Мария Васильевна была дружна с Еленой Дмитриевной Поленовой. Обе они увлекались техникой выжигания, работой по дереву, рисовали орнаменты с цветами и колосьями, трудились над деревянными ложками, вилками, аптечками, выжигали картины-панно. «Ничего не проходит даром! — уверяла Поленова. — Все это еще тебе пригодится!» И действительно, в картинах Якунчиковой появились темные силуэтные линии (как у Сезанна), и живопись делалась рельефной, границы более четкими, а воздушная среда — явственнее.
В России в то время художники бредили Парижем, стремились туда, чтобы убедиться в новшествах, в умении владеть цветовой гаммой. А Васнецов признался, что был «черным художником, а посмотрев французов, „посветлел“». Однако: как учиться чужому опыту — и в то же время не попасть под его влияние? Художники говорили: «У нас не было вопроса „кто виноват? и что делать?“ — у нас был вопрос: „куда идти, чтобы не стать подражателем? Не потерять себя“». Кажется, Коровину первому удалось найти свой стиль: быть импрессионистом и в то же время остаться русским.
У него был принцип: «Помнить, что в природе нет линий, там есть лишь переходы от одного цвета к другому, неуловимые „переплывы“ от светлого к темному».
Лето 1888 года Костя и Мария проводят в Жуковке. Вместе с Поленовым… Там Коровин просит позировать Машу для картины «В лодке». Причем сперва он хотел изобразить жену и сестру Поленовых, но передумал, — и все внимание сосредоточил на Маше Якунчиковой. Более того: в лодку «посадил» и себя.
…Тихое утро, ни ветерка, ни шороха, ни звука. День объявил о своем приходе шепотом. Накрапывает мелкий дождик. Тепло и тихо. Хорошо, что нет солнца, которое искажает все цвета. Маша задумчива, поэтична, русые волосы ее на прямой пробор, темные ресницы опущены. Косте мила эта задумчивая серьезная девушка, эти чуть покатые плечи, пучок на затылке. А как внимательно она слушает того, кто сидит спиной и читает книгу! Это сам художник. На ее белой кофточке — россыпь цветов — отражений от воды, кустов, зелени… Переливчатые, как у Ренуара, воды…
Марии очень нравится картина. Вблизи видны крупные мазки, кажущиеся небрежности, но отходишь на три шага — и все дышит, наполняется воздухом.
— Похоже на французов? — насмешливо спрашивает Коровин.
— Нет! — живо откликнулась она. — У тебя все по-своему, никакого подражания… Не Моне, не Пюви де Шаванн, не Ренуар — это ты, только ты, Костя!
Он смотрит на нее ласково, но… Но, кажется, он увлечен Таней Любатович, круглолицей веселой певуньей, в нее, кажется, влюблен и сам Мамонтов. Татьяна похожа на солнце, а она, Маша, — на луну…
Отчего ей быть хохотуньей, когда на нее то и дело набрасываются инфлюэнции — то кашель, то горло болит…
Костя — избранник судьбы, она лишь в тайне питает к нему нежные чувства. Он уверен в себе, заразителен, у него ласковый взгляд, мягкая бородка, а как забавны его рассказы о путешествиях! Только он может так сказать: «Главное — не думать головой, писать надо не думая, как просит сердце!»
…Опять стояло теплое лето, и опять Маша покашливала. На этот раз Костя писал картину «За чайным столом». Она получилась великолепной, на ней запечатлены жена и сестра Поленова, гость Зборов, а в центре она, Маша. Покоем дышат лица двух дам, но как строга Маша! — она сидит прямо, держа в руках салфетку. Костя взял мягкий, золотисто-охристый колорит — стена, кресло, осенние листья, самовар… На столе белая скатерть, женщины в белых платьях, даже стакан с молоком — все белое. Но в центре — темноволосая, строгая Маша.
…Далеко-далеко остались позади московские чаепития, соломенные шляпы, катанье на лодках по Москва-реке. Остался и Костя Коровин.
Пришла череда несчастий, черные тучи собрались над головой. Сперва случилась семейная трагедия: внезапно умерла младшая сестра Маши. Затем покачнулось благополучие отца, капиталы его таяли, и однажды он объявил, что вынужден продать Введенское. Маша была в отчаянии, плакала, родные ее утешали, ведь новый владелец усадьбы граф С. Шереметев оставляет за ними целый флигель.
Говорят, человек должен жить там, где родился. Маша родилась за границей, в Висбадене — и теперь судьба ее постоянно туда выталкивала.
Творчество художницы все более проникается глубокой задумчивостью («Лестница в старом доме», «Чехлы», «Вид с террасы»). Она пишет уверенно, материально, крупными мазками. Ее хвалит Бенуа, отмечая: «Это чуткий, тонкий поэт, слегка болезненный, дорожащий всем тем, что крошится, исчезает, гибнет, всем милым прошлым и проходящим».
