— Ты — отважный человек! — с искренним восторгом проговорил Шерлок. — Немногие осмеливались так говорить с королём преступного мира. Ты ведь знал его статус?
— Ещё бы! — выразительно фыркнул Джон. — Тем более, я не мог позволить ему обращаться со мной, как с мальчишкой! Возможно, по возрасту я и был для него сопляком, но моя слава давала право ставить свои условия. Мориарти, видимо, понял, что без меня не получит камушков, и согласился. Я отлично понимал, что очень рискую, связываясь с ним, долго продумывал, как назначить встречу, чтобы, отдав ему сапфиры, наверняка получить деньги, а не схлопотать пулю. О том, что профессор не церемонится с теми, кто не желает плясать под его дудку, мне говорили много раз.
Шерлок Холмс слушал внимательно, изредка кивая головой, будто слова Джона подтверждали какие-то уже родившиеся в его сознании догадки. При последних словах товарища он, не удержавшись, засмеялся:
— Не знаю, что б ты схлопотал — пулю, нож или порцию яда, но только денег, Джони, тебе было бы не видать! Мориарти и ста тысяч платить не собирался — он хотел взять сапфиры даром, как привык брать всё, что хотел заполучить. Считай, тебе повезло.
— Ты меня недооцениваешь, Шерлок, — возразил Клей. — Я всё продумал. Но, впрочем, риск, конечно, был. Однако не в этом дело. После очередной попытки взлома Леер стал ещё более осторожен, и я отложил похищение на месяц. За этот месяц нужно было разработать новый план и встретиться с одним моим старым приятелем. Если говорить точнее, его можно назвать моим духовным отцом.
— И кто же это? — удивился Шерлок. — Я о таком не слыхал.
— Никто о нём не слыхал. Он не числится в полицейских досье. Чтобы рассказать тебе об этом человеке, о том, как он появился в моей жизни, как изменил мою жизнь, мне пришлось бы рассказать и о своём детстве, а это означает — надолго уклониться от нашей темы.
— И всё-таки расскажи, — потребовал Холмс. — Это совершенно необходимо. Кто был этот человек?
— Адвокат моего отца. Его имя Брейс Гендон. Кто мой отец, ты ведь знаешь?
— Лорд Кромуэл, герцог Уордингтон, владелец поместья и замка Уордингтон-хилл на юго-западе Англии. Я слышал, что между тобою и твоим отцом была какая-то тяжёлая история...
Джон отвёл взгляд в сторону.
— Была. Тебе я о ней расскажу, хотя прежде никому не рассказывал. Вот только Гендон и знает... До сих пор гнусно на душе, когда приходится всё это вспоминать. Видишь ли, я не знаю наверняка, отец ли мне герцог. Возможно, что и нет, ну тогда сущим варварством было пятнадцать лет внушать мне, что я — лорд Кромуэл. Но если я действительно сын герцога, то кровь во мне течёт очень древняя. Первый Уордингтон был по прямой линии роднёй Ричарду Львиное Сердце, так я не зря говорил, что отношусь к королевскому роду. Помнишь?
— Это, когда я тебя арестовывал? — кивнул Шерлок. — Ещё бы не помнить! Ты с таким неподдельным отвращением воскликнул: «Уберите свои грязные руки, не трогайте меня!»
— Прости, ради бога! — Джон невесело усмехнулся. — Просто я был в отчаянии от того, что засыпался. И сильнее всего ненавидел в эту минуту себя самого...
— Полно, я не обиделся! — Шерлок откусил кончик новой сигары и наклонился к светильнику, прикуривая её. — С происхождением герцогов мы разобрались. Слушаю дальше.
— А дальше уже непосредственно моя история. Герцог женился в шестьдесят пятом году, я родился, как ты знаешь, в шестьдесят шестом. Супругой его светлости была леди Элинор, в девичестве Брэкуэлл, очень знатная леди. После свадьбы они сразу покинули Англию и прожили два года в Южной Америке, откуда возвратились вместе со мною. Свидетельство о моём рождении, о крещении, — всё было в порядке. Я рос баловнем, проводя часть времени в Лондоне, но больше живя в родовом замке Уордингтон-хилл. Мне там нравилось больше всего: огромный дом с длинными коридорами, по которым можно было бегать, сколько душе угодно, просторные залы с рыцарскими гербами, с мечами, щитами и копьями, развешенными между роскошных шпалер. Таинственные башни, из бойниц которых я видел прекрасный лиственный лес, а с их верхних площадок видна была река, луга с пасущимися на них овцами, словом — благословенная старая Англия, без паровозов, заводов, уличного шума...
Образование я получил самое лучшее — меня с пяти лет учили играть на рояле, домашний учитель давал мне начальные знания по греческому и латыни, географии, истории, философии. Всё это потом, уже куда глубже мне пришлось изучать в Итоне, где преподаватели единодушно называли меня самым способным учеником. Я учился охотно, осваивал курс наук быстрее, чем другие дети, и пятнадцати лет поступил в Оксфорд. Ты слышал ещё о таком?
— Такое бывает редко, — согласился Шерлок. — Но я и сам мог бы поступить в пятнадцать лет в Оксфорд или в Кембридж, если бы в то время мне было, чем за это платить. Впрочем, отсутствие престижного диплома мне никогда не мешало. Извини за отступление. Продолжай.
