Она навалилась на дверь: от мощного, почти сокрушительного удара треснула доска. Скороходов в потемках метнулся к телефонной трубке, затих, что было сил дунул в нее, второй раз, третий, точно трубка была воздушным шариком, который старый врач-путешественник хотел немедленно раздуть до гигантских размеров, подняться на нем и улететь куда-нибудь – подальше от этого прекрасного дома и райского сада. А потом что было силы крикнул:
– Связи нет! Провода! Она испортила провода!
Следующий удар грозил выломать замок. Петр и Алексей переглянулись и, ни слова не говоря, прицелившись, разрядили ружья в дверь. Два выстрела Алексея, пять – Гордеева. Чудовищный крик заставил их отступить. Скороходов уже бросился от стола к сейфу. Он лихорадочно пытался попасть ключом в замок, чертыхался.
– Двери крепкие! – не оборачиваясь, хрипло бормотал он.
Третий удар заставил дверь вздрогнуть куда сильнее, кажется, одна из петель не выдержала, подалась вперед…
…Луна неотступно сопровождала идущий в Предтеченск поезд. Заглядывала в окна, прыгала, когда потряхивало поезд, скользила над темной полосой деревьев, пряталась и вновь возникала…
Пожилой мужчина в дорогом спортивном костюме, спутник Гордеева по СВ, не спал. Проснувшись от порывистых стонов соседа, старик теперь был настороже. Молодой мужчина мотал головой, жадно хватая воздух ртом. Его стоны грозились сорваться на крик.
Гордеев тем временем пытался вырваться из своего сна, но никак не мог этого сделать.
– Свиньи! Ненавижу вас! Вы изуродовали меня!! – выла за дверью та, чью природу они так долго не могли разгадать. – Прикончу всех, разорву на части! Откройте мне!
Теперь Гордеев и Алексей действовали холодно, рассудочно, торопливо. От этого зависела их жизнь. Они быстро зарядили ружья. Снова – залп. И – вопль, похожий на рев раненого зверя. Но зверя не просто способного сопротивляться, а желавшего победить. Новый бросок на дверь был почти решающим: замок не выдержал, верхняя петля вырвалась с корнем, полетели щепки.
Петр был бледен, его руки дрожали, Алексей отступил назад. Гордеев уронил обойму, руки не слушались. Ева кричала за дверью нечленораздельно, в ее крике было одно – желание уничтожить своих врагов.
В тот момент, когда Гордеев шарил по полу, ища обойму, Алексей перезаряжал ружье, а Скороходов, пыхтя, набивал барабан револьвера патронами, все трое уже не сомневались, что там, за дверью, которая едва ли выдержит очередной удар, не человек.
Ни жена одного и ни сестра другого. Там восставший из праха мертвец, зомби.
Следующее мгновение, как они ни сопротивлялись, застало их врасплох. Гордеев, так и не отыскав на полу обойму, смотрел вперед; Алексей, отступив к окну, справился с двустволкой и прицелился; рука Скороходова, сжимающая револьвер, поднималась… Дверь вылетела – опрокинулась на пол кабинета, точно крышка разом открывшегося гроба. Пролети она на полметра дальше, снесла бы Гордееву голову.
В коридоре, на фоне лестницы, стоял силуэт; покачнулся, отступил, сделал шаг вперед, другой. Она зарычала, двинулась на них, – как-то странно, неловко, припадая на левую ногу. И тогда револьвер Скороходова плюнул в нее свинцом. Каждый выстрел заставлял ее отступать назад, к лестнице, не давал дотянуться до них. Два выстрела из ружья Алексея опрокинули женщину навзничь. Она лежала без движения, скособоченная, поломанная, похожая на сбитую автомобилем собаку.
– Кончено? – тихо спросил Скороходов.
– А вы подойдите и посмотрите, – сказал, поднимаясь с колен и перезаряжая винтовку, Гордеев. – Боитесь?
– Боюсь, – признался тот. – Никогда не думал, что буду сражаться против зомби.
– Скажите нам, Федор Иванович, как определить, мертв зомби или жив? Пульс, дыхание?
– Как – не знаю, но мы не должны позволить ей самореанимироваться.
Едва договорив, Скороходов обернулся. Он смотрел на стену кабинета. Гордеев взглянул туда же, за ними – Алексей. На ковре мутно поблескивал тонкий опрокинутый серп.
– Дедовская, – едва слышно проговорил Скороходов, – он казаком был, служил еще в Первую мировую. – И чуть погодя добавил: – Говорили, рубака был отменный…
Гордеев оглянулся на темный силуэт лежавшей на полу женщины. Он подошел к стене, снял заправленную в ножны саблю, вытащил клинок и вопросительно взглянул на компаньонов.
Алексей опустил голову. Скороходов, помедлив, отрицательно покачал головой:
– Я не смогу.
Растерзанное свинцом тело неожиданно дернулось, конвульсивно шевельнулась рука поверженного врага.
Трое мужчин разом переглянулись. Алексей прошептал:
– Она живая.
– Торопитесь. – Скороходов взял из рук Гордеева пустые ножны. – Мы – существа хрупкие и зависим от законов нашей природы. Зомби зависят от законов той природы, порождением которой являются. А это значит, что она скоро очнется, и тогда нам несдобровать…
Держа в правой руке саблю, Гордеев подошел к Еве. Она лежала в луже крови. Даже в темноте было видно, как изуродовано ее лицо, растерзаны члены. Лицо было отвернуто в темноту коридора, шея открыта. Петр сразу увидел точку, куда должен был ударить…
– С Богом, – за его спиной проговорил хозяин дома.
