И все же эта новость тенью прошла в жизни Гордеева. Дома ли, ночью, на работе, на отдыхе, как сейчас, он думал о другом…
Близилась осень, которую так боготворил Петр. Он по-прежнему любил пикники, но больше его не привлекали большие компании. И знакомился он с людьми не так просто, как прежде. Особенно с женщинами…
С некоторых пор Петр Гордеев держался на пикниках особняком. Как правило, он бросал лагерь и друзей и таскался вокруг, в одиночку цепляя на джинсы колючки.
К нему не приставали. Все знали, что от Петра сбежала жена, была она красавицей, но с большим приветом. Говорят, актрисой, танцовщицей на льду. Некоторые утверждали, что их друг до сих пор хранит ее фотографию в рамке, где она сидит в плетеном кресле – в середине ледового поля. И вот однажды она пропала. Бросила дом и канула в никуда.
Женя Савин говорил: потому его друг и поседел. Правда, за спиной. Но ссориться с ним по этому поводу Петр не хотел.
Но было то, чего не знал даже Женя Савин: в доме, доставшемся Гордееву по наследству, на втором этаже, в бывшей спальне его жены, в запертом буфете хранилось три осколка луны – восковая голова женщины и две скрещенные, как у покойницы, восковые руки. Однажды похоронив их в этом буфете, Петр Гордеев боялся даже проезжать мимо того дома…
Нагулявшись по округе, Гордеев возвращался в лагерь. Отведав шашлыка и запив его вином, он подолгу лежал на покрывале и смотрел в небо. Слушал музыку, смех женщин, остроты Жени Савина, треск поленьев в мангале. Но теперь рядом с ним всегда покоился большой полевой бинокль, самый дорогой и «зоркий», какой бывает только у военных. Иногда он предлагал малознакомой женщине воспользоваться им. Она вежливо брала бинокль, прикладывала к глазам.
– Что вы видите? – спрашивал Гордеев.
– Воду, берег, – отзывалась женщина.
– И всего-то?
Она опускала бинокль.
– А что видите вы?
– Многое… Можно рассмотреть птичьи гнезда, сонных рыбаков на другом берегу. Как чайки на лету хватают рыбу с глади озера. А можно заметить то, чего не видят другие простым глазом, – усмехался Гордеев. – Например, как кто-то купается голышом. – И добавлял: – Прошу вас, верните мне бинокль.
Все так и случилось в тот августовский день накануне осени. Молодая женщина, которую звали Татьяной, еще более озадаченная, пожала плечами.
– Странный вы, – после короткого молчания проговорила она. – Все перечислили. Только о девушке забыли на том берегу.
Гордеев вспыхнул: он знал о байках Жени Савина. Тот шутил, что его друг и товарищ Петр пытается рассмотреть в полевой бинокль свою жену – там, где увидел ее в первый раз. – И она не одна, с ней молодой человек, – добавила Татьяна и протянула бинокль Гордееву. – Он тоже разглядывает нас в бинокль и даже машет рукой.
– Машет рукой? – спросил Гордеев. – Нам?!
Он взял бинокль, приложил к глазам, примерил оптику под себя.
Высохший осокорь; узловатый ствол, который не обхватить и трем здоровым мужчинам…
У основания мертвого дерева стояла девушка. И рядом с ней – молодой человек. Он смотрел в бинокль на их сторону озера и действительно махал рукой. Гордеев мог бы поклясться, что тот зовет именно его!
Петр опустил бинокль, растерянно улыбнулся:
– Вы правы. Девушка и молодой человек. Только не подумайте, что я чего-нибудь боюсь.
Татьяна пожала плечами, а Гордеев вновь поднес бинокль к глазам. Это был не мираж. На той стороне озера стояли Алексей Погодин и Ева.
Гордеев быстро поднялся, еще раз улыбнулся Татьяне. Глаза его бегали. Потом он сорвался с места…
– Здравствуйте, Петр Петрович. – Алексей сжал его руку, вытащил из кармана рубашки и протянул конверт. – Прежде всего прочтите это письмо.
На холме, под осокорем, сидела Ева, обхватив руками колени. Она смотрела на него. Ева сидела напротив солнца, и Гордеев не мог уловить ее взгляда: что в нем, каков он был. Все, что он успел рассмотреть, – волосы Евы, схваченные сзади, темно-русые. Как у Даши Погодиной.
Гордеев медлил.
– Не понимаю, – дрогнувшим голосом проговорил он.
– Прошу вас, прочтите.
– От кого оно?
– От Федора Ивановича.
Петр быстро распечатал конверт, развернул сложенные вдвое четыре листа тетрадной бумаги.
«Дорогой Петр Петрович, здравствуйте!
Если вы читаете это письмо, значит, вас трое. Вы, Алексей и Даша. Не бойтесь ничего и не пропустите ни одной строчки.
Я и Алексей Погодин не сидели все это время на месте: мы искали.
Всего месяц назад через моих знакомых я узнал, что в психиатрической клинике города Сурова лежит молодая женщина, которая не помнит своего прошлого. И называет себя разными именами, в частности – Дашей и Евой. Очень скоро мы были там. Увидев Алексея, молодая женщина назвала его по имени. Этим все было сказано.
Мой покойный сын Борис оказался замешанным в грязной авантюре, и я должен был хотя бы что-то исправить.
А теперь слушайте – утопленница была!
