летовый, собаку в красный, утку в зеленый.
Дермот заговорил о погоде, мягкой, пасмурной, о том, как они с Фиа строили замок из лего – подарок от Санты, – о готовке Беатрис: ее яблочный пирог был хорош, но не так хорош, как у Молли.
– Все дело в масле, – сказала Молли. Дермот подмигнул Конору. Конор не был уверен, что означало подмигивание: что это утешительная ложь или предупреждение не передавать его мнение Беа. Дермот попытался вовлечь Конора в разговор, рассказывая обо всем, чем они собирались вместе заняться. Конор улыбался и кивал, но они уже некоторое время обсуждали список этих дел и так ничего и не сделали: не сходили на игру на стадионе «Крокер», не поели фиш-энд-чипс на Бычьей стене, не прогулялись до Клуба адского пламени[13]. Конор принялся извиняться. Он был измотан: усталость конца года и все такое.
– Иисусе, да я не жалуюсь. Не беспокойся об этом.
Дермот вытащил «Джелли Тотс». Молли отвлеклась от своих дел, и он разорвал пакетик зубами. Он скармливал ей мармеладки по одной. Молли называла цвет каждой, когда она появлялась из пакета. Красный. Желтый. Зеленый. Дермот протянул пакет Конору. Конор считал, что его матери совершенно все равно, кто именно дает ей драже, но он взял пакетик и вытащил конфетку. Молли широко раскрыла рот. Передние зубы отсутствовали. Конор так удивился, что уронил конфету. Он подобрал ее с пола и положил на стол, собираясь выбросить. Молли взяла ее и съела.
– Оранжевый, – сказала Молли.
– Где твои зубы, мам?
Молли ухмыльнулась, открыв рот и просунув язык в щель:
– Не знаю.
– Она все время теряла мост. Он хранится у нее в ящике для особых случаев, но лучше его убрать, чтобы она его не проглотила.
Два месяца в доме престарелых – и его мать превратилась в карикатурную старуху, на одну бородавку не дотягивающую до карги из сказки. Конор резко встал и объявил, что ему надо в туалет. Пока он мыл руки, то говорил себе, что она и не вспомнит, приходил он к ней или нет. Он нашел медсестру, чтобы та его выпустила: в доме престарелых на каждом входе были кодовые замки для предотвращения побегов. Он сел на скамейку в саду и стал готовить ложь для своего отца.
Крошечные коричневые птички носились по гравию, клевали что-то невидимое. Двигаясь осторожно, чтобы их не спугнуть, Конор проверил свой телефон. Пришло электронное письмо от «Харвуд-хаус», в котором рекламировалось специальное предложение: ужин и ночевка с завтраком – почти вдвое дешевле, чем они заплатили в сентябре. Бизнес, должно быть, шел с трудом. Конору стало холодно, поэтому он встал, топая ногами и отгоняя птиц в косматое серое небо.
Через двадцать минут к двери подошел Дермот и весело простился с медсестрой, которая его выпустила. После того как дверь за ним закрылась, Дермот посмотрел на небо и перекрестился. Конор подарил ему улыбку, очень широкую и очень фальшивую.
– Пришлось ответить на звонок, пациент. Извини.
– Так и подумал. Пойдем. Это место вызывает у меня зуд.
Конор ехал по автостраде, когда позвонила Беатрис и попросила купить молоко по дороге домой. Он спросил, не нужно ли что-нибудь Дермоту. Проехал еще немного, прежде чем заметил, что Дермот ничего не ответил.
– Па?
Его отец плакал.
– Она же счастлива? Разве тебе она не кажется счастливой? – спросил он.
– Она кажется очень спокойной.
– Во всяком случае не просит, чтобы ее забрали.
Дермот остался в машине, пока Конор бегал в «СуперВэлью» за молоком. Когда он снова сел в машину, то увидел у Дермота в руках что-то белое.
– Что это?
– Не узнаешь?
Это был кусок белой картонки в форме восьмерки с наклеенными ватными шариками. Вокруг сужения завязанная ленточка. Кажется, остался только один глаз. Снеговик.
– Ты его сделал.
Конор изучил снеговика. Он помнил его: возможно, не то, как его делал, но он видел его на их рождественской елке.
– Я пошел к ней в комнату, чтобы собрать вещи в стирку. Нашел его в мусорной корзине вместе со всеми остальными елочными украшениями. Это единственное, что осталось целым. Говорят, она сделала это в рождественскую ночь. Ободрала елку, разорвала все украшения на куски.
Днем, во время приезда к ним домой, Молли вела себя так тихо и послушно, что Конор заподозрил, что ее накачали седативными препаратами.
– Если спросишь меня, ее это не одурачило, – сказал Дермот. – Ни капли.
– Это чушь.
– Мы выкинули ее сюда и умыли руки.
– Па, она недостаточно помнит, чтобы осознать, чего ей не хватает.
– Чушь собачья. Она выбрала этого снеговика, когда я показал ей украшения. Она сказала твое имя. У меня разрывается сердце, когда я вижу, что ты с ней не разговариваешь. Редко навещаешь. Она тебя обожала.
Дермот повернулся лицом к Конору, его лицо напряглось от гнева.
– Но я… – Конор попытался придумать правильный ответ, который не расстроил бы отца еще больше. – Ты прав. Я мог бы постараться.