Картина «Вид из окна старого дома. Введенское» наполняется музыкальностью, она «звучит», ее даже можно назвать (как у Чайковского) «Думой». Одни критики отмечают здесь сходство с принципами объединения «Голубая роза», с Борисовым-Мусатовым, другие — с «Миром искусств». Об этом говорит бело-голубая гамма, некая расплывчатость, настроение уходящей натуры…
Между тем судьба не забывает своего недоброго замысла — Мария все чаще кашляет и все чаще живет в теплых краях. Лишь летом можно вновь побывать в России…
Как сложилась ее личная жизнь? Стала ли она в конце концов счастлива (как может быть счастлив больной человек)? Да, ей встретился человек, который полюбил ее так горячо, что и она откликнулась ответным чувством. Это было в Швейцарии, и звали его доктор Вебер.
Они поженились, скоро она родила сына. И — новая вспышка творчества: она увлекается изготовлением детских игрушек, рисует, выжигает панно. Ярко проявляется ее фантазия, особенно в детской игре «Городок» (старинный русский городок с массой домиков и церквушек — образец для детской раскраски).
Художница возвращается к почти забытой теме — «Девочка в лесу». Как-то раз она заблудилась в усадебном лесу, и там ей примерещился леший. Она делает и рисунок, и выжигание, и аппликацию из кусочков ткани на эту тему, словом, как всегда, ищет новые формы, изобретает. Пробует себя и в гобелене.
Но все так же великолепна и в живописи. Свежи краски в «Окне в Мореве» — свеж утренний воздух и серебристые лучи раннего солнца. Великолепна картина «Усадьба в Черемушках» (еще одна усадьба Якунчиковых) — маленькая церковка или часовня, белые стены, кажущиеся голубыми тени, радующее глаз чередование светлых и теневых мазков.
В Москве, в усадьбе Мария с радостью предается особенной церемонии — чаепитию, быть может, это лучшие часы умиротворенной жизни. Тепло и уют самовара, белая скатерть, отблески синих чашек, красных ягод, прекрасного фарфора…
Но — опять дает о себе знать легочный процесс — кашель, бронхит. И все чаще в миноре звучат струны в работах Маши Якунчиковой. Стоит лишь перечислить названия 1894–1896 годов: «Кладбище во Введенском», «Надгробные урны», «Кипарисовый склеп», «Смерть и цветы». А два офорта называются — «Недостижимое» и «Непоправимое». Невольно вспоминаются стихи, которые она читала Косте: «Хотим прекрасное в полете удержать, / Ненареченному названье дать… / И обессиленно безмолвствует искусство».
Душа ее рвется к обетованному месту — Введенскому, но… тело нуждается в теплом климате. Покидая Москву в очередной раз, пишет Н. Д. Поленовой: «Жаль было оставлять Москву — всегда нить работы как-то обрывается при переезде. Здесь, конечно, очень много хорошего, нужного, но такого другого, перестраивающего все душевные струны».
Между тем сын подрастал, муж ее боготворил, она родила девочку… И тут — новая беда! У мальчика берут кровь на анализ — и находят бациллы туберкулеза. А у матери только что начался творческий подъем: «Я никак не могу ограничить круг своих занятий». Все силы надо бросить на спасение сына… Увы! переживания эти не проходят бесследно: у нее возобновляется старая легочная болезнь. «Болезнь моя для меня полная неожиданность», — пишет она.
Муж делает все, чтобы вылечить ее, сын Степа поправился, но мать… Никто уже не сомневается в роковом диагнозе.
В доме, очевидно, тогда состоялся последний разговор: о завещании художницы, о сохранении ее работ, о детях… А еще Мария Васильевна сказала мужу:
— Похорони меня на кладбище Шэн-Бужери, оно мне нравится… Я останусь в Швейцарии… А надгробие, просто крест на могиле, закажи художнику Коровину.
Вебер знал о Коровине, он опустил голову.
Ей было всего 32 года.
Коровин приехал в Бужери. Он сделал деревянный крест. Должно быть, долго сидел, вспоминая минувшее. В памяти его всплывало Введенское, белые колонны усадьбы, Саввино-Сторожевский монастырь, головокружительный спуск к реке Москве и грустно-задумчивый образ Маши…
В годовщину смерти Марии Якунчиковой в журнале «Мир искусства» была напечатана статья, в которой ее называли «поэтом русских лесных лужаек, сельского кладбища, монастырских кладбищ и тихого крылечка»… Если встать на террасе, у колонны, можно легко увидеть: вот она, за «глубоким вишневым садом, точно мечтами сотканная, склонившаяся тихо, русская барышня, Машенька, мечтательница»…
Часть первая. Все впечатленья бытия … 7
Часть вторая. Ландыш лесной … 74
Часть третья. Муза и символ … 156
Часть четвертая. Путя Путяшкина — русская Венера … 245
Вместо послесловия
Ф. И. Шаляпин. Из книги «Душа и маска» … 345
Е. И. Замятин. Из книги «Мы» … 352
Основные даты жизни Б. М. Кустодиева … 370
Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов … 383
Аполлинарий Михайлович Васнецов … 393
Станислав Юлианович Жуковский … 414
Алексей Владимирович Исупов … 436
Константин Алексеевич Коровин … 460
Архип Иванович Куинджи … 485
Исаак Ильич Левитан … 508
Кузьма Сергеевич Петров-Водкин … 523
Василий Дмитриевич Поленов … 537
Мартирос Сергеевич Сарьян … 554
Константин Андреевич Сомов … 574