Через месяц, в апреле 1999 года, Кэт снова забеременела, а опухоль сестры, к всеобщему удивлению, остановилась в росте. Или даже уменьшилась. Еще через месяц Мика справил первую годовщину свадьбы, и я поздравил его по телефону.
– Как там Райан? Я по нему скучаю, – сказал брат.
Он всегда спрашивал о Райане. Всегда. И всегда говорил что-нибудь хорошее.
Летом я продолжал работать над «Спасением», обучать Райана и проводить время с Майлзом.
Мы с Кэт восхищались ее растущим животиком, и каждое утро я просыпался с мыслью о том, что она самая замечательная женщина в мире. Мы вновь побывали в Калифорнии: наши визиты туда стали чаще и продолжительнее.
Осенью Райан пошел в подготовительный класс. Первый день мы места себе не находили от беспокойства за него, ужасаясь при мысли о том, что с ним может случиться. Хотя он постепенно обучался всему необходимому, он все равно значительно отставал в развитии. Мы опасались, что другие дети будут дразнить его, что он не сможет выполнять задания. Каждый день мы ждали звонка из школы с просьбой перевести Райана куда-нибудь еще. Каждый вечер мы молились о нем.
Кэт вынашивала ребенка, а мне снова пришлось уехать на два месяца. Я ездил по Европе и США, представляя книгу «Спеши любить». Во время переездов я беспокоился о Кэт и Райане. Посреди тура стало известно, что опухоль сестры опять начала расти. Дане прописали экспериментальные лекарства в экспериментальных комбинациях, без каких-либо прогнозов на улучшение.
Меня почти всегда спрашивали, считаю ли я себя удачливым человеком? Считаю ли я свою жизнь счастливой? Я не знал, что ответить.
На протяжении 1999 года мы с братом постоянно созванивались, и я чувствовал, насколько он эмоционально истощен. Он принял на себя роль отца и возил Дану по врачам, поддерживал и выслушивал ее – и в то же время старался не выказывать ей своих тревог.
Как и для меня, работа стала для Мики отдушиной. Его бизнес рос, у брата было уже почти тридцать служащих вместо шести; он работал, не покладая рук, даже по выходным и вечерами, и к тридцати пяти годам стал миллионером, как и мечтал когда-то.
С Даной мы созванивались дважды в неделю. Иногда звонил я, чаще она. Ей нравилось общаться с Кэт – они говорили в основном о детях и о том, как утомительно быть матерью. Дана живо интересовалась беременностью Кэт. В подобные моменты с легкостью забывалось, что она больна.
Сестра не придавала значения своей опухоли, то ли не желая признавать факт ее существования, то ли из оптимизма. Обычно Дана вообще не говорила об опухоли, а если и упоминала, то лишь в контексте грядущей победы над ней.
– Я не сомневаюсь в успехе лечения, ведь у меня двое детей, которые нуждаются во мне, – говорила Дана.
– Так и есть, и ты отлично держишься, – даже врачи это признают.
Иногда на мой вопрос об опухоли сестра тихо спрашивала:
– Ник, по-твоему, я выздоровею?
– Разумеется! У тебя все будет отлично, – лгал я, а в горле стоял ком.
В конце декабря, через несколько дней после Рождества, позвонил Мика. Голос его звучал безжизненно и тихо, и я встревожился.
– Что случилось?!
– Дана. Мы только что вернулись с последнего обследования. – Брат замолчал и заплакал. Спустя некоторое время он взял себя в руки. – Опухоль по-прежнему растет. Последняя томограмма показала, что новые лекарства не помогают вообще.
Я закрыл глаза.
– Ей назначили другое лечение, однако врачи думают, что оно не поможет, – дрожащим голосом продолжил Мика. – Лекарства назначили, потому что Дана хотела попробовать что-нибудь еще. Врачи полагают, будто Дана так долго держится лишь из-за своего отношения к болезни, и не хотят, чтобы она пала духом. Ей нужно чувствовать, что она борется с опухолью. Но…
– Она не знает?..
– Нет. Когда мы уходили, она сказала мне, что уж на этот раз лекарства точно помогут.
В горле у меня стоял ком, глаза жгли слезы. Мика плакал.
– Черт, Ник… она так молода… наша младшая сестра… – всхлипывал он.
Я тоже заплакал.
– Сколько ей осталось? – выдавил я.
Мика глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
– Врачи не знают. Когда я настоял на ответе, один из них предположил, что около шести месяцев.
Снаружи темнело. На небе зажигались звезды, над горизонтом висела белая луна, листья шелестели на ветру, слышался шум прибоя… Такой прекрасный вечер, будто в мире все хорошо. Но после звонка брата я потерял последнюю надежду на выздоровление Даны.
Я даже не осознавал, как сильно цеплялся за призрачную надежду. Повесив трубку, я надел пиджак и вышел из дома. Прошелся по двору, думая о сестре – какая она сильная и жизнерадостная, – о ее детях, о будущем, которое она никогда не увидит… Прислонившись к дереву, я завыл вместе с ветром.
Следующие два дня я бесцельно бродил по дому, начинал что-нибудь делать и вскоре бросал, смотрел телевизионное шоу, а потом осознавал, что не помню, о чем оно. Снова и снова перечитывал прочитанное, не в силах понять ни слова.
