Станислав Юлианович Жуковский(1875–1944)
Вначале XX века в России возникли десятки художественных объединений. Еще живо Товарищество передвижных выставок, а уже его теснит «Мир искусства», рождается русский модерн, возникают «Голубая роза», Союз русских художников. Жуковский входил в московский Союз русских художников. Учился он в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества, первое время пребывал под влиянием Левитана. Но уже к 1910 году нашел собственный, самостоятельный стиль, — стал прибегать к мазкам чистого цвета. Много работал, выставлялся, преподавал. Его полотна стал покупать Павел Третьяков.
Мы обратимся лишь к одному периоду его творчества, когда он и четверо его друзей каждый год ездили в Тверскую губернию и «наперегонки» писали этюды, пейзажи, портреты, интерьеры старых усадебных домов.
Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа,
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне.
Так писал Николай Гумилев (его имение было в тех же местах). Стихи поэта не раз повторялись там, в Тверской земле. А товарищ Жуковского, учившийся вместе с ним, вспоминал:
«Все мы — бывшие ученики Училища живописи, ваяния и зодчества, — Алексей Степанович Степанов, Николай Петрович Богданов-Бельский, Витольд Каэтанович Бялыницкий-Бируля, Станислав Юлианович Жуковский, Александр Викторович Моравов (перечисляю всех по старшинству), и вот судьбе угодно было сблизить, соединить нас… Каждый из нас, пятерых, именовался сокращенно: Степаша, Богдаша, Жуковини, Моравец и Бирулец, или Бирулька».
С. Ю. Жуковский
Каждый год, как только близилась весна, все они отправлялись в Тверскую губернию, и там, на речке Тихомандрица, писали этюды.
…Ветер гнал воду. По бледному небу неслись серые водянистые облака. Озера, разбросанные по Тверской земле, отражали небеса, как бы повторяя их и усиливая цвета. Молдино, Удомля, Наволок, Островно, Кезадра… Берега с остроконечными елями, осинами и березами, тихие и спокойные, отражались в зеркале вод. Если дул ветер, то пробегала рябь, лохматились даже волны.
Низки, неприютны эти места ранней весной. Куда ни ступи — под ногами вода, грязь, хляби. Скоро зазеленеют на полях травы, а в потоках трав обнажатся желтые валуны, напоминающие то ископаемые черепа, то поднятые с угрозой кулаки: древняя земля!
Небо, низкое и бесцветное, как бы прижимает к земле человека. И все же пятеро друзей выбрали именно эти места для своих пейзажей.
Добираться сюда в начале XIX века приходилось на допотопных паровозиках или в тряской телеге. Зато ехали они не на три летних месяца, не для летнего отдыха, а для жаркой работы. И торопились застать пробуждение природы, когда серебрится верба, твердеют почки и по утрам на каждой висит по жемчужной капле…
Летняя благодать, красоты южных морей и гор — все устоявшееся, прекрасное, совершенное не занимало художников. Их влекли весна и осень, а также утро и вечер, ранние сумерки и восходы, словом, переходные, неустоявшиеся.
Здешний воздух им был дорог — зыбкий, серебристый, влажный: дожди, испарения окутывали все вокруг еле видимой дымкой. А началось это увлечение Тверской землею с Бялыницкого-Бирули. Однажды они с женой взяли карту средней России, нашли самое близкое расстояние от Москвы до Волги (это возле села Кимры) — и поехали. На пароме переправились через Волгу, поселились в гостинице, а на другой день художник взял с собой этюдник, краски, охотничье ружье, собаку и… вернулся с полной сумкой — дупелей.
От Кимр недалеко до озера Кезадра, куда заманил его приятель.
Там была не тронутая цивилизацией природа, и Бируля, не умевший радоваться в одиночку, увлек за собой друзей. Останавливались они в Гарусове, на озере Удомля, в Островках, на озере Молдино, на Островенском озере. Бируля начал строить дом на берегу Удомли, а неподалеку в озеро впадала небольшая, быстроструйная речка Тихомандрица.
Хороша природа сама по себе, но если она одухотворена историей, пребывание тут братьев-художников — того лучше. Здесь, в своем имении Сафонково, жил художник Венецианов и писал портреты поэтичных и грустных своих крестьянок. Его ученик Григорий Сорока живописал зеркальные воды озера Молдино, купальню, часовню, паром. Картины его, исполненные тишины и покоя, еще можно было видеть в усадебных домах. Легенды и были недавнего прошлого витали, и более всех они увлекли Жуковского.
Был он человек горячий, темпераментный, происходил из польских аристократов, любил женщин, и они восхищались им.
…Перенесемся на берег озера, в мелкопоместный усадебный дом, в сад.
В парке под деревьями устроена сцена, на ней указатель — «Река Тихомандрица». В плетеных дачных креслах сидят гости, друзья, и художники добродушно улыбаются в усы, да-да, у каждого из пятерых усы, но все на свой лад. Узенькие французские у Жуковини, короткие, как щетка, у Богдаши, пышные у Моравца, большие, торчащие в стороны, — у Степашечки, и мягкие окладистые, да еще с бородкой, у Бирульки (называем их так, как они ласково называли друг друга).