Но звали ее не Дашей Погодиной, а Ксенией Барсуковой. Девчонка обитала в наших краях, без родных, приехала в Мохов после интерната. Жила у разных людей, наркоманила, зарабатывала проституцией. Именно ее труп обнаружили в озере браконьеры. И ее доставила в морг «Скорая помощь»…
Как говорят очевидцы, Ксении Барсуковой было восемнадцать лет, среднего роста, нормального телосложения, русоволосая.
В те дни Сан Саныч гостил у меня. И когда невостребованный труп Барсуковой еще лежал на столе моховского морга, у Оленьего озера Крапивин встретил девушку. Она показалась ему подавленной, униженной, растоптанной. Он заговорил с ней, спросил, что с ней такое. Девушка ответила: у нее горе, ее бросил парень, и она пришла утопиться. Первому встречному она рассказала все о своей горькой девической судьбе. Крапивин, прекрасный психолог, понял, что это не просто бравада, не пустая угроза – Даша, так звали девушку, обязательно выполнит то, что задумала.
И тогда он сказал ей:
– А хочешь, накажем твоего пацана? Я – врач и многое умею. Есть такие травы: выпьешь настой и забудешь, как тебя зовут. А есть и другие – сделаешь глоток, и будешь словно неживая. Все подумают – умерла, а ты – жива-живехонька! Когда нужно – вернешься к прежней жизни. Зато какая возможность понаблюдать, кто по тебе убивается, а кто нет. Кто тебя любит, а кому ты до лампочки. И что стоит твой парень…
За день до того, как Даша Погодина «умерла», труп беспризорной Ксении Барсуковой, как невостребованный, уехал в анатомичку медицинского института Сурова, чему я нашел документальные подтверждения. А на столе оказалась Даша Погодина, бледная и безжизненная. Почти безжизненная. Она была обрита почти наголо, из ее волос сделали парик для восковой куклы. Крапивину понравилось управлять Дашей. Думаю, он очень быстро вошел во вкус и ни за что не захотел возвращать ее к прежней жизни. Он начал проверять на ней свои снадобья, наблюдать, как та или иная трава воздействует на человека. Даша стала практически его рабыней.
Но – добровольной.
При нашем знакомстве я забыл упомянуть еще об одном факте. Сан Саныч обладал завидными способностями в области гипноза. Согласитесь – гремучая смесь, если учесть, что Крапивин был редким специалистом по сильнодействующим травам. Видимо, ему этот дар достался от матери, как вы мне сами рассказали – колдуньи.
Крапивин увез Дашу в другой город, заставил поверить, что она – его племянница, дал ей новое имя – Ева. Он навязывал ей сны, реальность – все, что угодно. Она редко принимала его напитки – они и так действовали подолгу, думаю, от трех месяцев до полугода.
Мне пришлось переговорить со многими специалистами – моими знакомыми, их коллегами, – прежде чем я узнал об одной подробности из жизни Сани. Оказывается, он сам несколько раз лежал в психиатрических лечебницах. Несомненно, повлияла трагическая история с его обезглавленной матерью, которую он пережил в раннем возрасте. В конце концов Сане поставили диагноз – навязчивая идея. Он считал себя Демиургом, создающим миры.
А началось все с его пресловутого «умения» оживлять трупы. Однажды он выслушал мой рассказ о племени наори, и у Сан Саныча Крапивина родилась и намертво утвердилась в мозгу идея фикс. Он свято уверовал, что воскресил Еву из мертвых – гений, создавший зомби.
И когда он рассказывал нам свою небылицу, Еве, подслушавшей этот рассказ, вряд ли можно было позавидовать. Она вместе с нами узнала, что, по сути, – живой мертвец.
Даше, или Еве, как вам будет угодно, целый год понадобился для того, чтобы оправиться, как от гипноза, так и от дурмана злокозненных трав. Сознание ее возвращалось обрывками, рваными кусками. Но теперь она в порядке. Именно такой мы хотели доставить ее вам…»
Гордеев поднял глаза на Алексея. Затаив дыхание, тот встретил его взгляд. Сидевшая на холме Ева смотрела теперь в сторону леса, положив голову на колени и по-прежнему обнимая их руками.
«В январе вы писали мне, что в Предтеченске был убит еще один бандит-бизнесмен со свитой, – вновь обратился к письму Гордеев, – и точно так же: двум воткнули стальные жала под ухо, третьему своротили голову. Хочу успокоить вас: в это самое время Даша лежала в больнице и вряд ли была способна на подобный подвиг. Что до ее фотографии на похоронах предтеченского головореза, то странно, если бы Даши на снимке не было. Вернее, если бы она не пришла на эти похороны. Ведь Саня внушил ей, что она и есть – таинственный убийца. Отсюда и парик на фотографии, и темные очки. Этакий камуфляж. И конечно, поведанная вам легенда о женщине-вамп, что хладнокровно травит, закалывает и сворачивает головы чересчур доверчивым мужчинам. Легенда, согласитесь, чуть позднее заставившая вас не на шутку испугаться.
Мы часто живем в плену наших страхов. А в случае с Евой – было бы странно, если бы вы, впрочем, как Алексей и я, отреагировали по-другому. Но эти страхи, если взглянуть на них со стороны, часто оказываются призраками. Лучшее тому подтверждение – история со смертью детектива Зорина. Вы же сами писали Леше Погодину, что позднее, решив перестраховаться, подробно разузнали, как он умер. У Зорина случился удар. Перенапрягся, переработал. Ушел из жизни раньше времени. А выпивший доктор пошутил: сказал, что ему свернули шею.