– Ограда невысокая, – заметил шеф полиции. – Они могли просто залезть туда, а потом выбраться наружу, чтобы замести следы. Но как их не заметили мои люди, этого я не понимаю.
Последовала продолжительная пауза, и наши шпионы, которые прогуливались взад-вперед по улице, чтобы как-то скоротать время, снова разговорились.
– Что я хочу сказать, – произнес Гримм, – это грубейшая ошибка, полагаться на финансы без идеи. Деньги не умеют сражаться. Это делают люди. Если наступит время, когда им надоест воевать, никакие деньги их к этому не принудят. Кроме того, кто-то должен научить их, как это делается. Где проходят подготовку ваши революционные армии? Может, мистер Себастиан учит их декламировать стихи? Или мистер Лобб показывает им, как надо заполнять залоговые квитанции?
– А вот и мистер Себастиан, – шепнул Саймон, махнув рукой в сторону дома. – Так что вы сами можете обо всем у него спросить.
На этот раз не вызывало сомнений то, что кто-то распахнул калитку сквера и перешел через дорогу, направляясь к дому. Себастиан со своей пурпурной бородой и зеленым шарфом важничал, находясь в полном одиночестве на освещенной луной дороге. Калитка с грохотом захлопнулась за его спиной. Казалось, даже дверь впустившего его дома открылась и закрылась с большой демонстративностью.
– Это все, о ком нам известно, – задумчиво произнес Саймон.
– Торговец уверял, что их должно быть четверо, – отозвался Гримм.
Промежутки времени между появлением заговорщиков становились все длиннее, а ожидание – томительнее. Последний перерыв показался банкиру и вовсе бесконечным. Не обладая профессиональным терпением полицейского, он уже начал терять веру в то, что они еще кого-то увидят. Банкир совершенно откровенно сказал Гримму, что готов отправиться спать, но вера полицейского в четырехугольную природу революционного совета оставалась непоколебимой.
Время тянулось бесконечно долго, и шпионы уже начали поглядывать на восток, надеясь увидеть рассвет. Наконец калитка скрипнула еще раз, и к дому приблизилась высокая фигура, облаченная в серую накидку, которая в лунном свете казалась серебристой. Плащ распахнулся, и из-под него ослепительно сверкнули серебром награды, пристегнутые к умопомрачительно белой военной форме. На мгновение офицер поднял лицо к небу, и это стало настоящим потрясением для Гримма и Саймона. Его кожа была темнее сияющего облачения и в лунном свете казалась почти синей или, во всяком случае, серо-лиловой, что весьма характерно для африканцев. Гримм понял, что перед ними генерал Каск, диктатор из соседнего государства.
Как только полковник Гримм из полиции Павонии увидел это темное лицо, подобно синей маске обращенное к луне, он понял, что вся государственная машина должна сработать как ловушка для одного человека. Разумеется, он хотел поймать и троицу своих сограждан, воздавая хвалу небесам за возможность застать их в одной комнате. Но присутствие этого четвертого заговорщика меняло все потрясающим образом. Не успел его обмерший на месте спутник произнести и слово, как Гримм уже отправил с донесением мотоциклиста, устремившегося вперед со скоростью выпущенного из пращи камня. Вскоре к дому уже стягивались полицейские и солдаты, перекрывая все прилегающие к площади улицы.
Дело в том, что у Гримма были с Каском счеты личного характера. Он давно заподозрил, что вблизи границы что-то происходит. Иностранное революционное правительство явно пытается подавать сигналы мятежникам Павонии. Гримм неоднократно направлял запросы через премьер-министра и других дипломатов, представляющих интересы Павонии, но ответ всегда был один и тот же. Генерал Каск давал слово чести, заверяя их в том, будто не намерен вмешиваться во внутренние дела Павонии. Генерал Каск – простой солдат, а не политик. Генерал Каск, старея, всерьез намеревается оставить президентский пост и полностью отойти от общественной жизни. Генерал Каск тяжело болен и практически ушел на покой. Все эти дипломатичные заверения присылались друг за другом, в значительной степени убаюкивая вялое дружелюбие короля и производя благоприятное впечатление на суетливую самонадеянность премьер-министра. Им удавалось рассеять даже сомнения гораздо более циничного шефа полиции.
И теперь перед наблюдателями было следствие и разгадка того, что происходило на самом деле. Вот как пожилой и почти умирающий африканец занимался своими личными делами. Генерал Каск был опасно болен, что не мешало ему, однако, посещать званые обеды. По странному совпадению обедать он собирался с тремя людьми, поклявшимися свергнуть правительство, с которым Каск, согласно с его собственными заверениями, стремился поддерживать добрососедские отношения. Шеф полиции, заскрежетав зубами от ярости, взглянул в конец улицы, откуда уже приближалось две или три шеренги жандармов.
Он вполне допускал, что нельзя терять ни минуты. Присутствие иностранного военного руководителя могло означать все что угодно. Оно могло означать несколько тонн динамита под улицей, на которой они стояли. Или склады боеприпасов во всех темных закоулках города. Боеприпасов, к которым имелся доступ у вожаков толпы. В самом худшем случае оставалось еще нечто, что могло их спасти. Их спасение заключалось в молниеносном, внезапном и одновременном аресте всех четверых участников этого ужина, что обезглавило бы назревающую революцию.