Дермот вытер лицо платком и снова уставился на дорогу впереди.
Когда они приехали домой, Фиа сидел на полу, в двух футах от телевизора.
– Я голоден, – сказал он им. – Даже ланч еще не ел.
Конор нашел Беатрис на кровати, она отправляла кому-то сообщение. Она подпрыгнула, когда услышала его, и быстро положила телефон на покрывало экраном вниз.
– Как Молли?
– Хорошо. Уже больше трех, а Фиа говорит, что еще не ел?
Беатрис, похоже, искренне удивилась, что уже так поздно. Она взяла телефон и спустилась вниз.
– Кому ты писала? – спросил Конор.
Она нахмурилась:
– Никому.
Беатрис мазала маслом тост для Фиа, который сидел у кухонного островка, болтая ногами. Конор наклонился над Фиа и обнял его. Мальчик проигнорировал его.
– Я ТАК голоден, – прорычал он.
– Куда ушел папа? – спросил Конор.
– В свою комнату, прилечь, – сказала Беатрис. – Я принесу ему чашку чая, когда накормлю Фи.
– Он считает, что я игнорирую маму.
Беатрис разрезала тост Фиа на треугольники и пододвинула к нему тарелку, а затем поставила чайник для чая.
– А ты как думаешь? – спросил Конор. Его раздражало, что пришлось просить ее реакции.
– Ты не навещаешь ее.
– Навещаю. Ей все равно, я для нее как еще один стул в комнате.
Беатрис бросила предупреждающий взгляд в сторону Фиа.
– Не ради нее, а ради Дермота. Она его жена. После стольких лет вместе они как одно целое. Ты пренебрегаешь ею – ты пренебрегаешь им. – Она размешала чай для Дермота – молоко и два куска сахара – и пошла к нему.
Конор сделал несколько глубоких вдохов и заставил себя сосредоточиться на Фиа, который уминал тост и пинал ногами кухонный островок.
– Сейчас лучше? – Он взъерошил сыну волосы. Фиа наградил его улыбкой, полной непрожеванного тоста.
Глава 28Хорошенько посмеяться
В то время как все остальные радовались возвращению детей в школу, в первый школьный день Ева проснулась с тревогой. Во время короткой перемены, когда Еву спросили, как прошло ее Рождество, она ответила, что тихо: они были в Литриме, как и каждый год, проводили драгоценное время с ее родителями. Дом ее детства представлял собой аккуратное бунгало семидесятых годов с каменным камином в гостиной и рядами школьных фотографий ее самой и ее младшей сестры Грейс в коридоре. Двадцать лет назад Грейс уехала в Сан-Франциско сразу после окончания школы и, оставшись там без грин-карты, теперь отказывалась рисковать потерей дома ради приезда на праздники, что их родители стоически переносили. Юнис и Шон были мягкими и нежными людьми, а Грейс родилась с энергией, которая превратила их бунгало в клетку, где она билась о стены. Ева, хорошая дочь, очень хотела, чтобы Грейс исчезла, чтобы оставила в покое их вечно шокированных родителей, но потом, когда это произошло, Ева не могла поверить, что оказалась настолько слепа. Грейс была источником смеха, зачинщицей приключений, голосом правды. Ева встала на сторону родителей и проиграла.
В это Рождество ее драгоценные маленькие девочки и ее милый, веселый муж чувствовали себя в этом доме настолько неуютно, что ей хотелось сбежать за Грейс, держа по ребенку в каждой руке, и никогда не оглядываться назад. Она хотела уберечь своих девочек от этой серости, сочащейся из стен, от полуулыбок и медленных кивков родителей, от их славной безвкусной еды. Она постоянно натыкалась на своих родителей, следивших в окно за птицами у кормушек в саду, коротая время, когда этого самого времени у них оставалось так мало. Ева собрала свою семью, и они уехали утром в День святого Стефана, заявив, что им нужно время и дневной свет для возвращения по обледенелым дорогам.
Спустя несколько дней Ева спросила себя, не поэтому ли она поцеловала Конора. Даже дома стены вокруг были слишком тесными, и ей казалось, что она отскакивает от одной неподатливой поверхности к другой. Что-то должно было произойти.
В свой первый день в качестве заместителя директора Ева вместе с Маргарет просмотрела список вакансий на год. Он был не только утомительно длинным: он был невозможным с финансовой точки зрения. Декабрьский счет за отопление истощил их скудные средства. Если бы наступило новое похолодание, им пришлось бы отправить всех домой. Школа изо всех сил старалась поддерживать базовые стандарты. Речь уже не шла об учебных принадлежностях, спортивном инвентаре и новом актовом зале: речь шла о протекающих крышах и туалетной бумаге. Родители устраивали благотворительные праздники на Рождество и весной – эта огромная работа приносила едва ли пару тысяч евро. Все школы были в одной лодке. С болезненной ясностью Ева поняла, что ее работа в качестве заместителя директора будет заключаться в том, чтобы научиться говорить «нет» даже таким мелочам, как цветные карандаши или пластилин «Блю-Тэк». Сюзанна, учительница шестого класса, тайком протянула ей косяк, оставшийся после вечеринки. Ей показалось, что Ева выглядит напряженной.