В общем, ноябрь и декабрь выдались волнующими. Столько всего нового: книжный клуб и право издания книги за границей, продажа права на экранизацию книги «Нью-Лайн синема», даже процесс редактирования – каждый день приносил что-то новое, волнующее, и я делился всем этим с женой.
Помимо разговоров о работе жизнь шла заведенным порядком. Мы отпраздновали День благодарения, отпраздновали Рождество… Обследования Даны опять ничего не показали – уже третий год, – и она позвонила мне на наш общий день рождения и спела поздравительную песню. Отец встречался все с той же женщиной и неплохо с ней ладил.
В январе 1996 года – Майлзу было четыре с половиной, а Райану два с половиной – мы пошли к врачу: нужно было подготовить Майлза к тонзиллэктомии, назначенной на следующий день. Пока врач разговаривал с Майлзом, Райан спокойно стоял между Кэт и мной. Консультация оказалась краткой, затем врач повернулся к Райану и спросил его о чем-то. Сын промолчал.
Ни меня, ни Кэт это не удивило. Мы объяснили врачу, что сын еще не научился говорить, и он кивнул. Однако перед нашим уходом попросил на пару минут оставить его наедине с Райаном. Мы, не задумываясь, согласились – решили, что врач даст ему леденец или покажет какие-нибудь приборы в кабинете. Тем не менее они пробыли в кабинете почти десять минут. Когда врач наконец вывел Райана, его лицо выглядело озабоченным.
– Что случилось? – встревожился я.
Я хорошо знал этого врача, я месяцами звонил ему, как фармацевтический представитель и считал его другом.
– Я кое-что проверил… – Врач глубоко вздохнул, посмотрел на Райана, потом снова на нас и медленно сказал: – Похоже, что Райан – аутист.
Райан – аутист?..
Мы с Кэт уставились на врача. От волнения у меня подвело живот и перехватило дыхание, жена побледнела.
Райан с отрешенным видом стоял рядом. Мы знали, что он не может говорить, мы даже позаботились сообщить об этом педиатру, однако сами себя успокоили. «Нужно время, – было сказано нам. – Все будет хорошо».
Аутист?
Я до сих пор считаю, что это одно из самых страшных слов, которое могут услышать родители о своем ребенке. Мы с Кэт знали об аутизме – кто ж не видел фильм «Человек дождя», не читал об аутизме в журналах, не видел передач по телевизору? Я посмотрел на Райана. Неужели это относится и к нему? Нашему сыну? Нашему малышу?
Нет, тут же решил я, врач ошибается. Райан не аутист. Не может быть. Он здоров. Я не верю. Не могу поверить…
Однако в глубине души я знал, что с сыном не все в порядке. Мы с Кэти давно об этом знали, только не представляли, что все настолько серьезно. Господи, только не это…
– Что вы… имеете в виду? – запинаясь, спросил я.
– Это нарушение в…
– Я знаю, что такое аутизм. Но почему? Как вы…
Врач терпеливо объяснил, почему он пришел к такому выводу. Отсутствие зрительного контакта. Недостаточное понимание. Неумение говорить. Слишком сильная концентрация на цветных предметах. Нарушения моторики.
Я слушал врача, и голова шла кругом. Мы это замечали – ведь мы знали своего сына, – вот только не понимали, что это значит.
– С ним все будет хорошо?
– Не знаю.
– Что нам делать?
– Нужно провести тесты. В городе есть центр детского развития, они лучше ответят на ваши вопросы.
Дома на нас с Кэт нахлынули эмоции. Отрицание. Вина. Гнев. Страх. Отчаяние.
Остаток дня мы искали причины верить врачу и причины не верить ему. Мы говорили о Райане и о том, что замечали в нем. Мы часами ходили туда-сюда, разговаривали, волновались, плакали, садились рядом с сыном, пытались убедить себя в том, что с ним все хорошо, при этом осознавая обратное. Мы надеялись. Молились. Умоляли…
Вечером я позвонил Мике и путано сообщил новость. Рука, державшая телефонную трубку, тряслась. Горло перехватило от волнения, и я говорил запинаясь.
– Боже мой, это точно? – ахнул Мика.
– Нет. Мы ничего точно не знаем. Его нужно отвезти на обследование.
– Что я могу сделать?
Я заплакал.
– Мика… я…
– Хочешь, я приеду? Поддержу вас? Хочешь, я найду нужного специалиста?
– Не приезжай, мы еще толком ничего не знаем.
– Но что же мне делать?
– Просто помолись за Райана, ладно? Помолишься?
– Я помолюсь за всех вас.
Следующие два месяца нас не отпускала тревога за сына. Иногда она утихала до состояния ноющей боли, иногда усиливалась, заслоняя собой все остальное. Порой я не мог думать ни о чем другом, а бывало, наоборот, осознавал вдруг за каким-нибудь делом: что-то не так – и лишь потом понимал, что подсознательно думал о сыне.
Страх поселился в доме, проник во все сферы нашей жизни.
