На роль Мадам Фрэнк выбрал талантливую Марли Томас. Двадцать восемь лет, длинные конечности и сухой разум. Его удивило, что он может оценить Марли и ее волосы медового цвета, но не желать ее по-настоящему. Он предположил, что это произошло потому, что он был полон мыслей о Беатрис. Во время натурных или ночных съемок он не мог увидеться с ней и был потрясен тем, насколько его это расстраивало. Снятые им эпизоды поступали в пост-продакшен на следующей неделе, новые эпизоды на следующий год не подтвердили. Эта неопределенность тревожила, но помогало осознание, что скоро у него будет больше времени, чтобы видеться с Беатрис.
После завершения съемок в пятницу вечером, забившись в угол в местном пабе, он рассказал Марли о своем почти «Оскаре», о посещении церемонии вручения премии Академии в смокинге, о том, как с ним подписало контракт Агентство Креативных Артистов, о встречах в «Мирамакс», «Фокс Серчлайт» и «Парамаунт», о том, как все хотели с ним работать. Он не рассказал, что ничего ценного из этого не вышло и что агент отказался от него через шесть месяцев. Фрэнку и его коллегам было больно вспоминать те ранние успехи, когда весь мир еще принадлежал им: они достигли пика, не зная, что это был их пик, не насладились им, потому что были слишком заняты, глядя на следующую вершину. Такого рода разговор часто случался по утрам, вызванный выпивкой и, к счастью, в выпивке похороненный.
Молодежь – актеры и съемочная группа – ничего не знала о его номинации. Для них он был еще одним телевизионным режиссером средних лет, ищущим подработки, которого нужно терпеть, как их отцов. Благодаря амбициозности Марли и ее умению сплетничать вскоре каждый человек моложе тридцати пяти лет знал, что Фрэнк Дюркан однажды написал и снял короткометражку, которая почти получила «Оскар», но был слишком скромен, чтобы кому-либо об этом рассказывать. Актеры охотнее улыбались, когда он приходил на съемочную площадку, съемочная группа внимательнее слушала его указания. Он надеялся, что его повышенный престиж дойдет до продюсеров. На этой работе он почувствовал признание и ощутил себя полным неудачником из-за того, что нуждался в этом признании.
Он совершил ошибку, спросив Беатрис, что бы она о нем подумала, если бы никогда раньше его не видела.
– Если бы я пришел на вечеринку и ты увидела бы меня в комнате, полной людей, а?
Она лежала у него на груди, все еще сидя на нем верхом, его пенис свернулся у нее внутри. Их грудные клетки были скользкими от пота.
– А что?
– Просто скажи.
– Я бы ничего не подумала. – Ее дыхание было медленным и легким, поднималось и опускалось вместе с ним. Ее волосы пахли цитрусами.
– Хорошо, – сказал Фрэнк. – Я первый. Я бы подумал: она не ирландка – твой рост, твои скулы. Подумал бы: она красива, как и любая другая красивая женщина.
На этих словах Беатрис подняла голову и посмотрела на него, пытаясь уловить скрытый смысл его фразы.
– Но есть то, как ты смотришь на людей. Прямо и бесстыдно. Это меня интригует. Я думаю, тебе надоело, что люди смотрят на тебя, и ты пытаешься отвлечь их внимание, пристально глядя на них, пока они не оставят тебя в покое. – Она снова села, все еще глядя на него, прямо и бесстыдно. Она могла бы быть девушкой Бонда. – Я понятия не имею, что сейчас происходит у тебя в голове, – сказал он. – Не знаю, убьешь ты меня сейчас или поцелуешь.
Она улыбнулась:
– Я думаю, ты забавный.
Фрэнк знал, что «забавный» – это все, что остается у мужчин, которые движутся к закату.
– Что значит «забавный»? Забавный как?..
Он ждал, но она не отвечала. С Беатрис такое случалось постоянно. Дело не в том, что она не понимала намеков, она часто даже не знала, что этот намек вообще был.
– Хорошо. Я бы увидела мужчину средних лет. Я бы поняла, что ты ирландец, потому что ирландские мужчины плохо за собой следят. – Она прижала руку к мягкому холмику его живота с нежностью, которая его удивила. – Ты волосатый, как крестьянин, но темноволосый, так что, возможно, ты какой-нибудь испанский моряк. – Фрэнк был уязвлен. Да, он был темноволос и волосат, но ему говорили, что у него есть и другие, более привлекательные качества. Красивые глаза, например.
– Это очень по-немецки с твоей стороны.
– Ты думаешь, что то, откуда я родом, меня определяет.
– А что, нет?
– Я родилась в Германии, но мои родители поляки. Дома мы говорили по-польски, наши соседи были поляками, но, когда мы поехали в Польшу в гости, там мы были немцами. А теперь у меня еще есть паспорт, в котором написано, что я ирландка.
Фрэнк смутился. Он знал о ней так мало и ничего – о ее детстве.
– А ты такой же ирландец, как ирландец из Корка или Донегола?
Он засмеялся. Она была права.
– Расскажи мне о себе все. Я хочу знать, – сказал он.
Она улыбнулась ему, как ребенок, который думает, что его обманывают.
– Я думаю, ты говоришь это только из вежливости.
Фрэнка осенило: Беатрис, должно быть, одиноко. И вторая, более сложная мысль: она здесь не из-за его волосатого живота.
– Нет. Я хочу знать.
