Она вернулась в Портобелло и вошла в их дом. Дермот и Фиа играли с зоопарком на полу в гостиной. Фиа ринулся к ней:
– Мама! Ты теперь останешься дома?
Она не станет ему врать.
– Где папа? – Дермот указал наверх.
– Я собираюсь поговорить с папой. Никуда не уходи.
– Куда мне идти, глупышка? – спросил Фиа, снова усаживаясь среди своих животных.
– Не знаю, на луну?
– Ты глупышка.
– Нет, это ты тут глупыш, – сказала Беатрис.
Она поднялась по лестнице, повторяя это всю дорогу. Надеясь, что Конор услышит ее и будет к ней готов.
«Нет, это ты глупыш».
Шэй открыл Беатрис дверь. Не говоря ни слова, он заключил ее в долгие, крепкие объятия. Она могла слышать Еву в ванной с девочками.
– Ты поговорила с ним? – спросил Шэй.
– Он так зол. Не разрешает мне поговорить с Фиа.
Шэй медленно выдохнул:
– Это неправильно. Не похоже на Конора.
Ева вышла в коридор с девочками, закутанными в полотенца. Когда она увидела Беатрис, то подтолкнула их вон: «Давайте, надевайте пижамы». Их взгляды перемещались с одного взрослого на другого, и они чувствовали, что будет разумно сделать то, что велено.
– Ты зайдешь? – спросила Ева.
Беатрис осталась на крыльце:
– Зачем ты ему рассказала?
Ева избегала ее взгляда. Было слышно биение ее испуганного сердца.
– Что? – Шэй заметался взад и вперед между двумя женщинами. – Ева?
Они проигнорировали его.
– Зайди, пожалуйста, – попросила Ева. Беатрис посмотрела на порог и поняла, что никогда больше не ступит в дом Евы.
– Нет.
Ева протиснулась мимо Шэя и вышла на ступеньки к Беатрис.
– Фиа увидел, как Фрэнк целовал тебя в холле, и рассказал об этом девочкам, а они рассказали мне. – Ева взглянула на Шэя. – Это было в понедельник, после того как Фиа укусил Эллу.
– Боже мой, – сказала Беатрис. Ей пришлось отвернуться от них. Это оказалось хуже, чем все, что она делала с Фрэнком. Фиа увидел их и понял, что произошло что-то настолько неладное, что не смог никому рассказать. Какая тяжелая ноша… – Ты должна была сначала сказать мне. Мне. Мне нужно было поговорить с Фиа. И с Конором. Это должна была сделать я. Сделать для своей семьи. Ты должна была мне сказать.
Они стояли слишком близко друг к другу. Ева отступила внутрь дома.
– Извини, но я не соображала, я была пьяна, я знаю, что это не оправдание, но я тоже расстроилась. Пьяная и расстроенная. Знаешь, как это бывает.
– Вечное оправдание. Я была пьяная. Это все алкоголь виноват.
– Ну, бывают вещи и похуже, – сказала Ева.
Беатрис бросилась вперед, подняв руку. Рука Шэя рванулась, чтобы защитить Еву, но Беатрис уже отступила. Она повернулась и быстро пошла по улице.
Беатрис заселилась в отель на берегу канала, в единственном доступном номере с видом на пивной садик. Она лежала на одеяле, слишком уставшая, чтобы раздеться, и слушала, как другие люди хорошо проводят время.
