Он открыл его и с жадностью стал читать…
«Мы были прокляты, но еще не знали об этом. Кара Господня ожидала нас посреди пустыни, в окрестностях Гараакумо.
Племя наори должно было стать этой карой…
Форт Сент-Джонс был гордостью ее величества. Оплот цивилизации в Южной Африке, среди дикарей и людоедов. Нас беспокоили разные племена, но иногда мы совершали рейды, и после этого туземцы надолго успокаивались. К счастью для нас, они враждовали друг с другом. И все боялись таинственного племени наори. О них ходило много слухов, утверждали, что этот народ обладает магическим умением – вселять в своих воинов дьявольскую силу. Впрочем, по нашим убеждениям – все они были дьяволопоклонники. Но однажды трагический случай столкнул нас и вывел на тропу войны.
В отсутствие полковника Гриффина, только что прибывший в форт лейтенант Стив Калахан, сын известного генерала, привез после одного рейда туземных женщин. Он похитил их, как скот, и решил сделать наложницами. Одна пленница, Татута, утверждала, что она дочь верховного вождя наори – Карабатанга, но ее не послушали. Над молодыми негритянками надругались. Понятно, что мы, англичане, не считали туземцев за людей. Когда обесчещенной наори представилась возможность, она решила отомстить – девушка ударила ножом капитана Стива Калахана, но он отделался легким ранением. Он собственноручно застрелил женщину, сказав: «Собака, укусившая хозяина, должна умереть». Наши люди исследовали ее труп. Татуировка на груди точно говорила о ее происхождении.
Вернувшись в форт, командир Сент-Джонса полковник Эрнест Гриффин, подчинявшийся генералу Калахану, отцу похитителя, закрыл на это преступление глаза. Нам пришлось уничтожить и других пленниц. Это было вынужденное зверство, но слухи о расправе просочились за стены форта, и скоро пришел сын вождя наори и потребовал выдать ему тело сестры. К тому времени тела убитых женщин были сожжены, а пепел развеян по пустыне. Ничто не должно было напомнить о них! Сыну вождя ответили отказом. Он ждал у ворот день, два, три. Сидел на солнцепеке. На исходе третьего дня он умер. Погибли от жары и жажды и его товарищи. Это нас поразило до глубины души. И что-то подсказывало: этими смертями дело не закончится. Калахан храбрился, говорил: пусть только сунутся! Полковник крепился, а куда ему было деваться? Офицеры были настроены решительно. Какой дикарь может причинить вред надежному английскому форту?
Мы усилили патрули, но ничего не происходило. Через месяц о жестоком происшествии уже вспоминали как о чем-то очень далеком. И когда мы были готовы забыть о нем раз и навсегда, из саванны вышли наори. Они шли к форту так, точно собирались его атаковать. Но не все дикари были похожи друг на друга. Я сразу определил, что одни приближались крадучись, по-кошачьи, как воинственные туземцы, готовые к схватке, а другие – они вышли вперед и было их не менее полусотни – двигались в лоб. Они точно ничего не боялись! Как я понял в ближайшие минуты, так оно и было…
Сердца их не знали страха!
Нас было чуть более двухсот, столько же подходило к форту и наори. Луки и стрелы, копья и мечи против штуцеров и пушек! «Ха! – думали мы. – Дикари! Что ж, сейчас песок обагрится вашей кровью! И все вы останетесь в нем». Но что-то смущало наши ума и сердца – это отвага той полусотни наори, что становились все ближе. Их лица – я разглядел в подзорную трубу! – были точно высечены из камня. Ни одной эмоции! Черные, блестящие, словно застывшие.
Пушки были заряжены и готовы к бою. Полковник Гриффин скомандовал: «Огонь!» – и картечь полоснула наступающих.
Когда дым рассеялся, мы оцепенели. Те наори, что ничем не отличались от обычных туземцев, лежали замертво или корчились на песке. Но не те, что шли впереди! В этом и был весь ужас! Даже покалеченные, израненные, они быстро двигались вперед и становились все ближе. Многие из них целились – и стрелы попали в цель! Вслед за пушками заговорили наши ружья. Я видел, как свинец впивался в грудные клетки этих наори, бил им в лица, но остановить не мог. С десяток этих черных демонов разнесло на куски прямым попаданием, но другие подошли вплотную к стенам. Свинец вырывал из них плоть, но они не умирали! Я видел, как наори лезли на стены, прыгали к нам, на штыки, вырывали и разбивали ружья и уже нападали сами. У одного из дикарей была разорвана грудь, я видел рваное сердце, но он, ворвавшийся в форт, явно не чувствовал боли и атаковал опешивших, готовых запаниковать солдат. Он продолжал убивать, даже когда ему саблей отсекли руку. Свинец и штык были для него не более опасными, чем укусы комара! Он шел и шел на меня. И только ударом сабли, снесшей ему голову, я смог остановить его. Но сделать мы уже ничего не могли – пришлось отступать! Только воля и мужество не давали нам бросить оружие и бежать без оглядки. Я видел, как капитана Калахана, прижатого к стене, с окровавленной саблей, наори подняли и разорвали на куски, видел, как вырвали сердце у полковника Гриффина.
Тем, кто не хочет погибнуть в бою, надо либо сдаваться на милость победителя, либо скрываться с поля боя. Тех, кто сдавались – а были и такие, – наори разрывали на части. Железные руки звероподобных туземцев проламывали грудные клетки наших солдат и вырывали сердца. Это было страшное зрелище! Когда я понял, что меня от подобной смерти отделяет всего несколько минут, а может быть, уже секунд, я бросился бежать.
