Крепко целую и обнимаю
Видимо, одинаково сильна была тоска о России и у Константина Коровина, и у его сына, и у невестки. Сам художник писал: «Много я скитался по свету. И не раз я видел весну в других странах, но такой весны, как у нас в России, я нигде не видал… нигде нет такого отрадного печального чувства, необычайного замана, глубокой красоты, мечты тревожной, как в весеннем вечере в России…»
Есть еще один существенный факт в письмах Елизаветы Владимировны, напрямую касающийся биографии художника, — это короткая фраза о его Музе. Она написала: «Комаровская была единственная любовь Коровина» (портрет ее можно найти в альбомах Кустодиева).
Архип Иванович Куинджи(1841–1910)
Куинджи — один из самых таинственных художников, он загадал загадки, которые не могут отгадать до сих пор критики и художники. Жизнь его — как полет звезды, ярко прочертившей небо и угаснувшей вдали. К тому же в полете том он сумел обрести не одну, а несколько форм, то есть как бы прожить несколько жизней.
Откуда вырвалась эта звезда? Родился Архип Иванович в Мариуполе, в 1842 году, в семье сапожника Ивана Христофоровича, грека по национальности. Ему не было и пяти лет, как остался он круглым сиротой. Жил у родственников, ходил в городскую школу. Кое-как усвоил русскую грамматику (и потом, дабы не обнаруживать слабую грамотность, почти не писал писем), учился плохо, зато вот рисовал хорошо.
В. Васнецов. Портрет Архипа Ивановича Куинджи
В десять лет «пошел в люди». Поселился на кухне у подрядчика по строительству церкви. Однажды хозяин увидел стены кухни «испачканными», то бишь разрисованными. Хотел выругать мальчика, но, рассмотрев интересные рисунки, стал хвастаться диковинками. Затем шустрый черноглазый мальчик попал к итальянцу Аморетти. Прислуживал в комнатах, чистил обувь, платье и… рисовал. О себе говорил: «Я русский… из крымских греков, наши деды поселились тут при царице Екатерине».
Кто-то посоветовал ему съездить в Феодосию: там живет знаменитый художник Айвазовский, он-то укажет путь. Куинджи отправился в Крым, но не застал мастера — только помощника его Феслера. Феслер давал ему копировать полотна маэстро, учил растирать краски, пользоваться мольбертом, палитрой, соединять цвета. Вероятно, подолгу стоял юноша возле марин Айвазовского, изучал, как ложатся мазки, откуда идет свет, словом, приобщался к живописи. А затем отправился в обратный путь, и это стало самым ярким впечатлением от всей поездки. Ехал он по Чумацкому тракту. Медленно двигались телеги, груженные зерном, солью, фруктами… Расстилались широкие дали, земля на горизонте соединялась с небом. А по ночам сияли звезды и открывался ночной простор. Картина эта навсегда врезалась в его память, и спустя несколько лет он напишет на этот сюжет одну из лучших своих картин — «Чумацкий тракт».
В Мариуполь вернулся, казалось, тот же коренастый, горбоносый юноша, слегка застенчивый и упрямый, с копной вьющихся волос, но — это был уже совсем другой человек: он знал, чего хотел, верил в собственную звезду. И знал, где находится «гора Олимп», на которой обитают боги-художники, — в Петербурге. Однако пройдет еще несколько лет, прежде чем появится он в столице, а пока едет в Одессу и работает у фотографа. Искусство фотографии тогда только зарождалось и захватывало многих. Фотография, ретушь, дневное и вечернее освещение — все это пригодится ему со временем, по-особому отточит его глаз, а глаз, как и слух, бывает развитым.
Прибыв в Петербург почти нищим, каждый день с десяти до шести он служил ретушером, а все утро, от четырех до десяти, рисовал, оставаясь свободным художником. Свободный, вольный — эти слова оказались самыми подходящими для Куинджи. И не только потому, что стал вольнослушателем Академии художеств, — он по духу был вольным человеком. Его «угнетали учебные дисциплины», педагогические наставления, он более всего надеялся на себя и был истинным самородком.
Чтобы выставить наконец картины на академической выставке, следовало сдать Закон Божий, русскую историю, географию, математику, анатомию, историю изящных искусств — предметы, которые ученики Академии изучали пять лет, а ему надо было все пройти самостоятельно.
30 августа 1869 года Куинджи пишет такое заявление: «Прося о сем, имею честь присовокупить, что, не быв учеником Академии и не слушав читающихся лекций, нахожусь в крайнем затруднении относительно требующегося экзамена из вспомогательных предметов академического курса, почему и осмеливаюсь просить небольшого снисхождения, а именно, разрешить мне держать экзамен из одних лишь главных и специальных предметов…»
Его все-таки освободили от некоторых предметов, но подвергли нескольким «словесным испытаниям». На том и закончилась его единственная в жизни экзаменационная сессия, но он получил право выставить три картины: «Татарская деревня при лунном освещении» (ночное освещение написано в традициях Академии, но там есть и собственное видение), «Буря на Черном море» (не без влияния Айвазовского), «Исаакиевский собор при лунном освещении» (если первые две картины написаны по воспоминаниям, то последняя — с натуры). Картины понравились — талант и упорство победили!
