анных денег и душевного здоровья, по ее словам. Он составил электронное письмо, стараясь, чтобы оно излучало энтузиазм, оптимизм и готовность к работе.
Как только Фрэнк вошел в дом через заднюю дверь, к нему подступилась Джорджия:
– Джимми плачет.
Он обнаружил Джимми в ванной: тот держал охапку окровавленной туалетной бумаги у колена, на лице следы засохших слез.
– Джек столкнул его с верхнего яруса, – сказала Джорджия.
– Ему не следовало этого делать.
– Потом он велел мне заткнуться на х…, – сказал Джимми.
– Тебе следовало прийти ко мне, – сказал Фрэнк.
– Я так и сделал! – Джимми снова начал икать. Его нижняя губа задрожала.
– Мне жаль, Джимми. Все еще болит?
Джимми кивнул.
– Если больно, можно поплакать. – Фрэнк посадил его к себе на колени.
– Я слишком взрослый, чтобы плакать.
– Нельзя быть слишком взрослым для плача. Мне самому иногда хочется сильно расплакаться. – Фрэнк злился на себя за то, что прогнал Джимми, когда ему было больно, злился на Джека за то, что тот стал причиной падения, злился на Майю за то, что она была стервой, и беспокоился насчет Лиззи. Он сожалел обо всем.
– Я голоден и хочу к маме.
– Я тоже, – сказал Фрэнк, – пойдем за картошкой.
– Опять! – Джимми вскочил с колен. – Скажу Джеку.
Фрэнк надеялся, что Джек сможет оценить способности Джимми к прощению.
Когда Лиззи наконец вернулась домой, спустя долгое время после того, как картошка была съедена, а обертки выброшены в мусорное ведро, она была очень тихой. Она навестила Полу после занятий. Пола была так пьяна, что уснула на полуслове.
– Там настоящая свалка. Я сделала все, что могла, чтобы навести порядок.
– Ты хорошая женщина.
– Джек не может вернуться в такое.
Фрэнк почувствовал огромное облегчение.
– Честно говоря, – сказал он, – мне нравится, когда весь мой выводок находится под одной крышей.
Лиззи издала некий звук. Она не впечатлилась.
– Ты готовил?
Фрэнк поставил перед ней тарелку с остатками картошки фри.
– Приберегли для тебя, – солгал он. – Мне ее погреть?
Лиззи поискала ломтики, которые еще хрустели, и съела их.
– Нам нужна двухъярусная кровать в комнату Майи. Есть на «ДанДил»[6]. Пятьдесят евро, но в Мите. Можем привязать ее к крыше машины.
С ними все будет в порядке. Лиззи все уладила. Он обнял ее, и на этот раз она не сопротивлялась.
– Все будет хорошо, – сказал Фрэнк.
Глава 15Всего один раз
Беатрис пришла в кафе на пять минут раньше. Она стояла посреди помещения, ожидая, пока освободится столик, который она приметила: он находился в углу, откуда был хорошо виден вход. Его занимали две девушки, их кофе уже давно закончился. Она заказала эспрессо и была вынуждена довольствоваться вторым из выбранных столиков: в углу, но наискосок, так что ей пришлось поворачивать голову, чтобы следить за дверью. Она не увидела его, пока он не оказался рядом, покрасневший и блестящий от пота. Одна штанина на брюках завернулась, обнажив рождественский носок. Он наклонился, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Его потная щека скользнула по ее щеке, и ей стало противно, но затем она почувствовала трепет губ на коже под мочкой и тревожный толчок внизу живота. Она отстранилась. Нет. Нет. Нет. Она не для этого позвала его на кофе. Все, что ей нужно, – это обсудить произошедшее, чтобы убедиться, что их версии сходятся и они двигаются дальше. Фрэнк все еще улыбался. Она велела ему сесть, а она возьмет ему кофе. Когда она вернулась, он проигнорировал ее столик и расположился в ближайшем кресле. Румянец на его лице стал слабее, и он, казалось, был невероятно доволен тем, что она подает ему кофе. Ей это не понравилось.
– Мы разговаривали с Лиззи. – Ее слова привлекли его внимание. – Хочешь знать, о чем мы говорили? – спросила Беатрис.
– О пицце в субботу?
– Ладно, да, и об этом тоже. – Он слишком пристально смотрел на нее, все еще улыбаясь. Беатрис поймала себя на том, что ерзает на месте. – Она хотела знать, чем именно мы занимались.
Фрэнк замер:
– Ты ей рассказала?
– Да. – Она наблюдала, как он раздумывает. Казалось, он решил, что это не важно.
– Ну. Хорошо.
Он выглядел таким самодовольным.
– Часто такое бывает? – спросила она.
– Раз в год. День рождения – хороший повод для минета.
– Ты ничего не принимаешь всерьез?
– А это серьезный вопрос?
– Да, – сказала Беатрис.
– Все серьезно, и ничего не серьезно. Кроме смерти, а смерть – данность. Так что и ее не стоит воспринимать всерьез. – Он улыбался, провоцируя Беатрис на реакцию.
Ей захотелось дать ему пощечину.
– Я подумала, у тебя сердечный приступ. Ты тоже так подумал. Ты посинел, Фрэнк. Мне было страшно.
Впервые стали видны его истинные чувства. Казалось, он в шоке. Похоже, он не помнил момента, когда они оба испугались, что он сейчас умрет.