– Я расскажу тебе, почему не хочу секса в этой комнате. – Она слезла с него и подобрала одежду.
– Потому что это комната Конора?
– Да, но посмотри сюда, – она указала на засечки на дверном косяке. – Это Конор, когда ему было семь, одиннадцать, четырнадцать. – Она наклонилась к другой линии, примерно в трех футах от пола. – Это Фиа, когда ему было четыре года, и затем в июне прошлого года, в свой шестой день рождения. Вон там, под окном, на стене рисунки, которые Фиа нарисовал, когда тут ночевал.
Фрэнк подполз и увидел монстров, нарисованных синей ручкой на желтой краске. У них были круглые животы, короткие ноги-палки и огромные многопалые руки.
– Ты можешь притворяться, что я незнакомка, иностранка, которая вошла в комнату и запала на тебя, но это неправда. Ты ел за моим столом с моим мужем и моим ребенком.
Фрэнк сел на пол и завернулся в одеяло.
– Ты выбрал эту комнату, – сказала Беатрис.
– Это просто комната. А ты вспомнила про мужа и ребенка.
– Но разве ты не понимаешь, об этом я и говорю. Они уже были здесь.
– Ой, да ладно. Думаешь, у меня тоже нет багажа?
– Багажа?
– Семьи, обязанностей.
– Я знаю, что такое багаж. Но ты не носишь свой багаж с собой. Ты беспечен и беззаботен, как свободный человек.
Фрэнк встал, уронив пуховое одеяло на пол, и схватил свою одежду. Это была чушь. Его семья занимала каждую минуту его гребаного дня.
– Единственная разница между тобой и мной, Беа, в том, что ты думаешь, что подводишь себя, хотя на самом деле тебе нужно быть здесь. Ты одинока. И это нормально.
Она выглядела уязвленной.
– Все в порядке, Беа. И я хочу знать больше. Я хотел бы знать о тебе все.
Она на мгновение остановилась, рассматривая его. Он потянулся, чтобы прижать ее к себе, но вместо этого она схватила одеяло, встряхнула его и вышла из комнаты, чтобы аккуратно сложить его в шкаф под лестницей.
Беатрис торопилась уйти. Она знала, что могла бы настоять на другой комнате, но боялась открыть Фрэнку слишком многое. Несмотря на это, он видел ее насквозь. Ей хотелось снова сжаться в его объятиях и рассказать ему все. Он не стал бы ее осуждать: скорее всего, ему бы понравились подробности ее проступков. В отличие от Конора, Фрэнк не имел амбиций быть хорошим.
Когда она прибыла в школу, Дермот стоял у ворот и ждал, чтобы забрать Фиа. В последнее время Дермот казался маленьким и неряшливым, воротнички его рубашек стали свободными, а брюки висели. Его дряхлость подчеркивалась окружающим грязным снегом и льдом. Ноябрь оказался самым холодным за всю историю наблюдений. Падений на льду произошло так много, что в некоторых больницах кончился ортопедический металл. Было ощущение, что в стране никогда больше не потеплеет.
– Думал, ты встречаешься с риелторами. Я мог бы поберечь ноги, – сказал Дермот. Они оба знали, что он шутит: встреча Фиа из школы была самым ярким событием его дня. Он подставил щеку для ее поцелуя. Это было странно, но она, как ребенок, повиновалась.
– Они отменили. Я отправила вам сообщение.
– Нет, не отправила. – Дермот проверил свой телефон. – Да, отправила. Я купил тебе подарок. – Он поднял небольшой коричневый бумажный пакет. – Это крючок для моего халата.
– В ванной же есть крючок.
– Да, там я вешаю его, когда принимаю душ, но потом надеваю, чтобы вернуться в спальню.
Она собралась напомнить ему, что в подвале никто не смог бы увидеть, как он идет из ванной в спальню в полотенце, но потом поняла, что дело в холоде. Он вытащил крючок из пакета, словно хвастаясь. Крючок из латуни, в викторианском стиле.
– С ним что-то не так? – спросил он.
– Нет-нет.
Прозвенел звонок. Дермот рванул с места, чтобы добраться до Фиа раньше нее. Беатрис увидела, как по улице идет Лиззи и машет ей рукой. Улыбается.
– Привет, дорогая, как дела? – спросила Лиззи, целуя ее в обе щеки. – Нам нужно обсудить Рождество, мы собираемся куда-нибудь пойти, вы отмечаете Новый год? Говорят, это будет снежное Рождество. – Лиззи подпрыгивала вверх-вниз, хлопала руками, ее щеки покраснели, как у ребенка на старой рождественской открытке. Неведенье Лиззи заставило Беатрис заскрипеть зубами. Приведи свой дом в порядок. Она хотела, чтобы Лиззи взяла на себя ответственность и потребовала немедленного прекращения этого романа, потому что ни Фрэнк, ни она сама, кажется, были не в состоянии что-либо сделать, чтобы положить этому конец в ближайшее время. Хотя она никогда не представляла себе, что у нее будет роман с кем-либо, и уж тем более с Фрэнком, теперь она не понимала, как раньше жила без этого.
– Не знаю. Поправится ли Шэй?
– О, какой кошмар. Бедный Шэй. Он выглядит так, словно его сбил грузовик. – Показалось, что Лиззи вот-вот заплачет. – Нам нужно что-нибудь устроить в честь его дня рождения.
– Мы послали корзину, – сказала Беатрис.