Коровин жил широко, щедро — когда получал деньги, на гонорары устраивал пиры, созывал друзей. А то забирался в тихий уголок, удалялся от всех, и никто не знал, какая огромная внутренняя работа шла в этом на первый взгляд безалаберном человеке. Его называли очаровательным вралем (за его шутки, рассказы), пленительным человеком с душой нараспашку, балагуром, весельчаком. А он делил людей по живописному признаку: на «живописных», колоритных и бесцветных. К первым тянулся, в душе оставаясь тонким лириком, самолюбивым и мнительным (последнее тщательно скрывал), и друзья тянулись к нему. Какими людьми был окружен! Знакомцы его — Чехов и Горький, Куприн и Бунин, Левитан и Серов, Шаляпин и Врубель.
С ними он работал, бороздил российские дороги, отдыхал на рыбалке, охоте. Чехов, например, так был покорен обаянием Коровина, что подарил ему «кусок земли» в Гурзуфе. Там была построена дача, ставшая вторым домом и отрадой художника, источником южного вдохновения.
Начиная с 1901 года, через несколько лет после окончания Училища живописи, ваяния и зодчества, Коровин преподавал в том самом училище. Летом же предавался любимым путешествиям, созерцанию красоты природы, писал этюды. В Гурзуфе плескалось море, шумели крымские базары, искрились вина, фрукты, розы; как только приезжал художник — все это стремительно переносилось на его красочные полотна.
На Севере, куда отправляется он с Валентином Серовым, возникали, напротив, полотна, сдержанные по цвету, спокойные.
Возле Ледовитого океана художники писали окрестности: «Серов и я увидели, что днем писать с натуры нельзя: мешают мириады всевозможной мошкары, комаров, слепней… Лезут в глаза, в уши, в рот и едят поедом». Тогда стали работать ночами, светящимися белыми ночами, стараясь запечатлеть неуловимые световые оттенки, особенный воздух Севера.
Там написаны «Архангельский порт», «Ручей святого Трифона на Печенге», «Северная идиллия» и др. «Северная идиллия» — поэтическая песня околдовавшему художника Северу, его цветам, музыке, людям. На ней изображены три крупные северные женщины, стоят обнявшись, в красно-белых народных костюмах; девушка с белым венком на голове сидит рядом с мальчиком, похожим на Леля, играющим на свирели. В небе — нежный простор, на земле — широкий луг и цветы. Посмотришь подольше на эту картину и кажется, услышишь музыку — коровинские краски «поют»! Преобладают красное, зеленое, белое, а сколько тонов, оттенков — не счесть…
Отдаваясь русскому пейзажу во время поездок, Коровин, возвращаясь в Москву, с 80-х годов прошлого века начинает заниматься театральными декорациями. Его пригласил к себе в Частную оперу Савва Мамонтов, меценат и поклонник муз. И через короткое время уже гремит имя превосходного театрального художника Константина Коровина. Сперва Частная опера, потом Большой театр, Мариинский, Александринский… Декорации и костюмы к операм «Садко», «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила», «Фауст», «Хованщина»… работа с Шаляпиным. И не просто работа с великим артистом, а великолепная творческая дружба. Они читали книги, спорили о русской истории, пели старинные песни. Обсуждали «Хованщину»; Коровин вспоминал рассказы деда-старообрядца, читал молитвы, заражая артиста своей увлеченностью древностями. Работая над «Демоном», рассказывал о поездке на Кавказ, читал стихи Лермонтова, а костюм Демона сделал такой, что певец «не выскакивал из декоративного пространства», к тому же подчеркивалось великолепие фигуры певца: «одел» его в романтический «зыбкий» костюм, чтобы просматривалась скульптурная фигура.
К. Коровин. Таня Любатович, певица мамонтовской оперы
Художнику, любившему яркую, красочную, сочную живопись, как нельзя более по душе пришлось театральное творчество, где нет нужды выписывать мелкие детали, а можно брать крупные цветовые пятна, «аккорды цветов».
В театральных работах художника нашли продолжение его живописные искания. Немало думая над своим «живописным кредо», Коровин оставил выверенные, прочувствованные записи, ценные для художников. Перечислим некоторые из них:
— Цвета светлые и темные должны контрастировать.
— Искусство должно быть легким, без нытья, оно должно давать наслаждение.
— Работать надо свободно, радостно.
В заветах мастера есть что-то моцартовское, о нем можно сказать словами поэта: «Он весь дитя добра и света, он весь свободы торжество». Были ли рядом разного рода Сальери? Конечно, были, и они говорили: художник «шлепает краски», он никудышный педагог, у него нет рисунка.
Да, Коровин не был типичным педагогом с затверженными методами обучения, но зато он создавал такое творческое настроение, такую «ауру» вокруг, что учеников было не оттащить от мольберта. И имена их вошли в историю русской живописи: С. Герасимов, М. Сарьян, А. Исупов.
«Больше шутки», «не насилуйте свои знания», «натуру надо передавать ловко, любя», «надо изловчиться к правде», а работать быстро, пока «не остыло впечатление» — такими выражениями сопровождал Коровин уроки. И вот еще важные слова о тоне в живописи, в колорите, который благодаря соотношению тонов приобретает определенный характер: «Главное — тон, нужно сюжет искать для тона», «Тоньше, тоньше работать мотив и саму правду».
