Она отступила назад, опасаясь, что Дермот учует ее позор.
Елка стояла криво: звезда на вершине наклонилась влево, весь эффект уравновешивался избытком украшений в нижнем квадранте правой стороны – там, куда мог дотянуться Фиа.
Она захлопала в ладоши:
– Это лучшее рождественское дерево из тех, что я видела.
Фрэнк написал ей в День святого Стефана. У него будет пара часов ранним вечером, сможет ли она уйти? Она не ответила. Ее все еще мучили волны тошнотворного стыда, которые она ощутила в коридоре, держа в руках затхлое одеяло. Фиа жаловался на ее чрезмерную нежность. «Слишком много за меня хватаешься», – говорил он. Она наблюдала, как Конор общается с отцом, как он сидит со своей потерянной матерью, как играет с сыном, наблюдала за его нежностью и заботой. От его глупых шуток – ей пришлось заверить его, что она улыбается про себя, – ей хотелось плакать. Дело не в том, что она вдруг проснулась и обнаружила, как сильно любит его, она любила его так же, как и прежде. Конор и Фиа, ее дом, Дермот, их утренняя каша стали для нее важнее, чем когда-либо был дом ее родителей. Они были сутью ее жизни. Она боялась это потерять.
Глава 27Снеговик
Это произошло в затишье между Рождеством и Новым годом, в те темные дни, когда ничего не происходило: Конор поцеловал Еву.
Это было тихое, напряженное Рождество. Они сделали все, чтобы Молли было комфортно и радостно, но в день праздника казалось, будто на обед пригласили незнакомца. Дермот назвал это успехом, но День святого Стефана он по большей части провел один в своей комнате. Он чувствует себя великолепно, сказал он Конору, ему просто надо отдохнуть.
Последние несколько лет Конор и Беатрис устраивали новогодние вечеринки с кейтерингом, диджеем и фейерверками. Опыт Беатрис в гостиничном бизнесе позволял ей хорошо справляться с вечеринками, их организацией и подготовкой. В этом году она не спешила начинать, а затем ее свободное время заняли переезд Дермота и продажа дома. Они получили несколько приглашений на новогодние вечеринки, но Дермоту не хотелось туда идти, а они не собирались оставлять его одного. Она впервые предоставила решение Конору. Он все отменил. Конор никогда не любил канун Нового года. В нем было слишком много ожиданий: как будто всех посыпят волшебной пыльцой, сотрут грехи прошлого года, исправят недостатки, чтобы наступающий год все изменил. В клинике наблюдался рост числа приемов пациентов, которые желали оценить свое здоровье, прежде чем приступить к новому режиму тренировок. Больше всего ему импонировали женщины средних лет, которые приходили в поисках таблеток для похудения. Они были честны и знали себя, чего недоставало новоиспеченным посетителям спортзалов.
Конор выгуливал Джаро, который обнюхивал каждое дерево, мусорное ведро, угол, когда они шли мимо небольшого ресторанчика на Монтегю-лейн. Группа гуляк рассыпалась по тротуару и курила. Женщины сверкали расшитыми блестками нарядами, облако дыма и тумана придавало им сладостную нереальность. Они совершенно не замечали никого вокруг, смеялись и жестикулировали. Он поднял Джаро на руки, опасаясь, что его проткнет чей-нибудь каблук-стилет, и вышел на дорогу, чтобы оказаться подальше от их.
– Конор! – из группы выпорхнула Ева. Когда она обняла его, он заметил щелчок ее пальца, и недокуренная сигарета упала на землю. Веки ее были сонными, тушь размазалась.
– Не знал, что ты куришь.
– Только по средам. – Покачнувшись, она наклонилась к Джаро и погладила его маленькую голову. – Кто такой хороший ма-а-а-а-альчик? А? А? – Джаро извивался в руках Конора: он всегда нервничал рядом с пьяными. А она, кажется, была очень пьяна.
– Провожаем Орлу. В декретный отпуск. Ее последний день в школе должен был стать последним днем четверти, но тут начались снегопады, а остальное сам знаешь. Заходи, выпей. Возможно, ты нам понадобишься. Клянусь, она выглядит так, будто вот-вот лопнет. Не думаю, что я готова принимать роды.
– Горячая вода и полотенца.
Она хихикнула.
– Заходи, присоединяйся к нам. Эшлинг здесь. И Мартин. Из пятого класса? Ты знаешь большинство из них.
Он указал на Джаро, зная, что с псом его не впустят, и благодарный, что у него есть оправдание. Угнаться за группой пьяных учительниц было невозможно.
– Я спрячу его в свою сумку. Она большая. Поместится все. Оставайся тут, я схожу за ней. – Она повернулась, чтобы отправиться внутрь. Он взял ее за руку:
– Ева, нет. Это не место для Джаро.
Она встала перед ним, внезапно опустошенная.
– Да, ты прав. Думаю, мне пора домой.
– Я пройдусь с тобой?
Она вернулась с сумкой и пальто и позволила ему подержать сумку, пока надевала пальто. Он застегнул его доверху и поднял ей воротник. Она наблюдала за ним. Ее сияющие глаза были единственным, что он мог рассмотреть в глубине шерсти и волос.
– Как Шэй?
– С ним все в порядке. Ты ничего не можешь с собой поделать, не так ли?
Он замер, не понимая, что она имеет в виду.
– Ты заботишься обо всех.