– Я кричала, чтобы кто-нибудь нам помог, но ветер был очень сильный. Я хотела побежать за помощью, но ты не отпускал мою руку.
– Господи! – Она его напугала.
– Но потом ты встал и засмеялся.
Фрэнк слегка всхрапнул.
– Это было не смешно, – сказала Беатрис. Она наблюдала, как он осматривает помещение, прежде чем вернуться взглядом к ней.
– Мне очень жаль, Беа. Честно говоря, я ничего не помню. – Он положил руку ей на колено. – Я не хотел тебя напугать. Мы могли бы попробовать еще раз, посмотреть, что получится, может, это освежит мою память? – он подмигнул.
Ей захотелось рассмеяться, но если бы она это сделала, то, возможно, никогда бы не остановилась.
– Фрэнк, ты такой ужасный. У тебя был шанс. Всего один.
Фрэнк долго и медленно вздохнул, как будто она сообщила ему о смерти его щенка.
– Я обещала Лиззи, – сказала Беатрис.
– Жаль, – он допил кофе и встал. – Спасибо за кофе.
Она поборола искушение повернуть голову и посмотреть ему вслед. А он на нее смотрел. Она видела его отражение в окнах кафе, он обернулся.
Глава 16Вход для коммивояжеров
У Конора с Беатрис эта суббота выдалась идеальной: сухая и светлая, с хрустящими кучами осенних листьев, по которым Фиа топтался по пути на рынок. Они неспешно вернулись домой с сумкой, полной завернутых в бумагу сокровищ: оливок, сыра, острого миндаля, шоколада и клубники – на сегодняшний вечер.
Одеваясь, Беатрис беспокоилась о том, где им есть: на кухне или в столовой наверху. Совет Конора был быстро и пренебрежительно отклонен, и он задался вопросом, зачем она его вообще спрашивала. Его все еще смущали прошлые выходные: если бы она его спросила, он, возможно, отказался бы от вечера с пиццей – не время для этого. Но поступить так означало бы, что он допустил какую-то ошибку, что что-то не в порядке. Он растянулся на кровати, ожидая, пока Беатрис закончит свои дела в ванной, и теперь ему не хотелось вставать. Она бродила по их спальне, выбирая по одному предмету одежды и надевая его. Ему нравилось, как выгибалась ее спина и округлялся живот, когда она застегивала лифчик, и как она поднимала и укладывала грудь в чашках. Прежде чем сесть за макияж, она надела узкие джинсы и струящийся вишнево-розовый топ.
Между двумя раздвижными окнами, выходящими на улицу, стоял небольшой стеклянный столик с ящиком и тонкими медными ножками. Они нашли его в антикварном магазине в Порту: доставка обошлась дороже, чем сам столик. По обе стороны трехстворчатого зеркала стояло несколько флаконов с кремами, духами и маслами. Беатрис не планировала стареть. Он не осмеливался произнести это вслух, но Беатрис так гналась за совершенством тела и сознания, что его достижение становилось невозможным. Она спрашивала, любил бы он ее по-прежнему, даже если бы она была толстой, морщинистой и с мешками под глазами. Он говорил: «Да, всегда». И она обвиняла его во лжи. Она говорила, что знает его лучше, чем он знает ее. Это было возможно – он часто думал, что совсем ее не знает.
– Перестань за мной следить, – сказала она зеркалу. Он увидел свою уменьшенную копию в перспективе, бледную и серую на бледно-сером белье.
– Повтори еще раз, почему все собираются у нас? – спросил он.
– Потому что сейчас наша очередь, – она улыбнулась ему, прежде чем снова повернуться к зеркалу.
– А мы будем обсуждать выходные? – спросил Конор.
– А ты хочешь? Подожди, ты имеешь в виду всех или только нас? – она нахмурилась, осознавая важность его вопроса.
– И то и другое?
– Со всеми? Нет. Ни в коем случае. Ты знаешь, что они скажут. Что напились и обезумели.
– А ты нет?
Беатрис пожала плечами:
– Возможно, немного обезумела. Но ту таблетку я выплюнула, пока никто не видел. Никто же не знал, что в ней, и это безумнее всего.
Неудивительно, что в воскресенье она была такая нормальная.
– Мне дороже мой сон, – она подошла к нему босиком. – Что ты хочешь знать?
Он притянул ее на кровать и уложил на себя. Она оперлась на руки – ее волосы рассыпались по его шее – и поцеловала его.
– У нас осталось не так много времени, – сказала она. Он снял с нее топ. Расстегнул лифчик. Помог вылезти из джинсов и трусиков. Оглядел ее, словно желая убедиться, что под одеждой была его Беатрис. Она приняла его в себя, отвечая ему так же, как и всегда. Он подождал, пока она кончит, прежде чем кончить самому. – Я люблю тебя.
Она прошептала ему на ухо: «Du bist mein Ein und Alles[7]», и он ей поверил.
Беатрис снова умылась, поправила макияж, привела в порядок волосы.
– Ты поговорил со своим отцом?
Он не хотел ей верить, когда она рассказала, что Дермот грубо обращается с его мамой, но знал, что было бы еще более удивительно, если бы Дермот никогда не выходил из себя. Он сделал несколько звонков, но его мать находилась в самом конце очереди на получение недостаточно финансируемых и пользующихся избыточным спросом услуг сиделок.