За прошедшие недели и месяцы Кэт в поисках ответов несколько раз водила Райана к различным врачам. Нужно было заранее записываться и ждать своей очереди; чтобы сделать первые заключения понадобилось шесть недель. Помню, как я сидел в кабинете врача в ожидании слов, которые не хотел слышать.
– Ему уже два с половиной года, но уровень развития у него примерно как у четырнадцатимесячного ребенка. Есть и другие проблемы. Например, отсутствие зрительного контакта.
– Что вы хотите сказать?
– Велика вероятность, что он аутист.
– С ним все будет хорошо?
– Не знаю.
– Что можно сделать?
– Не знаю.
– Что мы можем сделать дома?
– Не знаю.
Ответов не было. Зато после каждого обследования врачи рекомендовали пройти еще одно. Это снова занимало шесть недель, и мы снова не могли думать ни о чем другом.
В конце апреля, после трех месяцев ожидания, мы прошли очередное обследование и пришли на прием. Врач тщательно изучил полученные результаты и посмотрел на нас.
– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – Маловероятно, что Райан аутист. Тем не менее у него есть некоторые аутистические наклонности.
– Что это означает?
– Возможно, у него общее расстройство психологического развития.
– С ним все будет хорошо?
– Не знаю.
– Что мы можем сделать?
– Не знаю. На данный момент я могу предложить вам пройти еще одно обследование: специализированную проверку остроты слуха. Нужно убедиться, что он правильно слышит звуки.
Очередной месяц ожидания. Очередная волна беспокойства. Очередное обследование. Очередной прием у врача.
– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – У Райана не общее расстройство психологического развития.
– Тогда что с ним?
– Райан глухой.
Мы пристально посмотрели на врача.
– Почему же он оборачивается, когда включается кондиционер?
– Правда? Тогда ему нужно пройти еще одно обследование.
Обследования – вот и все, что рекомендовали врачи.
Райану проверили внутреннее ухо. Месяц спустя мы снова сидели в кабинете врача.
– Вы правы, Райан слышит, – сказал он.
– Тогда что с ним?
– У вашего сына серьезная задержка развития и синдром дефицита внимания.
– У него нет задержки развития, – возразил я. – Он умный. И все помнит.
Не зная, что делать, врач порекомендовал еще одно обследование.
На очередном приеме он снова заговорил об аутизме, на этот раз классифицируя его как умеренный. А на следующем приеме вернулся к диагнозу «общее расстройство психологического развития».
Иными словами, никто не знал, что с нашим сыном. Никто не мог сказать нам, что делать. Никто не мог сказать, что будет с Райаном. Никто не говорил нам ничего.
Кэт гораздо сильнее, чем я, переживала этот тяжелый период походов по врачам. Пока я работал, она водила Райана с одного обследования на другое. По вечерам, пока я писал книгу, она занималась детьми. Когда мне удавалось урвать немного свободного времени, я читал о детских нарушениях развития. Я прочел одну книгу, другую, третью… Через несколько месяцев я прочел уже около сорока книг, затрагивающих вопросы всевозможных нарушений развития, и пару сотен врачебных заключений, предписывающих различное лечение. Настала моя очередь пытаться разобраться в сложившейся ситуации, изучить неведомое и как-нибудь научиться понимать сына. Я искал то, что натолкнет меня на правильный ответ.
В конце августа Райану исполнялось три года. Последнее обследование показало исключительно малый, практически нулевой прогресс – теперь у Райана был уровень развития не четырнадцатимесячного ребенка, а пятнадцатимесячного.
В общем, после восьми месяцев хождения по врачам, после десятков тестов и обследований Райан еще сильнее отстал в развитии от своих сверстников. И он до сих пор не говорил.
Невзирая на все треволнения, я продолжал работать фармацевтическим представителем, а в июне сел за второй роман. Работая по вечерам и черпая вдохновение в борьбе моего отца с горем, я начал «Послание в бутылке». Работа над ним стала для меня отдушиной.
Все нелегкие месяцы 1996 года я часто общался с Микой. Лишь ему я доверял свои страхи, и он всегда меня выслушивал. В его жизни тоже происходили перемены – в апреле 1996 года он сообщил мне, что бросает работать риэлтером.
– Подумываю купить бизнес.
– Какой?
– Производство систем хранения для гардероба, гаража, дома и офиса.
– Ты в этом разбираешься?
– Ничуточки. Но владелец бизнеса пообещал меня научить.
– Рад за тебя.
– Вот только…
– Что?
– Займешь мне денег? Верну через несколько месяцев.
Он назвал сумму, и я согласился, почти не колеблясь.
– Спасибо. Как поживает Райан?
Мика единственный из всей семьи не забывал спрашивать о моем сыне.
В 1996 году было лишь две хороших новости. Дане в очередной раз сделали компьютерную томографию, по результатам которой признали сестру абсолютно здоровой. Помимо усталости – двухлетние близнецы способны вымотать кого угодно, – она пребывала в добром здравии.
Отец тоже наконец-то начал приходить в себя. Теперь он меньше говорил о Флейме и больше о женщине, с которой встречался. О работе тоже рассказывал – только там он был прежним, – а к лету даже начал прислушиваться к моим советам возобновить общение с родными.