Не помню, как мне удалось покинуть форт, только за его пределами я очнулся. Рядом пытались перевести дыхание двое моих солдат – Руни и Снейк. Оказывается, они побежали за мной. «Что это было, сэр?» – спросил Руни. «Разве ты не понял? – проговорил я. – Это был ад…» – «Но кто они? Эти…» – он не знал, как их называть. Но этого не знал и я!
Мы шли по пустыне – у нас не было ни еды, ни питья. Только оружие у меня – револьвер и сабля. К вечеру мы обессилели, повалились под каким-то кустарником. И тогда, на фоне заходящего солнца, я увидел тот страшный силуэт! За нами шел наори – один из тех, кто не боялся ничего. Помню, как Руни воскликнул: «Пресвятая Матерь Божья!» Мы все перекрестились. А как же иначе! Самым страшным было то, что у нашего преследователя не доставало правой руки по локоть. Это был неровный обрывок, культя. Несомненно, ему оторвало руку пушечным выстрелом. Вероятно, он увидел, что мы бежали, и, несмотря на ранение, стал преследовать нас. Волоча ногу, он то приближался к нам, то отставал, но не упускал из виду. Он шел за нами, как волк идет по кровавому следу своей жертвы. «Кто же ты? – спрашивал я себя. – Кто?!» Пусть он не чувствовал боли! Пусть! Жрец племени мог опоить его снадобьем. Но прошли сутки, и абориген должен был истечь кровью. Должен! Какая же сила не давала ему упасть в этой пустыне и умереть? И когда алый свет заката очертил его фигуру, я все понял: это была дьявольская сила! Другой она просто не могла быть…
Руни первый стал сдаваться на этой жаре. Он шел все медленнее, мы – я и Снейк – пытались помочь ему. Но наш преследователь становился все ближе, и я понимал, что столкновение неизбежно. Так случилось – сто шагов оставалось между нами, пятьдесят, двадцать…
– Стреляйте, сэр, что же вы ждете?! – яростно закричал Снейк.
– Молю Богом, сэр, стреляйте, – прошептал обессилевший Руни.
Теперь, когда африканец был близко, я понял, что не промахнусь. Я вытянул руку и, хоть сил у меня оставалось мало и в глазах все плавало, прицелился. Я пустил первую пулю в сердце искалеченного наори – она остановила его, но лишь на пару секунд. Стреляя, я уже все знал наперед – нам не остановить его! Барабан был расстрелян, и мы бросили товарища, чтобы не погибнуть самим. Я помню страшный крик Руни, когда над ним выросла тень наори. Этот вопль стоит у меня в ушах до сих пор. Помню, как дикарь встал на одно колено, пригвоздив Руни к раскаленному песку, и воткнул, точно кол, свою единственную руку ему в грудную клетку. Он выдернул ее, и в ней еще билось окровавленное сердце нашего товарища…
Через несколько минут дикарь уже снова шел за нами. То и дело мы оглядывались на него. Еще через пару часов Снейк стал тихонько смеяться, все ожесточеннее повторяя одно и то же слово: «Дьявол! Дьявол! Дьявол!» Потом Снейк стал отставать, но я не упрашивал его спешить, а затем он просто упал на колени и затих. Снейк принимал свою судьбу! Его предсмертный крик резанул меня, но я не стал оборачиваться. Я просто знал, что еще несколько часов – и силы покинут меня. И тогда черная тень наори, на фоне раскаленного солнца, упадет на меня…
Но этого не случилось… Спустя несколько часов я оглянулся и увидел, что за мной никого нет. Но почему? У него закончились силы и потому он отстал? Не думаю. Скорее всего, его съели молодые львы, изгнанные из прайда вожаком и облюбовавшие те места. Меня нашло племя масаев. Они выходили меня, за что я им благодарен. Еще через полгода меня подобрала христианская миссия, с которой я странствовал еще несколько месяцев, пока не отправился домой…
И многие ночи я видел один и тот же сон – черный силуэт дикаря с культей, идущего за мной на фоне кроваво-красного заходящего солнца. Я просыпался с криком, в поту, и потом долго не мог сомкнуть глаз…»
Дочитав, Гордеев сразу позвонил Кириллу Мефодьевичу.
– Хороша информация? – спросил Огарков.
– Пугающая, – ответил Гордеев. – Больше всего мне сейчас хотелось бы прочитать всю книгу этого капитана Оуэна.
– О том, что было дальше, я скажу на словах. Капитан Оуэн пишет о своих мытарствах приблизительно так: кто поверит хотя бы на десять процентов беглецу, уступившему стратегический форт дикому африканскому народцу? Мало ли что он придумает, лишь бы оградить себя от позора! Придумает любых чудовищ! Спасшегося Оуэна осмеяли. Ему пришлось уйти из армии. Роберт Оуэн, тогда двадцатипятилетний молодой человек, вернулся в Лондон и спустя еще два года выступил в Академии естественных наук. Но и там чопорные ученые мужи подняли его на смех и выгнали вон. Он просил их снарядить экспедицию, но и в этом ему отказали. Оуэн посвятил всю оставшуюся жизнь науке, а именно – этнографии южно-африканских племен, и в первую очередь – таинственному племени наори. В первом своем отчете, отправленном командованию королевскими войсками, когда Оуэн был еще офицером, он предположил, что воины племени были одурманены неизвестным снадобьем, напитком, послужившим баснословным допингом в день битвы, удесятерившим их силы, «сделавшим мускулатуру, подобную броне, и сердце, подобное стали». Перевод дословный, Петр Петрович. Но сколько он мог обманывать самого себя? Ведь он все видел своими глазами! И уже перед академиками Великобритании он выдвинул иную версию происхождения невероятной силы наори. Тогда это была только догадка…