– Когда она оправится от операции, ей придется начать противосудорожное лечение и пройти курс радиотерапии, – сказал врач. – Будем надеяться, это уничтожит то, что осталось от опухоли.
– А если нет? Что тогда? Снова операция?
Врач покачал головой.
– Будем надеяться, радиотерапия поможет. Как я уже сказал, я не смогу удалить оставшиеся части опухоли, не причинив девушке вреда.
– Каковы ее шансы на излечение? Она выздоровеет?
– Зависит от вида опухоли. Мы сделали биопсию для исследования. Некоторые опухоли чувствительнее к излучению, чем другие. Некоторые растут быстро, другие медленно. Нужно дождаться результатов анализа. Если эта опухоль окажется чувствительной к излучению, то оно поможет.
– Значит, Дана сможет вести нормальный образ жизни?
– По большей части, – поколебавшись, ответил врач и замолчал. Однако заметив, что мы ждем пояснений, добавил: – Во время противосудорожного лечения нельзя беременеть, иначе у ребенка могут быть врожденные пороки развития…
Врач замялся, и мы с Микой переглянулись, уже догадываясь, что услышим дальше.
– Скорее всего у нее никогда не будет детей, – наконец сказал он.
– Когда можно ее увидеть?
– Завтра. Сейчас она спит, ей нужно отдохнуть.
Ночь я провел в гостиничном номере, смотря в потолок и вспоминая наш с Даной давний разговор в день нашего рождения.
– Я хочу выйти замуж и родить детей, – сказала тогда сестра.
– И все? – спросил я.
– Да. Это все, чего я хочу в жизни…
Воспоминание чуть не разбило мне сердце.
Голова сестры была плотно забинтована. Большую часть нашего визита она проспала, а когда проснулась, выглядела заторможенной: рассеянный взгляд, медленные движения.
– Все… прошло… нормально? – запинаясь, прошептала она.
– Просто замечательно, малышка, – ответил Мика.
– Хорошо…
– Я люблю тебя, малышка, – сказал я.
– Я тоже… люблю вас… обоих…
И она снова заснула.
Через неделю пришли результаты биопсии. У сестры в мозгу оказалось три вида раковых клеток: олигодендроглиома, астроцитома и мультиформная глиобластома – все из разряда быстрорастущих опухолей, чьи метастазы вытягиваются, как паучьи лапы, и все они малочувствительны к радио– и химиотерапии. Один факт засел у нас в голове: через пять лет из тех, у кого диагностировали мультиформную глиобластому, в живых остается лишь два процента больных.
Сестре в то время было всего двадцать шесть.
Через три дня, когда Дану выписали из больницы, я вернулся в Северную Каролину. Сестре назначили радиотерапию и противосудорожное лечение. Испытывая вину за то, что я не рядом с ней, я погрузился в работу.
Однако жизнь продолжалась, и появлялись новые источники стресса. Новый начальник тут же завалил меня работой. Мы с Кэт купили свой первый дом. За три месяца столько всего произошло: переезд, смена работы, покупка и ремонт дома, беспокойство за сестру…
И это было еще не все. Отец с трудом перенес известие о диагнозе Даны, а мой переезд в Северную Каролину лишь подогрел его гнев и чувство вины. Я вновь стал громоотводом для его злости и беспомощности. Когда я рассказал ему о покупке дома, он сухо сообщил мне, чтобы я не рассчитывал на финансовую помощь. Когда он звонил, то разговаривал только с моей женой. Я стоял рядом, желая пообщаться с отцом.
– Здесь Ник, хочешь поговорить с ним? – спрашивала Кэти и после долгой паузы отвечала: – Ладно, тогда до свидания. Мы тебя любим. – И тихо вешала трубку.
– Он не захотел общаться со мной? – спрашивал я.
– Дело не в тебе, просто он напуган, – шептала Кэти, обнимая меня.
Зато с Даной отец держался молодцом. Он возил ее по врачам, и в апреле, когда началась радиотерапия, она переехала в его дом. От лечения Дана чувствовала слабость и тошноту, ее волосы поредели, но голос по телефону звучал бодро. Оптимистка по натуре, моя сестра знала, что все будет хорошо.
– Я молюсь, Ник, – однажды сказала она. – И уверена, что это помогает. Я буквально ощущаю, как опухоли умирают, и представляю, как они кричат в агонии.
– Наверняка так и есть. Ты молодая и сильная.
– Помолишься за меня?
– Могла бы и не спрашивать. Я молюсь за тебя каждый день.
– Спасибо.
– Как отец?
– Прекрасно. Не представляешь, как сильно он мне помогает. Он готовит мне суп и даже принес телевизор с пультом, чтобы я лишний раз не вставала.
– Рад слышать.
– А ты как поживаешь? Что интересного в твоей жизни?
Я колебался, не желая отвечать. Как я скажу ей это? Впрочем, рано или поздно она все равно узнает.
– Ну, мы недавно обнаружили, что Кэт снова беременна. Ребенок должен родиться в сентябре.
Дана долго молчала.
– Замечательно, я рада за вас, – наконец ответила она подавленно.
– Ты сказал ей? – спросил меня Мика несколько минут спустя – я позвонил ему сразу после разговора с Даной.
