ла, все изменилось.
– Думаю, я влюбляюсь в тебя, – сказал он.
– Я знаю, что влюбляешься, – сказала она. Они все еще были так близко, что он чувствовал ее дыхание на своем лице.
– Это небольшая проблема.
– Правда?
Он засмеялся. Она этого не сделала.
– Ты знаешь, что делаешь? – спросил он. – Я не думаю, что на меня можно положиться.
Ева наклонила голову, раздумывая. Она всегда серьезно относилась к его вопросам. Затем поцеловала его.
– Подожди, ты уверена?
Ева притянула его еще ближе и целовала до тех пор, пока он не перестал понимать, где он и кто он. Когда они остановились, чтобы перевести дух, то посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. И опять рассмеялись. Он взял ее за руку и повел наверх. Наверху лестницы Конор остановился: он не мог идти дальше. Там было всего три двери: в их спальню с Беа, спальню Фиа и семейную ванную.
Ева снова поцеловала его, нежно подтолкнув еще на несколько шагов в сторону спальни. Он остановился перед незаправленной кроватью и беспомощно повернулся к ней. В комнате не осталось ничего от Беатрис, ни фотографий, ни одежды, но тем не менее она была там. Ева опустилась на толстый марокканский ковер кремового цвета возле кровати. Конор упал перед ней на колени и провел руками по ее ногам, прижимая большие пальцы к внутренней стороне бедер. Она приложила его руки к своей груди, их взгляды были прикованы друг к другу. Прошло несколько дней с тех пор, как она брила ноги: она была уверена, что Беа гладкая, как щечка младенца. Наверное, после лазера. И Беатрис никогда не носила у себя в животе двенадцатифунтовых близнецов. А потом Ева оказалась на спине, и все, что она чувствовала, – это выпуклость его эрекции на бедре, его пальцы, скользящие у нее внутри, его рот на своей шее. Его тяжелое дыхание. Что-то острое впилось ей в ягодицу. Он просунул под нее руки, и она попыталась соскользнуть с этой штуки, но та перекатилась дальше, к спине, и Ева вздрогнула, когда снова натолкнулась на нее. Она подняла бедро, потянулась и нашла кубик лего. Бросила его под кровать. Конор поднялся на руки.
– Все нормально?
– Нормально, да, хорошо, то есть великолепно. – Она хихикнула.
– Что это? – он указал на крошечную татуировку на ее бедре.
– Ласточка.
– Почему ласточка?
– Они ищут солнце. В то время я была в Греции. – Она рассмеялась. – А еще они символизируют новое начало, новую жизнь. Я тогда только выпустилась. – Она остановилась. Новая жизнь, которую она тогда отмечала, была жизнью, которую она построила с Шэем.
– Она прекрасна. И ты прекрасна.
Это было то, что она хотела услышать, но теперь она не могла смотреть на него.
– Я ужасный человек.
– Ева, нет. Не надо.
Однажды после школы, когда им обоим некуда было спрятаться, Фрэнк спросил, почему она рассказала Конору об их романе, стало ли ей от этого хорошо? Почувствовала ли она себя праведницей? Она сказала ему, что не знает, почему это сделала, но он ей не поверил. «Если бы я был на твоем месте, – сказал он, – я бы спросил себя: что я получил за то, что рассказал?» И он стоял и ждал, пока она осознавала его слова. А потом засмеялся над ней.
Конор взял ее лицо в ладони и повернул его к себе обратно:
– Ты хороший человек в трудной ситуации.
– А у тебя есть татуировки?
– Нет. Я слишком много их видел на старой коже. – Он засмеялся. – Извини. Я идиот. Я уверен, что с твоей все будет в порядке. Она маленькая и четкая. – Он упал на ковер рядом с ней. Он смотрел, но не смотрел на нее, как будто ушел куда-то еще.
– Конор? – спросила она. – Что такое?
– Ничего. Ничего.
Он лгал. Она лгала. Все было не так. Лего. Ее колючие ноги. Волоски на животе. В светильнике наверху была паутина. Нижняя часть туалетного столика позади нее изъедена термитными ходами. И выключение света ничего бы ни на йоту не изменило.
Одна сандалия была в коридоре, другую она нашла на полпути вниз по лестнице.
– Кофе? – одетый Конор стоял на лестничной площадке.
Когда она подошла ко второй сандалии, уже была видна входная дверь.
– Мне пора идти, – сказала она, делая последние несколько шагов к двери. Он остался на лестничной площадке, глядя на нее сверху вниз. Сказал что-то вроде того, что дело не в ней, а в нем.
На улице она встретила Дермота, идущего домой с Джаро. Она заставила себя улыбнуться, обменялась с ним несколькими словами и пошла дальше. День был еще теплым, но облака закрывали солнце. Ветра не было. Деревья поникли. Чем быстрее она шла, тем больше злилась на Конора, на себя, за то, что чего-то ждала. Это жизнь во всей ее запутанной неразберихе. Это не означает, что им нельзя быть вместе, несмотря ни на что. Ни на что из того, что она не смела сформулировать.
Пришло сообщение от Конора: «Ты дашь мне второй шанс? Мне бы очень хотелось получить второй шанс. Целую». Ева ответила: «Да».
Раздетый человек – это другой вид человека. Нужно знакомиться с ним заново.
Глава 39Бирюза
Бывали дни, когда Шэй любил косить газон, двигаясь туда-сюда, пока лужайка не покрывалась ярко-зелеными полосами скошенной травы. Он пересек холмы и долины лужайки миссис Дейли и аккуратно обошел вокруг кривобокого, но цветущего кизила. Двигаясь в одну сторону, он ощущал спиной уютное прикосновение теплого света, двигаясь в другую – жжение солнца в глазах.