Глава 38Энн-Мари. Вторник, 4:30
По вторникам в 4:30 они приходили к Энн-Мари. После трех месяцев терапии раз в неделю Конор выработал распорядок дня. Ему нужно было закончить операции в три тридцать. Пять минут на то, чтобы сходить в туалет, умыться, надеть куртку, найти ключи. Пятнадцать-двадцать минут езды до Клонтарфа[20] – Энн-Мари очень рекомендовали, – пять минут, чтобы найти и оплатить парковку, тридцать минут оставалось на кофе и булочку, чтобы собраться с духом. С корицей. Разогретую. Глазурь из сливочного крема тает по бокам. Но уйти с операции вовремя зачастую было невозможно. Энн-Мари требовала оплату независимо от того, являлись они или нет. Иногда на сеанс оставалось всего пять минут. Пять минут на то, чтобы он объяснил, почему опоздал, почему это не отражается на его готовности к терапии и что это никоим образом не означает, что он не заинтересован в поиске выхода из этого кошмара. Не его вина, что люди продолжают болеть. Потом, в машине, когда ему требовалось еще семнадцать минут, чтобы успокоиться, он постоянно задавался вопросом, почему, если ему никогда не удавалось приехать куда-либо вовремя, когда он возвращался с работы, Беа вечно ожидала, что он будет вовремя теперь. Когда у него на руках Фиа, пожилой отец и собака, за которыми нужно присматривать, дом, который нужно убирать, холодильник, который нужно наполнять, и желудки, которые нужно кормить. Он предполагал, что до этой темы для обсуждения оставалось еще несколько недель. Это был прогресс в сорокапятиминутных сеансах его гневного плача.
Вечером по вторникам по дороге домой он покупал фиш-энд-чипс для себя, Дермота и Фиа. Фиа называл вторник лучшим вечером недели. Конор считал, что он худший. Ему не хватало Беа, к которой он мог вернуться. Особенно по вторникам, когда он хотел утешения после битвы с новой Беа и ее союзницей Энн-Мари. Конор предпочитал среду, когда Фиа уезжал к Беа в Крайстчерч. Они платили целое состояние за помесячную аренду квартиры с двумя спальнями. Найти что-нибудь более подходящее заняло бы больше времени, чем она могла провести без Фиа, и она была не готова ждать. По средам Конор мог остановиться и выдохнуть, и только потому, что Фиа был там, где ему нужно быть. Выходные с пятницы по воскресенье, которые Фиа проводил с Беа, были одинокими. Дермот целыми днями пропадал у Молли, хотя она редко его узнавала. Даже Джаро перестал проситься поиграть.
Дермот регулярно жаловался на ужасную тишину или неприятный запах в доме. Он проверял холодильник, чтобы убедиться, что ничего не испортилось, опустошал мусорные баки, но не мог понять, в чем дело. Конор подозревал, что Дермот имел в виду более сложный запах: все то, что Беатрис вносила в букет дома, исчезло, как цвет с истершегося коврика. По вечерам, когда тишину и запах (или его отсутствие) невозможно было прогнать, они шли в паб на углу выпить пинту пива. Иногда две. Дермоту нравилось сидеть в баре. «Здесь можно увидеть все, что приходит и уходит».
Раньше, когда они представляли все то, чем займутся, когда Дермот переедет, совместная еженедельная пинта пива казалась чем-то сокровенным и ценным. Теперь они вдвоем сидели в баре, глядя на бутылки на стене, и никто не ждал их домой, и это оказалось так грустно, что Конору не терпелось допить пиво и уйти. Если они брали вторую пинту, то осмелевший Дермот заполнял паузу разговором о Беатрис.
– Это не таинство и не волшебство, Конор, – говорил Дермот. – Это обещание, которое ты даешь, когда она идет к алтарю. Ты должен спросить себя – ты мужчина, который держит свои обещания?
– А как насчет обещания Беа, данного мне? – спросил Конор. Его челюсть ныла от напряжения.
– Она старается, сынок.
– Ты когда-нибудь спрашивал себя, хотела ли мама, чтобы ты сдерживал данное ей обещание?
Дермот нахмурился, размышляя.
– В те времена у нее было бы меньше вариантов, если бы она бросила тебя, а не ты бросил ее, – продолжил Конор. – Ей, как матери-одиночке, было бы гораздо труднее. Ее бы осуждали.
Дермот напрягся, но сохранил спокойствие:
– Правда в том, что, если она когда-то и хотела уйти – а такие моменты, я уверен, бывали, – все, что я могу сказать: я рад, что она этого не сделала. – Он кивнул кому-то у двери.
