Спектакль был представлен всеми нами старательно и публике понравился.
Недолго мне пришлось любовно глядеть на этого удивительного человека. Портрет мой б