— Продолжаю. Отец гордился моими успехами. И, как мне казалось, любил меня. Да нет, не казалось! Действительно любил. А вот леди Элинор... Подумать только, я звал её матерью, я знал, что она моя мать. Но никогда не чувствовал этого. Эта красивая, нежная женщина была со мною холодна, как лёд, я не помню, чтобы хоть раз она поцеловала меня не в самый краешек лба, чтобы взяла на руки... Я тяготился этой холодностью, я не мог понять, чем виноват перед мамой. И, как все дети, ужасно от этого мучился. Когда мне было двенадцать, леди Элинор вдруг родила сына. Именно вдруг. Это всех изумило, и её саму особенно. И вот тут случилось... Господи, как мерзко об этом рассказывать! Она внезапно объявила, ты понимаешь, объявила во всеуслышанье, что я не её сын, что я не сын герцога, что они усыновили меня в Южной Америке, потому что тогда она тяжело болела и врач сказал ей, что она не сможет иметь детей. Всё наше окружение просто онемело от изумления. Отец же отмалчивался, был в невероятном смятении, в конце концов уехал в Шотландию, потом вернулся и увёз меня из замка в Лондон. Всех подробностей этого кошмара рассказывать не буду, извини. Длилось всё это три года: леди Элинор настаивала на том, чтобы её сын Саймон стал наследником герцога. Я не знал, куда мне деваться... Мне было жалко не наследства, клянусь! Но они затоптали мою честь, осрамили перед всеми, кого я привык уважать, кто ещё недавно искренне уважал меня.
Наконец я прямо спросил лорда Уордингтона, кто я такой, кто я ему. Это было через месяц после того, как несмотря ни на что, я сдал экзамены в Оксфорде. Герцог потупил глаза и выдавил: «Джон, видишь ли... Ты — мой сын, это правда, но ты действительно не имеешь права стать моим наследником». Кровь бросилась мне в голову. Я убежал, ни слова больше не сказав отцу. Я продолжал учиться, не испытывая по-прежнему недостатка в деньгах — милорд присылал мне в Оксфорд всё, в чём я нуждался. Но теперь, словно пятна проказы, на мне лежала грязь незаконного рождения... По настоянию герцогини отец лишил меня прежнего имени. Я перестал быть лордом Кромуэлом и стал просто Джоном Клеем. Кстати, даже не знаю, откуда они взяли эту фамилию. А в Уордиштон-хилле, в моём любимом замке, рос маленький Саймон, и на его имя было уже написано завещание, а трёх лет от роду его обручили с какой-то крошечной леди... Бедный малыш! Он-то ни в чём виноват не был, но Бог покарал моих бывших родителей именно через него: в пять лет мальчик умер от простуды. Сознаюсь, леди Элинор мне жалко не было — я её никогда больше не видел. Теперь уже нет на свете и её, она умерла за два года до того, как я попал на каторгу.
И вот в те тяжёлые для меня годы, когда творилось вокруг меня это почти непонятное моего детскому уму позорное дело, я тесно сблизился с адвокатом герцога, мистером Гендоном.
Мне нужно было иметь поддержку взрослого, умного человека, а он был очень и очень умён. В юности я не понимал, что это — очень жестокий ум, что мой наставник, а Гендон очень скоро таковым стал, что он не признает таких вещей, как сострадание, сомнение в себе, что он совершенно чужд простодушия и откровенности, хотя, на первый взгляд, его высказывания всегда бывали откровенны до полного цинизма. Мне тогда это нравилось, я сам был зол, ожесточён, меня обуревало презрение ко всем и ко всему, кого и что я прежде любил. Гендон, впрочем, умел быть со мной мягок, вернее, как-то по особенному вкрадчив. Он рассказывал мне множество историй из жизни людей. Самых разных людей, самые разные истории. Но из каждого рассказа так или иначе следовало, что среди людей может быть счастлив только тот, кто научится обходить любой запрет. «Наша жизнь состоит из запретов, — говорил он мне. — То нельзя, это нельзя, то не смей, этого не делай... А надо делать! И так, чтобы одним было завидно, а другим страшно, вот тогда ты — король над ними!».
— А он сам преступал запреты? Нарушал законы? — спросил Шерлок.
— Я тогда над этим не задумывался. Внешне, нет, не преступал и не нарушал. Но сейчас мне кажется, что натура его была куда сложнее, чем я думал. Словом, мы с ним сошлись. Можно сказать, он учил меня жить. При этом, как тонко он чувствовал мои переживания и как ловко дёргал именно за те струны, которые были наиболее чувствительны в моей душе! Я страдал из-за того, что оказался чужим в своей семье, что лишился общения с отцом. Гендон внушал мне, что это не стоит сожаления, что отношения близких людей всегда иллюзорны, так или иначе они покоятся на какой-либо корысти, как и все прочие человеческие взаимоотношения. Я верил всему этому, потому что находил подтверждение его слов в жизни.
— А опровержений его словам не находил? — С невольной усмешкой спросил Холмс. — Понятно, ты был мальчишкой, но ведь ты же так умён. Даже в литературе, которую ты наверняка читал, тебе должна была попадаться эта философия мистера Гендона — он ведь её не сам придумал. Но в той же самой литературе, равно, как и в жизни, можно найти уйму примеров, опровергающих безупречность этой философии.
— Согласен, — кивнул Джон. — Но ведь любой человек обычно верит в то, во что ему хочется верить. Да, моя, очевидно, врождённая порочность проявилась уже в юности — я предпочитал верить в дурное, а не в хорошее.