– Кто это?
– Понятия не имею. – Дермот взялся за свое пиво. Его рука дрожала.
– Это лучшее, что я могу сейчас сделать, – сказал Конор.
– Это все, что ты можешь сделать.
Первым побуждением Конора было перевести Фиа в другую школу, но Ева убедила его подождать до сентября. Фиа, вероятно, не смог бы справиться с новой школой. С тех пор как Беатрис ушла, он вел себя деструктивно, агрессивно и плаксиво. Стало полегче, как только он начал проводить больше времени с матерью. Дермот сводил Конора с ума своим «я же тебе говорил». Но Конор не удивлялся, что стресс Фиа снизился: он знал, что это необходимый компромисс. Что его удивляло и тревожило, так это то, как долго он сам сопротивлялся этому. Когда Конор согласился на ночевки Фиа у Беатрис, Ева посчитала, что он поступил как герой, и усомнилась, что так же быстро пришла бы к подобному компромиссу. Постоянное заверение в том, что у него все хорошо и что он поступает правильно, помогло вернуть ему человека, которым он себя считал. Хорошего человека. Сострадательного человека.
Субботним утром в конце мая Ева зашла к нему по дороге домой с рынка и принесла свежие бейглы. Он только встал, надел спортивные штаны и футболку, чтобы открыть дверь. Он не знал, где Дермот, знал только, что его нет дома, иначе он открыл бы дверь. Они спустились на кухню приготовить кофе. На кухонном островке были сложены вчерашние пластиковые контейнеры из-под еды на вынос. Единственным днем, когда дом выглядел так, как раньше, был четверг, в первые несколько часов после визита уборщицы.
Конор распахнул двери во двор и обнаружил, что воздух мягкий и теплый. Они сидели на солнышке с кофе, бейглами и джемом и говорили о маленьких простых вещах: цветущих оранжевых люпинах, воркующих на трубе голубях, пухлых белых облаках, совершенных, словно прилетевших прямиком из детской книжки. Они говорили о предстоящих долгих летних каникулах и о том, чем займутся с детьми. Они договорились о спортивном лагере и художественном лагере, распределили, кто будет отвозить, а кто привозить. Сидя в своем саду в преддверии лета и рядом с Евой, он ненадолго почувствовал себя одурманенным от незнакомого счастья. Она призналась, как близка к увольнению с работы, как часто в воображении показывает средний палец коллегам, которые внезапно оказались неспособны делать что-либо, кроме как жаловаться и, что еще хуже, ожидать от нее каких-то действий. Она предложила взять Фиа к ее родителям в Литрим вместе с девочками, чтобы они недельку побегали по полям и полазали по деревьям. Конор сразу же сказал «да», мечтая о таком же лете для себя. Надо было обсудить это с Беа, но она, вероятно, не согласилась бы, потому что он уже сказал «нет» на то, чтобы она взяла Фиа на каникулы в Германию. Или в Испанию – это было ее второе предложение. Он не позволил бы ей вывезти Фиа из страны, на случай, если она не вернет его обратно. Страх перед надвигающейся катастрофой – необратимой и безнадежной – всегда был где-то неподалеку. Ева обняла его и прижала к себе. Она утешала его во время приступов плача. Настолько многочисленных, что он перестал смущаться. «Ну вот, опять», – говорил он, сдаваясь. На этот раз все было по-другому. Он мог слышать ее сердцебиение. Ощущал, насколько теплой стала ее кожа от солнца. Чувствовал запах яблок в ее шампуне. Сосредоточившись на ней, на ее тепле, он почувствовал солнце на своей спине. Задержал дыхание и посмотрел на нее: заметил складку между бровей, ее неуверенность. Ее рот зашевелился, как будто она собиралась что-то сказать, но потом одумалась, собиралась улыбнуться, а потом решила, что это неуместно. Он ждал, пока она отстранится, и, когда она этого не сдела