Гримм, дождавшись, пока его маленькое войско вооруженных людей подтянется к дому, осторожно поднялся по ступеням к входной двери. Он уже позаботился о том, чтобы такие же группы разместились позади дома, а также со всех сторон от полукружия домов. Это не оставляло заговорщикам путей к отступлению, если только в доме не было подземного выхода. Гримм даже поставил у некоторых зданий людей с лестницами на тот случай, если бунтовщики попытаются уйти по крышам. Затем после секундного колебания он единожды, но сильно ударил кулаком в дверь, и свет в освещенной столовой мгновенно погас.
Некоторое время никакого другого отклика не было, и Гримм ударил по двери еще раз, именем короля громко требуя, чтобы ему открыли, и угрожая взломать дверь в случае неповиновения.
Наконец на пороге появился бледный лакей в ливрее, который явно получил предписание задержать полицию, что он и делал, всячески демонстрируя тупость и беспомощность. С почти непостижимой серьезностью лакей заявил: хозяин и его гости заняты и никого не принимают.
Но Гримм не обратил внимания на то, что явно было простым повторением приказа. Без дальнейших церемоний он оттолкнул слугу, приказав своим подчиненным «подержать этого парня». Затем решительно прошагал по темному коридору и распахнул дверь столовой.
Это, вне всякого сомнения, была столовая, потому что взгляду Гримма предстала убедительная картина неоконченной трапезы. Рядом с чашкой черного кофе стояла небольшая и уже пустая бутылка из-под шампанского, а напротив – большая полупустая бутылка бургундского. Левее стояла початая бутылка бренди, а напротив нее – результат чьей-то безумной фантазии в виде нетронутого стакана молока.
На маленьком столике сбоку от обеденного стола лежали сигары и сигареты самого лучшего качества. В целом все указывало на роскошный ужин. Не хватало только участников этого застолья. Их стулья стояли вокруг стола. Некоторые были слегка отодвинуты назад, как если бы те, кто на них сидел, встали, совершенно никуда не торопясь. Один стул по-прежнему стоял возле самого стола, как будто кто-то не желал отвлекаться от своего неоконченного занятия. Тем не менее и этот кто-то, и все остальные исчезли. Внезапно, бесшумно и бесследно. Так же, как с первым ударом в дверь погас свет в окне этой комнаты.
– Быстрая работа, – произнес шеф полиции. – Я думаю, они бросились к какому-то другому выходу. Немедленно направьте людей в подвал и позаботьтесь о том, чтобы Харт присмотрел за дверью черного хода. Они не могли далеко уйти. Кофе все еще очень горячий. Полагаю, он не успел в него даже сахар добавить.
– Кто не успел? – растерянно поинтересовался Саймон. – Вы думаете, они все были здесь?
– Это совершенно очевидно, – ответил Гримм. – Не нужно быть детективом, чтобы понять, кто где сидел. Их тарелки совсем как портреты. Я почти вижу заговорщиков сидящими за этим столом. Взгляните на стакан молока. Вы ведь не думаете, что сумасшедший поэт или этот ниггер-генерал пьют молоко? Зато это вполне соответствует нашему представлению о жизни профессора Фокуса. Разумеется, если это можно назвать жизнью. Профессор – один из высушенных и страдающих от несварения желудка стариканов, которые только и говорят, что о здоровье. Обедать с такими – сущее наказание. Впрочем, остальные успешно от него защищались. Наш романтический Себастиан, готовый все, включая собственные волосы, перекрасить в алый и лиловый цвета, наверняка пил бургундское. Но, как видите, твердолобый дикарь Каск его явно обошел. Бренди для героев, как говорил доктор Джонсон. И все же, последний мятежник наиболее очевиден. Как это похоже на нашего маленького еврея – выпить немного, зато самого дорогого шампанского и черный кофе вдогонку для улучшения работы желудка. Он знает толк в здоровье. Не то что чудак профессор! Однако в этих культурных евреях, умеющих изящно, но осторожно наслаждаться жизнью, есть что-то такое, от чего кровь в жилах стынет. Говорят, это потому, что они не верят в загробную жизнь.
Рассказывая все это, он переворачивал вверх дном комнату, предоставив своим подчиненным сделать то же самое со всеми остальными помещениями дома. Хотя его голос звучал непринужденно и беспечно, нахмуренное лицо свидетельствовало совсем об ином.
Обыск комнаты мог показаться поверхностным, но, судя по всему, рассчитывать на серьезные результаты все равно не приходилось. Тут не было ни портьер, ни шкафов. Второй двери также не было видно, а сбежать на глазах у жандармов через окно им бы не удалось.
Гримм бегло осмотрел бетонный пол, покрытый какими-то темными старомодными узорами. Разумеется, четверка заговорщиков могла покинуть комнату еще прежде, чем слуга открыл дверь полиции, но куда они скрылись, оставалось загадкой.