— Зажрался, земеля — мёд не сладким не бывает.
У Захарки в руках остатки.
Зё:
— Сам что не ешь?
И Захар сознался:
— Что я с голоду пухну — ЦИАТИМом питаться?
И выбросил кусок за борт. Лёха отпорник в руки и за ним. Набегался — уморился.
— Лёха, компоту хочешь?
Это Женя Нагаев, боцманюга с 67-го. Ну, флегма конченная. 170 раз подумает, чтобы шаг сделать или слово молвить. Набрал в кружку воды из расходного бака и размышляет — пить или вылить. Вода на вид не питьевая — коричневая от ржавчины: давно, видать, расходником не пользовались — с берега воду таскали. А тут Зё с отпорником.
— Лёха, компоту хочешь?
Как не хотеть. Шлык опрокинул кружку, губы утёр.
— Ещё?
— Что-то, боцман, компот у вас не сладкий. Жилите что ли сахару?
— Да? Надо шефу сказать. Так будешь?
Нагаев повернул кран и нацедил в кружку ржавой воды у Лёхи на глазах.
— Ах, ты, сука!
Боцман, забыв о флегматичности, кинулся наудёр. Шлык ещё пару кругов намотал по катерам с отпорником наперевес. Совсем устал. Но нашлись силы, когда поступила команда — сменить постельное бельё. С некоторых пор менять простыни в прачечной отряда стала привилегией старослужащих. Это благодаря молоденькой прачке Любаше. Завидев моряков, она вставляла сигарету в длинный мундштук и ложилась на ворох грязного белья. Короткий служебный халатик вызывающе оголял пышные формы, заставляя созерцателей озадачиваться — а если ли под ним ещё что-нибудь?
Лёха вернулся из отряда, пролетев на обед. Поматерил боцмана, вскрыл, опрокинул в чашку несколько банок концентратов и поставил на примус. Пригласил нас с Захаром, желая поведать о своих впечатлениях Любашиными ляжками. Санька отказался, а я пришёл с ложкой. Лёха ест и рассказывает, а я слушаю и ем. У меня чаще ложкой в рот получается. Шлык терпел-терпел, а потом высказался:
— Зё, ты ведь в обед рубал, а теперь меня объедаешь.
Я обиделся и ушёл, не стал слушать про Любашу. Часа не прошло, бежит шеф с 66-го — клизму на катерах шукает.
— Что случилось?
— Лёхе плохо.
Ещё бы было хорошо — пожевал ЦИАТИМу, запил ржавой водичкой, а на десерт четыре банки концентратов уговорил.
Сундуки тоже томятся неизвестностью — по домам не расходятся. Гераська докопался.
— Как ты там командовал — кранцы по борту?
— А как надо?
— Кранцы за борт!
Мы мичманских академий не кончали — нам и по борту сойдёт. Хотя по логике вещей: за борт — значит за борт, то бишь, в воду.
Мы заспорили. Сундук кипятится:
— Ты, салабон, с мамкой в баню ходил, когда я штурвал в руки взял.
И тогда я первый раз сказал мичману Герасименко «ты»:
— Я осенью на гражданке буду, а тебе до неё, как до Китая пешком, а когда выйдешь и поступишь на завод, будешь мужикам за водкой бегать по малолетству.
— Я тебе в морду дам, — пообещал Гераська.
— Лямка на штанах не лопнет?
— Как ты разговариваешь? — встрял Таракан.
— Соответствующе.
Народ напрягся, ожидая весёлой развязки. А у меня так пакостно на душе, что и ругаться противно, но с удовольствием подрался б с сундуками. Да где им — только по пьянке смелые.
Мы тут переругивались, а в бригаде творились дела драматичные. Вывод сделала комиссия — группа по всем показателям не боеспособна. Ханкайцы не знают основ морского дела, плавают в пунктах Положения об охране границы. А Мыняйловские Петро с Маняшей стали притчей во языцех. И резюме — Кабанчику полное служебное несоответствие, Атаману — неполное. Ершов смирился с унижением и готовился к предстоящему понижению. Кручинин хлопнул на стол рапорт на увольнение — выслуга у него уже была. Встрепенулось бригадное начальство, оплёванное и зашпигованное. Это что же получается, товарищи проверяющие — была группа не лучше других, но и не хуже, однако. С поставленной задачей по охране границы успешно справлялась. А тут приехали, обезглавили…. Может, сами попробуете? Нет желающих?
И пошёл откат с занятых позиций. Да, вроде бы, и не так всё плохо в группе, как может показаться с первого взгляда. Ребята и строем ходят, и на турнике подтягиваются. Не на «ты» с Уставами, так дело поправимое — на то и предусмотрена учёба. Надо только не расслабляться летом и не сачковать зимой. Про детей Ленина — факт, конечно, вопиющий, но за то башку завернуть замполиту и дело с концом. Но какой старшина там есть — как бишь его? — на все руки от скуки. Один может всем катером управлять. Таких людей надо поощрять. Обязательно поощрите. Нерадивых накажите, а заслуживших — к наградам….
Кручинину рапорт вернули, и сам он вернулся под вечер третьего дня. Один, без Кабанчика. Кликнул народ на разбор полётов. Мы собрались, а Валя Тищенко в рубке брюки гладит — краткосрочный отпуск на родину.
— Позор! — плевался Атаман. — Отличная группа! На тридцать балбесов один отличник.
— Валя Тищенко, — буркнул кто-то из толпы.