Коровина называли мастером мазка; он писал и широкой кистью (полнеба — след одной кисти), и короткими быстрыми мазками и умел, как Коро, не оставлять следов от мазка…
А теперь представим себе чудное летнее утро, солнечные лучи, падающие в комнату сквозь зеленую листву, на столе белая скатерть (если бы только белая, там столько тонов!), золотистое вино, хрустальный графин, рюмка и пламенеющие розы. А за столом сидит счастливый, улыбающийся человек, весь залитый солнцем. Это Шаляпин, он приехал в 1911 году во Францию, в Виши, к больному Коровину, и здесь был сделан лучший из его портретов. Коровину удалось слить природу солнечного гения артиста со сверкающим днем, с природой.
Та же чарующая прелесть природы, естественность и в портрете «Две испанки», созданном художником во время поездки по Испании. Просто он жил в гостинице, просто встретил там двух девушек, попросил позировать — и вот остался шедевр (хранится в Третьяковской галерее, так же как и «Бумажные фонарики»).
Коровин сразу отошел от передвижников. И потому не было ничего удивительного в том, что однажды на выставке у Мамонтова к нему подошел элегантный молодой человек и сказал:
— Я хочу издавать журнал «Мир искусства». В русской живописи начинается новая эра. Вы, Врубель, Серов — новое московское течение…
Это был Сергей Дягилев, создатель объединения «Мира искусства» и одноименного журнала, сплотивший вместе художников, для которых главным идеалом стала Красота. Коровин взялся делать обложку для первого номера журнала. Мамонтов дал деньги на издание — так Костя Коровин стал «мирискусником».
«Мирискусники» ворвались в русскую художественную жизнь прежде всего не темами, а богатством, разнообразием творческих манер, своей непохожестью. Их отличало пристрастие к истории, прошлому. Коровина, правда, это отличие не коснулось. Если Борисов-Мусатов пел элегическую песнь уходящим усадьбам, а краски его были туманны, расплывчаты, пастельны, если Кустодиев тянулся к народному уходящему быту, а писал часто темперой, если Петров-Водкин находил новые законы соотношения цветов (теория трехцветки), то Коровин все еще не мог понять, как это у Саврасова сквозь серое, блеклое небо просвечивает свет и откуда эти манящие тона.
Его увлекала красота земли, природы, бесконечность мироздания, и этой Красоте он служил. Пленэр, воздух, пространство между двумя деревьями, как передать эту наполненность, а не пустоту? Вот что его занимало.
Но ничего формального, механического, все пропущено через себя. «Зрение, — говорил он, — дано нам не только чтобы видеть. Душе этого мало. Она требует, чтобы через зрение поднимался рой волнующих мыслей, эмоций».
В одной его «Весне» — рой грустных, «разымчивых» чувств, зеленый дым, покосившийся домик, две курочки и одинокая тропа. В другой «Весне» — синева небес сквозь белые стволы берез, красный дом, стол под деревьями, яркая зеленая скамья и невообразимо разноцветные тени. Две «Весны» — два состояния души. И зачем художнику автопортреты, если свой внутренний портрет отражает в таких вот «Веснах»?
За всем этим стоит некая тайна. Северные пейзажи Коровина напоены неразгаданной тайной Севера, а «Вид Севастополя» ночью полон таинственной синевы; загадка и в еле видимых домах, и в плывущих возмущенных облаках, и в таинственной, не смыкающей глаз луне…
1918 год — рубеж в жизни художника: закончилась его педагогическая и театральная деятельность. Случилось то, чего ждали, что считалось неизбежным, — революция. Только оказалось, что эта революция вовсе не та, о которой мечтали. К Коровину явился раздосадованный Шаляпин: «Революция — это, должно быть, улучшение, а тут что? Масла нельзя достать. Автомобиль реквизировали, вино разграбили». Коровин, всегда равнодушный к политике, отвечал: «Позволь, не ты ли постоянно твердил, что тут все плохо, жить нельзя, нужны изменения, нет равенства?..» Шаляпин возмутился: «Но ведь это совсем не то, что нужно! Равенство, понимаешь ли…»
Коровину пришлось уйти из училища. Так же как и его, своей мастерской лишили А. Васнецова, других педагогов.
Командовали теперь футуристы, кубисты и прочие «горлопаны». Как писал Замятин, «футуристы, вместо прежних лозунгов, взяли лозунги Октября: они объявили себя полномочными представителями революции в живописи, а свое искусство — „пролетарским“. Несколько лет малиновые и синие кубистические рабочие красовались на революционных знаменах и плакатах».
Наступили 1920-е годы. В театрах возникла мода не на живописные декорации, а на конструктивистское оформление; станковую живопись изгоняли. Коровин писал: «Мне казалось, что я живу в каком-то огромном сумасшедшем доме».
Спасаясь от безумия и голода, он на время Гражданской войны уезжает в Тверскую губернию. Вернулся, когда уже был объявлен НЭП и в магазинах появилось всё: продукты, одежда, обувь…