По обе стороны дороги расстилались зеленые пастбища, где резвились стада диких на вид коней. На острове Пасхи лошадь – символ достатка. Их завезли в конце девятнадцатого века, но из-за удаленности острова доставлять еду для лошадей было слишком дорого, и владельцы позволяли им свободно пастись на лугах. Литые мускулы и блестящая шерсть коней побудили Мику взяться за фотоаппарат.
Вокруг вулкана высотой в тысячу четыреста футов виднелись брошенные статуи. Некоторые лежали на боку, другие были почти полностью погребены под насыпью дороги, ведущей к дальней части острова. У самого карьера стояли статуи на разных стадиях завершенности. Опять-таки о причинах этого оставалось только гадать. Складывалось впечатление, что резчики ушли, но вскоре вернутся.
К вершине вулкана вела извилистая тропа, и треть группы решила подняться. Мы с Микой шли первыми. Под синим безоблачным небом, по теплой погоде, прогулка получилась приятно бодрящей. Вокруг острова во все стороны, насколько видел глаз, расстилался океан. И как только первые полинезийцы ухитрились выжить в нем и добраться сюда?
На вершине мы сначала сфотографировали окрестности, а потом сели почти у края обрыва, и Мика принялся разглядывать фотографии лошадей.
– Маме они понравились бы. Наверняка она захотела бы напечатать их и повесить в рамочке на стену, – сказал он.
– Да. И Дана тоже.
– Помнишь, как мы обучались верховой езде?
– Вообще-то я почти не обучался. Учили Дану и тебя, забыл?
– Точно. А почему ты не занимался с нами?
– Потому что денег не хватало, а вам двоим это нравилось гораздо больше, чем мне.
Мика обнял меня за плечи.
– Бедный средний сын. Вечно ощущал себя обойденным вниманием.
– Я не ощущал, я был обойден вниманием.
– Нет, не был. Мама и папа всегда гордились тобой. Они твердили, что я должен учиться лучше. Как ты.
– И потому убрали мой табель успеваемости с холодильника?
– Ничего они не убирали.
– Убирали!
– Правда?
– Правда.
– Я этого не помню.
– Ну еще бы.
Мика рассмеялся.
– Память – странная штука. Особенно ярко запоминается то, что нас ранило – такие события, которые люди вспоминают у психиатра на кушетке. Я как-то попросил на Рождество наушники и стереосистему. Небольшую, чтобы поставить в мою комнатушку, понимаешь? Мне тогда было лет двенадцать. Я несколько месяцев донимал маму этой просьбой, и в рождественское утро я вышел из комнаты и увидел их под елкой: наушники и стереосистему. На карточке было написано «Мике». Я так обрадовался – это был самый лучший подарок! А потом из комнаты вышла мама, и когда я поблагодарил ее, сказала: «Нет-нет, твои только наушники. Стереосистема для всей семьи». Я был раздавлен. Что хорошего в наушниках без стереосистемы? Это как купить один ботинок из пары.
– Наши родители иногда вели себя как ненормальные, правда?
– Иногда? Да, пожалуй.
Я помолчал, размышляя о прошлом.
– Пойдем. Нас ждут еще несколько статуй.
Мика выглядел странно задумчивым и смотрел на горизонт.
– Нет. Давай еще немножко посидим, а потом пойдем, – тихо попросил он.
Я тоже посмотрел на горизонт.
– Ладно.
После вулкана нас повезли в самое фотографируемое место на острове Пасхи.
Около двадцати гигантских статуй моаи выстроились вдоль побережья. Несколько лет назад они лежали, некоторые были разломаны на куски. Археологи, ставшие нашими гидами, помогли и починить их, и поднять.
Должно быть, именно эти статуи видел нидерландский мореплаватель Якоб Роггевен, открывший остров в пасхальное воскресенье 1722 года. Легенда гласит, что он подумал, будто на острове живут гиганты. И лишь подплыв ближе, увидел среди статуй людей обычного роста.
Однако моаи отреставрировали не до конца. Изначально у всех статуй на острове имелись глаза – деревянные, с нарисованным зрачком, – но постепенно они сгнили, сделав моаи похожими на скелеты.
– Как по-твоему, почему им не сделают глаза? – спросил Мика. – Их подняли, значит, дело не в том, что статуи нельзя тревожить.
– Понятия не имею. Может, не хотят пугать туристов?
Мика посмотрел на статуи.
– Меня бы это не напугало.
– Меня тоже.
– С глазами им было бы лучше.
– Согласен.
– Может, устроим акцию «Глаза для статуй»?
– Любопытно. Действуй.
– Нет, все-таки с глазами им будет лучше, правда?
Я понимал, что иногда мы с братом говорим не потому, что хотим сказать что-то важное, просто голоса друг друга нас успокаивают.
Сделав еще несколько снимков, мы вернулись в микроавтобус, и нас повезли в Анакену – бухту с белым песком и одной из уцелевших пальмовых рощ. Древние моаи стояли у кромки бухты, будто охранники, наблюдающие за купающимися.