– Да, сказал.
– Как она это восприняла?
– Почти так, как ожидалось.
– Ужасно, правда? Дана могла бы стать великолепной матерью. Она похожа на нашу маму.
Я промолчал. Что тут скажешь?
– Я думал о тебе и о том, как все потом происходило, – сказал Мика.
– О чем ты?
– О взлетах и падениях. Сначала ты женился и был на седьмом небе от счастья. Шесть недель спустя умерла мама, и ниже падать было просто некуда. Кэт впервые забеременела, а потом потеряла ребенка. Вы с Кэт решили переехать и начать новую жизнь, а месяцем позже у Даны случился приступ и выяснилось, что у нее опухоль мозга. Потом Кэт снова забеременела, и в то же самое время мы узнали, что Дана не сможет иметь детей и проживет не больше пяти лет. Мы словно на «русских горках», то вверх, то вниз. А у тебя самые высокие взлеты и самые низкие падения.
– То же самое можно сказать и о тебе. И об отце тоже.
– Знаю. И нужно радоваться каждому взлету, правда ведь?
В середине лета Дана завершила курс радиотерапии, и компьютерная томография показала, что лечение прошло успешно. Врачи были настроены оптимистично, волосы сестры медленно отрастали, и впервые за последнее время наше беспокойство за нее отошло на задний план.
Когда Дана пошла на поправку, отношение отца ко мне тоже изменилось. Он снова начал разговаривать со мной по телефону. Первые попытки возобновить общение были робкими и неуверенными, с Кэт он по-прежнему говорил гораздо дольше. Выяснилось, что у него появилась женщина.
Дана тоже стала лучше ладить с Бобом, после операции они сильнее сблизились.
И только Мика, как всегда, развлекался по выходным и избегал серьезных отношений.
В сентябре 1993 года родился Райан. Я не присутствовал в больнице при его рождении – был за городом, на встрече, которую не мог пропустить. Воды у Кэт отошли как раз, когда встреча закончилась, и сына своего я увидел лишь на следующий день.
В ноябре наша семья собралась в Техасе – отпраздновать День благодарения с младшим братом отца по имени Монти. Меня поразило, что отец выглядел невероятно счастливым. Он влюбился, и мы трое порадовались, что он наконец-то нашел ту, с кем ему хорошо. Однако эту новость затмило другое известие.
Дана сообщила, что они с Бобом расстались. Не удивительно – перенесенная ею болезнь могла стать проверкой на прочность для любых отношений.
– Жаль, мне нравился Боб, – сказал я.
– Есть еще кое-что, – сказала сестра.
– Что?
Она улыбнулась и слегка пожала плечами.
– Я беременна.
Я ошарашенно молчал.
– Не волнуйся, я перестала принимать противосудорожные препараты.
Моя сестра подвергла серьезной опасности свое здоровье – что на протяжении последующих семи месяцев было для нас источником постоянной тревоги, – и явно собиралась стать матерью-одиночкой. А вскоре выяснилось, что она ждет близнецов.
После Рождества у нас появился еще один повод для волнений: отец внезапно потребовал у Даны съехать, хотя уходить ей было некуда.
Я втайне начал подозревать отца не только в маниакально-депрессивном расстройстве, но и в куда более серьезных психических заболеваниях.
Дело было вот в чем: в декабре отец узнал, что женщина, с которой он встречается – его первая женщина после смерти мамы – на самом деле не разведена. Она просто жила отдельно от мужа и связалась с нашим отцом из-за денег. К концу их отношений отец погряз в долгах, и, когда с него больше нечего было взять, она с ним порвала. То ли в конечном счете из-за навязчивости отца, то ли случайно ее муж узнал об их отношениях. Дюжий офицер полиции, он физически угрожал моему отцу прямо у дверей его дома. Отец не просто испугался; он испугался за свою жизнь.
Все это случилось как раз на Рождество и серьезно подкосило отца.
Со временем ему становилось лишь хуже. Его настроение было пронизано горечью, он стал самым настоящим параноиком. В частности купил оружие и приобрел пса по кличке Флейм. Эту немецкую овчарку когда-то тренировали для полиции, но из-за неуравновешенного характера пес остался невостребован. Флейм привязался к отцу, зато всех остальных заставлял нервничать. Агрессивный и страшный, он рычал и скалил зубы иной раз совершенно без причины. Его вспыльчивый характер вкупе с эмоциональной нестабильностью нашего отца представляли собой опасное сочетание.
Первые месяцы 1994 года мы с братом подолгу разговаривали по телефону о сестре и об отце, ломая голову над вопросом, чем им помочь в случае чего.
– Может, мне пригласить Дану пожить с нами? – спросил я.
– Не получится, ее лечащие врачи находятся здесь, – ответил Мика.
– Тогда, может, она поживет у отца?
– Он категорически против. Откровенно говоря, я тоже не хочу, чтобы она жила с ним. Отец все больше чудит. А там ведь еще и Флейм… Нет, Дане нельзя туда возвращаться. Особенно беременной.
– Может, она поживет у тебя?
– Я предлагал ей, она не захотела. Сказала, что сама со всем разберется. Ее подруга Ольга сдает маленькую квартиру, Дана пока думает.