— Какой Тищенко? — Кручинин ткнул жёлтым от никотина пальцем в мою сторону. — Вон сидит спаситель наш.
Как вас понимать, товарищ капитан третьего ранга? Издеваетесь? Стоп, стоп, стоп…. Если все пятёрки у меня, почему Валёк брюки наглаживает? Этот вопрос задал Таракану, а ответил Гераська:
— Зубатиться надо меньше, салабон.
Эх, зря я его из-за борта вытащил — на ханкайском дне тебе самое место. Но дело было не в Герасименко. До глубины души меня возмутила командирская несправедливость — одни пашут, а в любимчиках другие. Хватит! Хватит Ваньку ломать. Тем же вечером объявил в кубрике:
— Всё, посуду больше не мою.
На других катерах годки не бачковали, а я — комсорг, пример подавал и Мыняйлу угнетал. Усы начал отращивать — а с ними та ещё история. Не знаю почему, но Атаман люто ненавидел наколки на теле и усы под носом. Чуть что — спишу в бербазу. И боялись. Один на всю группу Таракан с усами — но ему прозвище надо оправдывать.
Короче, идём с границы — я бородку смахнул, а усы оставил. Атаман на построении взглядом царапнул, но промолчал. Может, Беспалову что сказал. Тот наехал:
— Что за грязь под носом?
— В зеркало смотришь?
Вечером пришёл на катера обеспечивать, подсел ко мне.
— Слушай, ты что залупился? Мы о твоих усах с женой ночью говорили….
— Командир, если тебе не о чем с женой ночью поговорить — причём здесь я?
Явился как-то нежданным на спуск флага — мне показалось, поддатым. Приказал построить народ и меня, дежурного по рейду, в шеренгу загнал.
А потом:
— Выйти из строя…. За отличную сдачу проверки объявляю благодарность в виде ношения усов.
И смех, и грех! Я ладонь к берету:
— Служу Советскому Союзу.
Потом был День Пограничника, и посыпался звёздный дождь. «Отличников» полный иконостас. Комбриг подписал Почётную Грамоту, в которой гласилось, что главный старшина Агапов занесён в Книгу Почёта части. Вот так, я теперь главный старшина.
Кручинин после построения:
— Ты вот что, пиши заявление в партию — я рекомендацию дам.
— Так это, товарищ командир, не думал я совсем и не готов как бы.
— А чего думать — студентом тебя не примут, а станешь интеллигентом — вообще улыбнётся. Где ещё вступать, как не на службе?
И я написал….
А Валя Тищенко по семейным обстоятельствам домой ездил — отца схоронил. Зря я завидовал и обижался.
13
— Ваше благородие госпожа Бутылка
Часто ты пленяла нас и любила пылко
Но бывали тяжки похмелья твои
Не везёт мне в пьянке — повезёт в любви.
Идём в базу в канун Дня военно-морского флота. Мичман Беспалов уже не тот салажонок, который сучил ногами лезгинку на мостике при виде жены. Орлом смотрится и смотрит в дымчатую даль с романтической поволокою. Узрев в ТЗК жену на пирсе среди встречающих, ворчал:
— Пришла, дура. Думает, домой пойду. Да хрена с два — обеспечивать останусь.
А мы бреемся, гладимся — суетимся. Ладно, границу отстояли — праздник на носу. После построения заслали гонца за спиртным. Откуда, спросите, деньги? Так ведь у меня со всеми накрутками почти 25 р. в месяц выходит. У остальных поменьше, но и не солдатская же норма — 3 рубля 80 копеек. Так что….
Кстати, экипаж обновился. Позвольте представить.
Мыняйлу вы уже знаете. Второй годок — комендор Витя Иванов. История его кульбита со «Шмеля» на Ханку трагикомична. В бригаде бытовала традиция — что-то от Новгородского вече — давать публичную оценку командирам. Сам был свидетелем в бытность на ремонте. Сидим в клубе, разглядываем фильм. Входит мичман и от порога:
— Заступающие в наряд выходи на построение.
Никакого движения. Сундук на сцену, руками машет:
— Прекратите фильм! Новый наряд, выходи строиться!
Тут кто-то из толпы:
— Мичману Краснопееву….
Полторы сотни глоток единым рыком:
— Хрен в задницу!
— Осудим.
Все встали, указали перстами на субъект общего недовольства и прогудели:
— У-у-у, сука!
Мичмана будто волной смыло из клуба. Следом Гранин заглянул, и реакция толпы:
— Мичману Гранину….
Полторы сотни глоток единым порывом:
— У-рра-а…!
Ну, любит народ человека. А командиры-то как гордились. Офицерам тоже доставалось — и слава, и осуждение. Витя Иванов рассказывал.
С границы «Шмели» пришли — общее построение. В сторонке летёхи кучкуются, новенькие как юбилейные монеты — только-только из училищ. Комбриг их представил и назначения зачитал. Вернулись на корабли.
Командир (капитан третьего ранга Слайковский):
— Боцман, бери людей, дуй за краской.
Перед возвращением в базу дали залп из БМ-ки и сожгли на корме палубу.
Боцман (старшина третьего года службы):
— А что комбриг сказал? Три дня отдыха.
— Через три дня краски на складе не останется.
— Да будто бы.
— Чего я тебя уговариваю? Приказ получил? Шилом исполнить.
— Командир, в бою будешь командовать или в походе — в базе я хозяин на посудине.
— Кто? Кто? Кто?