Теперь дрогнули обе ее кисти; пальцы, точно ужаленные судорогой, сжались в кулаки.
– С Богом, – одними губами повторил Гордеев и, взяв саблю в обе руки, замахнулся…
Проснулся Петр сразу и рывком сел на постели. Он вырвался из сна в то самое мгновение, когда клинок отсек голову Евы и кровь хлынула из обрубка шеи.
На него испуганно смотрел сосед по купе – пожилой дядька в дорогом спортивном костюме.
– Простите, – не сразу пробормотал Гордеев.
…Не было ни проклятий, ни пальбы, ни страшного силуэта в проеме дверей на фоне темного коридора. И не было казацкой сабли, отсекающей голову оживающей женщины-зомби. Клинок оставался висеть на стене.
Только сон. Кошмар. Небыль. Фантазия измученного событиями последних месяцев мозга.
Ева уехала гораздо раньше, когда ей стало ясно, что дверь никто не откроет, так и оставят сидеть на полу у дверей. Трое не на шутку напуганных мужчин, свято верящих, что она – монстр. Да и как же иначе, когда она сама знала об этом?
За дверями стало тихо, потом они услышали шаги на лестнице. Завелся мотоцикл. Не было сомнений – Ева уехала.
Не глядя на соседа, Гордеев взял бутылку с минералкой. Откупорив ее, он сделал несколько жадных глотков – вода приятно обожгла нёбо.
Когда рокот мотоцикла проглотила ночь, они решились выйти из укрытия. Возня наверху, вопль Сан Саныча Крапивина, яростные крики Евы не давали им покоя.
Скороходов вооружился револьвером. Алексей – винтовкой Гордеева. Сам Петр снял со стены казацкую саблю, принадлежавшую когда-то деду Скороходова, вытащил клинок.
Они поднялись на чердак.
Дверь в крохотную комнату, откуда через окно падал в коридор яркий лунный свет, была выбита… На полу, все так же связанный по рукам и ногам, на опрокинутом стуле лежал Колобок. Губа его была разбита, глаза тупо смотрели в потолок. Хозяин и повелитель, царь и бог, Сан Саныч Крапивин по кличке Колобок был мертв.
Скороходов согнулся над трупом.
– Она убила его? – спросил Гордеев.
Врач отрицательно покачал головой:
– Не думаю. Мне кажется, обширный инсульт. В его возрасте, при такой встряске, этого можно было ожидать. – Федор Иванович, крякнув, поднялся, подошел к чердачному окну. За ним была ночь, и ветер гулял в ветвях многочисленных деревьев фруктового сада.
– Вот и нет больше Сани, – поделился с самим собой Скороходов. – Глупо как-то ушел. Нелепо.
Ева не вернулась. Ни через день, ни через неделю, хотя каждую минуту они ждали рева ее мотоцикла. Или, к примеру, того, что смеркается, они запивают домашним кальвадосом ужин, и вдруг лицо Евы вырастает за стеклом. Она смотрит на них, и в ее глазах – приговор.
Но их опасения не оправдались. Ева исчезла.
Когда солнце в очередной раз поднялось над Оленьим озером, рассыпав лучистое золото по большой весенней воде, Гордеев сказал:
– Я уезжаю. Не могу больше дожидаться светопреставления в четырех стенах вашего дома.
Скороходов и Алексей Погодин понимали – их соратник прав.
Уходящий в ночь поезд способен вырывать из общего хода времени и переместить в крохотное пространство, где нет ничего, кроме воспоминаний. Так и случилось с Петром Гордеевым в те самые минуты, когда состав качнулся, лязгнул и двинулся прочь со станции города Суров. На перроне вслед ему махали двое – пожилой и юноша: Скороходов и Алеша Погодин.
Темнота и мелькание огней в окнах привокзальных контор, пассажиры на перроне отрезали их от Гордеева.
Потом яркий диск луны побежал вслед за поездом. Кошмар, который никак не хотел отпускать его из своих цепких лап. Удар клинком. Пробуждение. Настороженный сосед-пенсионер. И вновь – торопливая, изменчивая луна.
Поезд увозил Гордеева в Предтеченск…
Эпилог
Прошло полтора года с тех пор, как он вернулся домой. Единственным известием, которое обрадовало его за это время, была информация в сводках центральных новостей о гибели мэра города Лощинска. Петр Гордеев не поленился узнать подробности трагедии. Мэр убился не один, а с начальником охраны и тремя деревенскими родственниками – бабкой и двумя кузенами. На горной дороге джип мэра попал под камнепад и сорвался в ущелье. Гордеев много раз представлял себе семейку отравителей, летящих в пропасть, но если бы он знал, как это было на самом деле!
Баба Нюра с мертвым, словно древний камень, лицом и хитрым прищуром сидела в дорогом салоне катившего по горной дороге джипа и рассказывала о редкой уральской траве – «черном шемгуре». О том, как неделями может наизнанку выворачивать несчастного, кому выпадет отведать злой отвар, прежде чем он умрет, и как хохотали два ее сына – Крикун и Драчун, и вторили им мэр Зубов и начальник охраны, тоже их дальний родственник. А в эту минуту тяжеленный валун, столетиями лежавший неподвижно, вдруг дрогнул и сорвался вниз; он подпрыгивал и летел будто по высчитанной траектории, а потом, точно пуля – спичечный коробок, сшиб черный джип в ущелье. Вопили оглушенные отравители и душегубы, липли к стеклам, вертелись и царапали салон, прежде чем упасть и сгореть в считаные минуты.