На сцене появилась красивая женщина, актриса, в вишневом платье со шлейфом, с копной каштановых волос и бледным лицом. Повернувшись в профиль и глядя куда-то ввысь, она читает:
…Счастья не требую. Ласки не надо.
Лаской ли грубой тебя оскорблю?
Лишь, как художник, смотрю на ограду,
Где ты скрываешь цветы — и люблю!
Мимо, все мимо — ты ветром гонима —
Солнцем палима — Мария! Позволь
Взору — прозреть над тобой херувимом,
Сердцу — изведать случайную боль.
Голос звучит волнующе, низко, читает актриса самозабвенно, синевой сияют глаза. С нее не спускает глаз ее спутник Анатоль. А она то и дело взглядывает на Жуковского.
Тихо я в темные кудри вплетаю
Тайных стихов драгоценный алмаз.
Жадно влюбленное сердце бросаю
В темный источник сияющих глаз.
Маргарита, Марго, актриса, но еще и художница.
…На сцене появляется некто в маске, в черном плаще-балахоне, с поднятой рукой, и вещает:
— Сцена из жизни знаменитых охотников! Медвежатников! Волчатников! Всем известных Степанова, Бирули и Жуковского! — человек-маска вынул из плаща газету, читает: — В местной газете появилось сообщение: «На границе Тверской и Новгородской губерний замечены волки. В деревне Воробышки волки задрали корову. Посему просим охотников принять участие в борьбе с серой армией».
По сцене шествуют «охотники»: один хромает, другой держится за отмороженный нос, третий еле волочит ноги… Сбоку выскакивает «волк», на него набрасываются егеря. И опять голос из-за сцены:
— Еще миг! — еще один миг — и волк бы «закусил» одним из самых замечательных художников двадцатого века!.. Но — выстрел! — и мы спасены, а у ног утомленных охотников лежат убитые волки! Сообщаем дополнительные сведения о кр-ровожадных охотниках. Один из них — Бируля — вегетарианец, в рот мяса не берет. Второй — великан Степанов, плакал, глядя на убитых волков, и лишь мысль о спасенных коровах утешала его. Третий — признаемся откровенно — Жуковский, не гордится ни одной из своих картин так, как шкурой убитого хищника!
Вечер опускается на озеро, на парк, в котором проходит представление. Майское солнце посылает свои нежные лучи, мягкий ветер овевает лица. Деревья свежие — как зеленый дым. Дружеский круг, природа, искусство — что может быть лучше?..
…Маргарита сидит на берегу и смотрит на Станислава Юлиановича, который, в свою очередь, не спускает глаз с воды. Ах, как околдовывает его вода! Как это трудно — передать ее движения!..
Он спустился к воде и уже забыл о своей спутнице. Он думает о том, что течение воды — как течение человеческой мысли. Неторопливо текут воды в неведомые дали, соединяются в конце концов во что-то большое. Текут от вчера в завтра, от прошлого в будущее. Прошлое — в воспоминаниях, будущее — в мечтах… Пейзажист. Более чем кто-либо другой, остро чувствует скоротечность мгновения.
С. Жуковский. Брошенная терраса
Здесь, внизу, густая зелень спустилась к самой воде и образует черный омут. На противоположной стороне, освещенной солнцем, вода сверкает и плавится серебром. По небу пробегают облака, а в просветах ослепительная синева, настоящий кобальт! На границе тени и света самое причудливое соединение: сине-черное и коричневое от илистого дна, лилово-синее, голубое, серебристое… Только что дул ветер, по воде пробегала рябь — именно то, что ему нужно, — и опять стихло.
Художник на небольшом картоне широкой кистью обозначил пятна: темное, светлое, зеленое, синее… Отбежал назад, чуть не столкнул Маргариту, прищурился и опять подбегает, быстро нанося цветовые пятна.
Анатоль расставил ее этюдник. Маргарита рассеянно оглядывается, что и как ей писать — не знает. На той стороне — сарайчик, желтый сарайчик, из свежеструганных бревен, — может быть, его?
— Станислав Юлианович, — зовет она, но он ее не слышит.
Потому что стихает ветер, Жуковский еще мгновенье-два работает, — склонив голову влево, вправо, прищурившись, по большому его лбу, как по озеру, пробегает рябь, черные усики встопорщились — он отбрасывает кисть. Вот досада! — нужен ветер, рябь на воде, а стало тихо, блеск на воде исчез.
— Я хочу писать сарайчик, — капризным тоном говорит Маргарита, — я никогда пейзажи не писала. Только натюрморты, головы, интерьеры…
Жуковский искоса взглянул на этюдник.
— Не то! — раздраженно заметил он. — Главное — надо ухватить тон, соотношение темного и светлого, общее, и выбрать такую композицию, чтобы… было равновесие масс. А вырисовывать бревнышки?.. — это же не гипсы.