Зазвонил телефон. Кэти была на последнем месяце беременности, и, ответив на звонок, она принесла трубку мне в кабинет. Ее глаза блестели от слез.
– Это Дана.
Как только я приложил трубку к уху, сестра запела. Сегодня был наш день рождения, и я внимательно слушал ее, желая навек запомнить – я знал, что слышу ее пение в последний раз.
Одиннадцатого января 2000 года родился Лэндон. Зеленоглазый и светловолосый, как и его мать, он казался крошечным в моих руках. В последний раз я держал новорожденного семь лет назад и сейчас все никак не хотел отпускать ребенка.
Впрочем, выбора у меня не было. Ведомый чувствами, которые я испытывал к своей остальной семье, три дня спустя я вылетел в Калифорнию. С тех пор я начал летать в Калифорнию раз в две недели и проводить с сестрой по меньшей мере четыре дня.
Я скрывал причину своих визитов – Дана все еще надеялась на излечение, и надежда придавала ей сил. Болезнь уже сказалась на сестре, однако она вполне могла заметить, что я зачастил к ней и заподозрить худшее. Я не мог так поступить с Даной – ее настрой придавал ей сил, и я не хотел омрачить остаток ее жизни, так что говорил полуправду:
– У меня кое-какая работенка в Лос-Анджелесе, и раз уж это всего лишь в часе езды отсюда, то я решил заскочить к тебе.
Или:
– Я встречался с друзьями в Лас-Вегасе, вот и заехал к тебе.
– Как здорово! Рада тебя видеть, – говорила Дана.
Мика всегда встречал меня в аэропорту, и дальше мы действовали по заведенному порядку – ехали в пиццерию «У Зельды» в центре Сакраменто и там, за пиццей с пивом, часами разговаривали о моем писательстве и его бизнесе, о нашей сестре и нашем детстве. Мы смеялись, а потом внезапно затихали, вспомнив маму или отца, или о болезни сестры. Ночевал я у Мики дома, а утром он отвозил меня на ранчо Даны.
В мой первый приезд сестра притворилась здоровой. Она готовила и убирала, и спрашивала, не хочу ли я помочь Коди и Коулу с домашним заданием. После ужина мы дружески болтали, пока она не ушла спать, сославшись на усталость.
Опухоль неумолимо росла, и мало-помалу Дане все труднее становилось скрывать последствия болезни. В каждый мой новый визит она дремала днем все дольше и ложилась спать вечером все раньше. В феврале она начала хромать – из-за опухоли у нее постепенно отнималась левая сторона тела. В следующий приезд я заметил, что ее левая рука тоже ослабла. Через неделю левая часть ее лица утратила подвижность. Раньше она произносила неотчетливо лишь некоторые слова, теперь проблемы с речью возникали все чаще. Абстрактно мыслить ей тоже стало труднее.
Моя младшая сестра постепенно проигрывала свою битву, но даже теперь она иной раз верила, что победит.
– Все будет хорошо, я еще увижу, как взрослеют Коди и Коул.
Когда она так говорила, я едва сдерживал рыдания. Первые месяцы 2000 года я пребывал в душевном разладе. Я разрывался между сестрой и новорожденным сыном и каждое утро просыпался с мыслью, что должен быть в другом месте. Если я держал на руках Лэндона, то хотел оказаться рядом с сестрой в Калифорнии. А когда обнимал сестру, хотел очутиться рядом с сыном в Северной Каролине. Я не знал, что делать, как соблюсти баланс между ними и сколько еще я выдержу. Я плохо спал, мог неожиданно заплакать и, заставляя себя выполнять ежедневные дела, уставал как никогда сильно.
Когда известно, что кто-то из близких скоро умрет, то возникает естественное желание проводить с ним как можно больше времени. Как я уже упоминал, я постоянно пытался соблюсти баланс между своей новой семьей и семьей, в которой вырос. Однако я не мог оставаться в Калифорнии надолго еще и по другой причине – мои приезды изменяли привычный распорядок жизни сестры и ее семьи. Гости, даже если они родня, всегда меняют жизнь хозяев дома. К тому же у сестры появились и другие родственники.
С новой семьей Даны сложилась интересная ситуация. Отец Боба жил на ранчо в доме, который находился совсем рядом, что называется, рукой подать. Там же жили мачеха и сводный брат Боба. Мать и отчим Боба жили меньше чем в десяти минутах езды от его ранчо. Родной брат тоже жил недалеко. Все они искренне полюбили мою сестру и сердечно к ней относились. И каждый из них переживал за нее не меньше, чем мы с Микой. Пожалуй, им приходилось даже хуже, чем нам.
Когда из-за растущей опухоли Дана перестала справляться с домашними делами, в доме стали появляться различные родственники Боба и тихо ей помогать. Кто-нибудь всегда мыл там посуду, стирал, помогал с уборкой. В трудную минуту сестра никогда не оставалась одна.
В общем, я навещал Дану не так часто, как хотел – чтобы дать семье Боба возможность провести время с ней без меня. Они этого заслуживали, и в глубине души я знал, что каждому из них – в особенности Бобу – тоже нужно время для прощания с Даной.