После барбекю на пляже Мика, я и еще несколько человек отправились поплавать. К этому времени наша группа уже разделилась на части. Авантюристы желали попробовать все, что можно. Для остальных обзор достопримечательностей становился досадным неудобством, которое приходилось терпеть между приемами пищи и вечеринками, – как правило, среди вторых оказывались люди в возрасте и те, у кого сложился такой взгляд на путешествия.
Мика и я были среди авантюристов. Мы всегда выбирали туры, где нужно много ходить, и не собирались упускать шанс поплавать в южном океане. Хотелось выполнить важный пункт в нашем с братом длинном совместном списке «Впервые».
– Они не понимают, чего себя лишили. – Мика указал на сидящих на берегу людей.
– Может, для них это ничего не значит. Многие из них бывалые путешественники.
– Допускаю. Или они и тогда ничего подобного не делали. Некоторые просто не умеют веселиться. Даже попробовать не хотят.
Я настороженно посмотрел на брата. Уж не обо мне ли он говорит?
В седьмом классе Мика перешел в среднюю школу имени Бэррета. Мы с ним по-прежнему взрослели порознь, зато я сблизился с сестрой. Она часто смеялась и была такой милой, что я испытывал чувство вины за свой характер. Дана редко злилась, и я однажды слышал, как она говорила маме, что гордится братьями. В ее глазах Мика и я были безупречны, и когда нас наказывали, она неизменно выслушивала наши жалобы на несправедливость родителей.
Казалось, сестра всегда понимала, что я чувствую. Лишь она осознавала, что я учился хорошо из-за комплекса неполноценности, а не из любви к учебе. Порой она просила меня помочь ей с уроками и подпитывала мою веру в себя похвалой.
– Хотела бы я стать такой же умной, – говорила она. Или: – Мама и папа рады тому, как хорошо ты учишься.
Теперь вечеринки по случаю дня рождения устраивались только для Даны. И вновь любимое мамино объяснение: «Она ведь девочка». С одной стороны, это было не так уж и плохо – ни Мика, ни я особо не любили отмечать свои дни рождения. Однако мы с Даной родились в один день, и странно было видеть, как сестра празднует, а я стою в сторонке. И если мама этого не понимала, то Дана понимала. Однажды в день нашего рождения сестра пришла в мою комнату рано утром и села на край кровати. Проснувшись от ее движений, я сел и спросил, что она тут делает.
– С днем рожденья тебя… – запела она.
Затем я спел эту же песню для нее, и с тех пор мы каждый год выполняли этот тайный ритуал. Мы пели друг для друга и никому об этом не рассказывали. После обмена песнями мы какое-то время разговаривали. Я доверял ей все – свои надежды и страхи, трудности и успехи, – и Дана отвечала мне тем же.
Когда нам исполнилось двенадцать, я спросил ее:
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Чего ты больше всего хочешь?
Сестра с мечтательной улыбкой обвела взглядом комнату.
– Я хочу выйти замуж и родить детей. А еще я хочу собственных лошадей.
Это ей передалось от мамы. Больше всего на свете маме хотелось иметь лошадь. В юности у нее был конь по имени Темпо, и мама часто говорила о лошадях и о том замечательном времени, когда ездила верхом.
– И все? – спросил я.
– Да. Это все, чего я хочу в жизни.
– Ты не хочешь быть богатой или знаменитой или делать что-нибудь потрясающее?
– Нет, это для вас с Микой.
– А тебе не станет скучно?
– Не станет, – убежденно ответила она.
Я – сплошной комок нервов, но моя сестра совсем другая, и когда она ушла, мне захотелось стать таким, как Дана, раз уж не получалось быть таким, как Мика.
На следующий год я тоже перешел в Среднюю школу имени Бэррета, и мы с Микой стали ездить на одном автобусе. Однако мы никогда не сидели рядом и даже не разговаривали друг с другом. Восьмиклассники занимали особое положение по сравнению с семиклассниками – они были «большими шишками», и мы редко виделись в коридорах или на переменах. После школы и на выходных Мика убегал к друзьям, а я участвовал в различных спортивных соревнованиях. Я был неплохим спортсменом, но не выдающимся, и не отличился ни на футбольном поле, ни в легкой атлетике.
На следующий год Мика стал старшеклассником, перешел в другую школу, и мы снова были врозь, теперь уже не только после занятий. Впрочем, к тому времени я привык заниматься своими делами.
В 1978 году, когда я учился в восьмом классе, мы переехали в собственный дом. Он стал первой и единственной недвижимостью, которой родители когда-либо владели.
Переезжали мы своими силами. Кто станет платить транспортной компании, когда под рукой есть двое крепких сыновей и микроавтобус «фольксваген»? Мы день за днем складывали вещи в заднюю часть машины и везли их в новый дом.
Увы, «фольксваген» не предназначен для перевозки тяжестей, а мы с братом не учитывали вес груза. Однажды мы так плотно напихали туда отцовских книг, что и сантиметра свободного не осталось. Они весили, наверное, полтонны, и микроавтобус изрядно просел на задние колеса, а перед задрался, словно вглядываясь вдаль.
– Мам, загрузили.
Мама посмотрела на микроавтобус.