Молодой, горячий, любознательный, Куинджи жил в то время в одном из самых бедных домов Васильевского острова, а вечера проводил в компании учеников Академии. Среди них — Васнецов, Савицкий, Репин, Шишкин. Не смолкали шутки, споры о предназначении живописи, о поисках заработка. Рассказывали, как великий Рембрандт, чтобы продать картины, решил объявить о своей смерти. Но они-то, студенты, еще никому не известны. Бывало, кричали и спорили чуть не до утра.
А спорить было о чем: 1870 год — год создания Артели передвижников, «протестантов», выступивших против диктатуры Академии; время Писарева, народничества, время споров о будущем России и ее социальных бедах. Кто-то горячо доказывал: к чему «девятый вал», «буря на море» (имелись в виду марины Айвазовского. — А. А.), когда народу так тяжело живется? В такое время художник не имеет права на романтический пейзаж! И у Куинджи появилась картина «Осенняя распутица» — полная тоскливой печали сцена из русской жизни, написанная в манере голландских, тональных живописцев, блеклыми красками, но — это… это еще не Куинджи.
Однажды Шишкин, Клодт и Куинджи отправились на остров Валаам и привезли оттуда отменные пейзажи, но абсолютно не похожие друг на друга. Шишкин обожал и знал лес, любил детали, Куинджи тяготел к широким просторам. Картину «Остров Валаам» он как бы разделил по диагонали на две половины — светлую и темную, а на границе — три березы. В темной половине чувствуется суровое дыхание Севера, тайна. Огромное небо создает ощущение бескрайности вселенной — его притягивает космос.
В картине «Ладожское озеро» тоже четыре пятых полотна отдано небу: высокие пышные облака, торжественные, будто застывшие в ожидании бури, и лишь на переднем плане — подробно выписаны камни, дно (впрочем, потом он не станет более обращаться к такому подробному описанию). Неторопливо, спокойно ведет художник повествование о природе Севера, о гранитных берегах и темных густых лесах.
О Куинджи заговорили в прессе, отмечали самобытный талант, Петербург его заметил. Достоевский назвал «Остров Валаам» национальным пейзажем, Репин и Крамской пришли от картины в восторг, ее приобрел Третьяков.
Так взошла над столицей звезда Архипа Куинджи.
Сам-то он в нее верил всегда, мечтал создать нечто невиданное, не похожее ни на Саврасова, ни на Поленова, ни на Шишкина. И вот первое слово сказано — что дальше?
А дальше — появились деньги, значит, можно поехать в Европу, посмотреть, чем живет европейский художник. Берлин, Дюссельдорф, Кельн, Брюссель, Париж, Лондон, Вена… Невозможно пройти равнодушно мимо всех этих городов, живописи этих стран, однако… Куинджи не так прост: он заявляет, что не нашел там ничего интересного, что «работать надо в России». Может быть, ему не хватало русских споров-разговоров? «Без языка» в Европе не поговоришь.
В самобытном художнике проявлялась явная склонность к философствованию, он торопился выразить мысль и был оригинален. Недаром Крамской как-то написал, что молодой Архип Иванович «твердо стоит на ногах… прозорливость у него большая… То, что он говорит, я лет пять назад переворачивал в мозгах…» А Репин писал: «Он всегда идет вглубь до бесконечности. Жаль, образования у него не хватает; а он большой философ и политик большой». Вместе с тем тот же Крамской отмечал, что Куинджи «все еще около чего-то ходит, что-то в нем сидит, но все это еще не определилось».
«Около чего-то ходит…» Да, он был себе на уме. Он и там, за границей, «ходил», во все внимательно вглядывался, ничем не восхищался, но все мотал на ус. В итоге, как пишут искусствоведы, он «трансформировал русский и европейский романтизм, опыт немецких художников дюссельдорфской школы, французских барбизонцев, русский реализм» — и все это преломил через собственное видение.
Наконец художник берется за картину, которая поразила его во время поездки в Феодосию к Айвазовскому и жила в глубине души, — за «Чумацкий тракт». Степь под Мариуполем, дорога, по которой бредут нагруженные волы; бесконечные хляби, пыль, дождь и ветер; что-то роковое, бесконечное чудилось в этом их кружении, а в бескрайнем небе светил лишь один проблеск. Птицы возле лужи, собака, надрывающаяся в лае… Движение, звук, дождливая бескрайность — и чувство космического кружения на просторах южной России.
Картина была выставлена в 1875 году и сразу приковала к себе всеобщее внимание. Гаршин, тончайший писатель, написал о ней так: «…грязь невылазная, дождь, мокрые волы и не менее мокрые хохлы, мокрый пес, усердно воющий возле дороги о дурной погоде. Все это как-то щемит за сердце».
В тот год Куинджи приняли в Товарищество передвижных выставок, Третьяков купил картину, а художник предпринял новое путешествие за границу. На этот раз — вместе с Репиным, который знал языки и мог переводить. Увы! — и на этот раз Куинджи говорил, что глух к французам. Скорее всего, он просто стремился домой, скучал по невесте, которая ждала его в Мариуполе. (Вера была дочерью купца Кетчерджи-Шаповалова.) После возвращения из Европы Куинджи обвенчался с Верой, и молодые поселились в Петербурге. А через месяц-два поехали на Валаам, где так хорошо писалось. В дороге чуть не погибли: пароход наткнулся на мель, и все эскизы, заготовки пропали.