Миссис Дейли наблюдала сквозь кухонное окошко. Каждый раз, когда Шэй оборачивался, он замечал ее, кивал и продолжал. Это было смешно, но он не хотел ее игнорировать. Было кое-что, что он хотел бы ей рассказать за чашкой чая с сэндвичем: он не был уверен, что стоит, но ему больше не с кем было поделиться. Когда он рассердился на Еву по поводу Конора и Беа, Ева ответила, что Конору и Беа следует разобраться с тем, с чем следует разобраться, самостоятельно. И, хотя он не хотел никого осуждать, он возлагал всю вину за этот бардак на Фрэнка: тот всегда заходил слишком далеко. Как и Конор, впрочем. Сразу после произошедшего Шэй попытался высказаться в защиту Беа, но его не впустили дальше дверного порога. Конор не хотел разговаривать, не хотел выпить пива, не хотел и не нуждался ни в чем от Шэя. Не хотел знать мнения Шэя о том, что ему следует делать. Шэй вышел из себя, сказал ему, что в семейном кризисе всегда виноваты двое и сейчас Конор сильно неправ и тянет за собой Фиа. А Беа, ну, Шэй хотел бы, чтобы она боролась активнее и привлекла на свою сторону адвоката, но она по-прежнему была убеждена, что терпение – это все, что нужно. Шэй жалел ее.
Лиззи поймала его на школьном дворе, когда он стоял на приставной лестнице и чистил желоба. Они согласились, что расставание Конора и Беа коснулось всех: их круг разорвался. И Фиа. Бедный Фиа. Девочки Шэя отчитывались: бедный Фиа снова плакал за обедом. Бедный Фиа намочил штаны. Лиззи жаловалась, что Ева отмалчивается, и выпытывала у него, что еще Ева могла рассказать. Ей нужно было понять. Шэй, дрожа, замер: он ступил на опасную территорию и был недостаточно умен, чтобы обойти мины.
– Прости, Лиззи, тебе придется отступиться. Если инспекция по безопасности на рабочем месте застанет меня за разговором на стремянке, у меня будут серьезные проблемы.
Это был вечер пятницы, близнецы спали, а они с Евой, как обычно, сидели на диване рядом, пили вино и смотрели «Очень позднее шоу с Джеймсом Корденом»[21].
– Разве ты не чувствуешь своей ответственности? Я – да, – сказал Шэй.
– Ты? А что ты сделал?
– День рождения Фрэнка. Там все и началось, да? Ты потом сказала, что мы тупые… нет, неосторожные. Ты была права. Мы воспринимали все как должное.
Непохоже, чтобы Ева это помнила.
– Так ты чувствуешь себя виноватой? – спросил Шэй. – В том, что выпустила кошку из мешка?
Она снова села прямо и сделала еще глоток вина.
– Я сожалею о том, каким образом я это сделала, но я могла бы сделать то же самое трезвой. Но по-доброму. Не эсэмэской. А что бы ты сделал?
Шэй чувствовал, как Ева напряглась.
– Не знаю, – сказал он. – Может быть, ничего.
– Даже если предали твоего друга, твоего лучшего друга?
– Но ты ведь не сказала Лиззи?
Ева нахмурилась, как будто она не знала, какое отношение ко всему этому имеет Лиззи.
– Подожди. Ты хочешь сказать, что твой лучший друг Конор? – Шэй не смог скрыть удивления в голосе.
– Ты понимаешь, о чем я.
– Нет, – сказал Шэй.
Ева отстранилась от него и встала.
– Но зачем говорить Конору, а не Лиззи?
– Все кончилось, не так ли? Интрижка прекратилась. Лиззи лучше не знать. – Она направилась на кухню с пустым бокалом, обращаясь к нему через плечо: – Ты всегда так буквально все воспринимаешь. Я говорила гипотетически.
– Хочу, чтобы все вернулось на круги своя, – сказал Шэй. Он пожалел, что произнес это вслух, это прозвучало как слова маленького мальчика. Он надеялся, что она его не услышала. Она снова появилась в дверях с полным бокалом вина.
– На какой именно из кругов ты хочешь вернуться? – спросила Ева.
– Ну…
– Господи боже, Шэй, ты не можешь вернуться. Теперь все вот так. – Она торопливо села, пролив вино на диван. – Дерьмо. Дерьмо. Черт. – Она побежала на кухню.
– Принеси соль, – крикнул ей вслед Шэй.
Ева вернулась с влажной тряпкой, некоторое время оттирала пятно, а затем отнесла тряпку обратно на кухню.
– Все в порядке.
Пятно выросло.
– Нет, – сказал Шэй.
– Тут повсюду пятна. Это как карта мира. Какая разница? Их будет только больше. Может, нам залить вином весь диван и объединить пятна.
Шэй принес из кухни соль. Он чувствовал, что она наблюдает за ним.
– Давай, – сказала она и вышла из комнаты. Он слышал, как она надевает пальто в коридоре.
– Куда ты?
Она собралась в магазин за молоком, или за хлебом, или за чем-то еще – он не успел уловить за чем, прежде чем дверь за ней закрылась. За последние недели такое случалось несколько раз, независимо от того, нужно им было молоко или нет, и часто она возвращалась с пустыми руками. Шэй предполагал, что ей нужно прогуляться, но не мог понять, почему ей требовалось лгать об этом. Все, что Ева предлагала в качестве объяснения: что магазины закрыты или она забыла, за чем пошла. Когда он спрашивал, как такое возможно, она обвиняла его в том, что он ее допрашивает. И это вело лишь к ссоре.