Он рефлекторно извинился, а затем почувствовал себя неловко. Это была правда, даже очевидность. В клинике его наклонности были вполне уместны, но вне клиники все было иначе. Его подлавливали и раньше. Не все хотели или нуждались в том, чтобы им подавали руку в автобусе.
Она схватила его ладонь:
– Все нормально. Мне нравится.
До дома Евы было двадцать минут ходьбы. Она держала его под руку, греясь от его тепла, пока их не потревожил ужасный грохот, и тогда они придвинулись еще ближе. Сильный мороз кончился, и мир вокруг них начал таять. Отовсюду капало. Глыбы льда соскальзывали с крыш, увлекая за собой водостоки. На середине улицы Евы Джаро облюбовал какой-то паркомат. Они оба остановились, наблюдая за ним – как он внимательно принюхивается, как ловко балансирует на трех лапах, как брызжет моча и как трясется его маленькая попка. Конор повернулся к Еве, намереваясь попрощаться, и обнаружил, что ее лицо оказалось очень близко к нему. А потом – ее губы. Теплые, сухие. Ее язык скользнул по его рту. Он почувствовал вкус алкоголя и сигарет. Это было так странно: ему не нравился вкус сигарет, но он не мог оторваться от ощущения ее губ на своих губах, их языков, перекатывающихся друг по другу. Она шагнула вперед и всем своим весом прижалась к нему, он чувствовал ее грудь сквозь тяжелую шерсть. Они целовались так, словно это могло продолжаться вечность. Конор почувствовал, как Ева скользит вниз, и подхватил ее, прежде чем она оказалась на земле.
– Ноги стали как желе. – Ева отступила от него, глядя на свои ноги, как будто они могли выглядеть так, как ощущались. – Извини, – сказала она, – я не целовалась ни с кем, кроме Шэя, уже двадцать лет.
– А из-за меня никто раньше не валился с ног.
Она улыбнулась и отвернулась. Он следил, как она идет мимо следующих трех домов, поворачивает к своему, тщательно запирает за собой черную железную калитку. У двери, с ключом в замке, она с серьезным выражением лица коротко оглянулась, прежде чем войти внутрь. Конор не шевелился. Он не был уверен, что произошло и что ему нужно было сделать. Когда Фиа в детстве впервые попробовал мороженое, то уткнулся в него лицом, как будто мог его вдохнуть. У Конора возникло такое же чувство от поцелуя Евы. Джинсы стали тесны в паху. Конор поправил их, а затем, слегка потянув Джаро за поводок, повернул обратно домой.
В доме было тихо: Фиа и Дермот давно легли спать. Беатрис сидела в гостиной перед камином, смотрела фильм и пила вино. Свет был приглушен, шторы задернуты. Она сидела на диване, поджав колени и обнимая подушку. Он взял бокал из ее рук. Ему нужно было избавиться от вкуса сигареты Евы.
– Хочешь, принесу тебе вина? – спросила Беатрис.
– Нет, я просто выпью твое.
Из-за спинки дивана он видел ее не стесненную бюстгальтером грудь под льняной футболкой. Он поставил бокал на стол и наклонился над ней, его губы слегка коснулись ее шеи. Она вздохнула и повернула голову, чтобы поцеловать его.
Было 2:27 ночи, а Конор все еще не спал. В комнате было настолько темно, насколько это возможно, окна занавешивали тяжелые бархатные шторы. Спящая рядом Беатрис не издавала ни звука. Он говорил себе, что поцелуй с Евой – это всего лишь поцелуй. Такое случается. Она была пьяна. Он счастливо женат. Он никого не искал. Он не чувствовал нужды в ком-то другом.
То, что запомнилось Конору в Харвуде, – это легкость, которая охватила его, когда они остались с Евой наедине. Большую часть того вечера, несмотря на выпитое, его синдром самозванца оставлял чувство, что все, что выходит из его рта, – в некотором роде ложь. Его угнетали написанные маслом портреты джентри, смотревшие со стен, полки с книгами в кожаных переплетах и жесткая неуклюжая мебель. Воздух, загустевший от застарелых клеток человеческой кожи. Однако остальные выглядели совершенно как дома. Они иначе двигались, иначе сидели, наслаждаясь окружающей обстановкой. Фрэнк, именинник и центр всеобщего внимания, тот вообще заполнял это пространство так, словно сошел с одной из картин на стене. Но когда Конор оказался в библиотеке с Евой, он забыл, где находится.
Его желание не было удовлетворено сексом с женой, оно лишь еще больше разгорелось: все время, пока он ласкал жену, он ощущал вкус Евы у себя во рту.
На следующее утро Конор отвез Беатрис с Фиа в бассейн и отправился в дом престарелых с Дермотом. Дермот поприветствовал сотрудников по имени, а многие жильцы поприветствовали его. Они нашли Молли в комнате-солярии: она сидела в кресле перед маленьким столиком и раскрашивала распечатанную картинку фермы формата А4. Пробор ей сделали на другую сторону, а кудряшки расчесали. Она выглядела исхудавшей – впалые щеки, костлявые руки, – но это могла быть иллюзия, поскольку на ней был большой кардиган, который Конор не узнавал. Она подставила лицо Дермоту для поцелуя. Вытерпела поцелуй от Конора. Все время вела легкую болтовню. Он не сомневался, что она осознает, кто он такой. Они пододвинули стулья и сели по обе стороны от нее. Она раскрашивала с таким же вниманием, с каким раньше разгадывала кроссворды. Пока что она раскрасила животных – корову в фио