– Нет, я… Майя и я… – Джека смутила ярость Лиззи.
– Что дальше, чего еще ты хочешь?
– Я ничего у вас не брал, – Джек заломил руки.
Фрэнк сбежал вниз по лестнице и встал между ними.
– Прекрати, Лиззи. Она не всерьез, она расстроена, – сказал он Джеку.
– Расстроена? Я в ярости, – сказала Лиззи. – Ты не можешь здесь оставаться.
Джек попятился. Он оставил дверь за собой открытой, как будто знал, что ему, возможно, придется бежать.
– Это произошло само собой, – взмолился Джек. – Я бы никогда не причинил Майе вреда.
– Ты уже это сделал, – сказала Лиззи.
– Лиззи, не надо, – сказал Фрэнк. – Мы можем это решить. Все будет хорошо.
– Как ты себе это представляешь? Я потеряла свою драгоценную девочку из-за твоего сына, и теперь ты ожидаешь, что я все равно буду присматривать за ним. Что у нас все будет хорошо. Если у меня не будет моей девочки, хорошо мне не будет. А тебе не удастся оставить у себя сына.
Она рычала на Фрэнка, но тот мог видеть лишь плачущего на пороге Джека.
– Мне очень жаль, – повторял Джек снова и снова. – Я пойду к маме. Мне очень жаль.
– Никуда ты не пойдешь. – Фрэнк схватил его за руку и потащил обратно внутрь.
– Не смей, – сказала Лиззи. Она попятилась и встала на нижнюю ступеньку, схватилась за перила одной рукой, а другую прижала к стене, приготовившись к бою. Фрэнк обнимал Джека.
– Это его дом. Он живет здесь.
Лиззи поняла, что Фрэнк снова предпочел ей кого-то другого. Все компромиссы, все жертвы, которые она принесла ради него, не имели никакой ценности. Все оправдания, все обиды, которые она похоронила, чтобы сохранить безопасность их семьи, были просто тратой времени. Она ничего не должна Фрэнку.
– Думаешь, он присматривает за тобой? – сказала она Джеку. – Он всегда заботился только о себе. – Она повернулась обратно к Фрэнку: – Какой отец, такой и сын, пожиратели и насильники. Можете отправляться в ад, оба.
Джек всхлипнул.
– Ты слишком далеко зашла.
– Да? Думаешь, я далеко зашла? – сказала Лиззи. – Думаешь, я не знаю, кто ты? Чем ты занимался? Где ты был?
Она заметила его сомнения.
– Ох, Лиззи, что я натворил на этот раз? – спросил он. Он выдохнул, словно утомленный ею. Этот ублюдок блефовал.
– Ты тоже можешь валить.
– Что? – Фрэнк зашаркал на месте, оглядываясь по сторонам, как старик, потерявший ориентацию. Она стала выше, когда внутри сформировалась холодная решимость. – Я серьезно. С меня хватит. Вали.
Она поднялась по лестнице и села на койку Майи, задернув вокруг себя шторы.
Фрэнк и Джек ходили по дому, вверх и вниз по лестнице, перешептываясь, собирая свои вещи. Она услышала, как за ними закрылась входная дверь. Тишина опустилась вокруг, как туман. Единственным звуком, который остался, был стук ее сердца: то, что оно все еще бьется, удивило ее.
Когда Фрэнк и Джек появились на пороге Полы, она увидела у каждого по сумке и открыла дверь. Фрэнк боялся, что она повторит свой отказ перед Джеком, но вместо этого она заключила его в объятия. Фрэнк видел, как Джек смягчился, когда наклонился, чтобы обнять ее. Через его плечо она посмотрела на Фрэнка и сказала: «Что тебе суждено, то будет твоим».
Эта фраза вернулась к нему несколько дней спустя. Он не совсем понимал, что она имела в виду и о ком шла речь: о ней, о нем или о Джеке? Материнская любовь. Возвращение сына домой или выселение Фрэнка из дома. Что бы она ни имела в виду, он был благодарен за то, что она их приняла.
– Вы семья, – вот все, что она сказала.
Глава 41Беатриче Козловски
В понедельник, во время обеденного перерыва, Беатрис получила по рецепту свою первую пару очков. Она гуляла по Нассау-стрит, восхищаясь тем, как сверкает мир, и обнаруживая, что в одних цветах заключено множество других цветов. Она могла видеть черты людей, читать выражения их лиц: настороженные, отсутствующие или раздраженные тем, что она разгуливает как туристка. Когда ей адресовали редкую улыбку, она охотно ответила на нее. Она чувствовала себя частью мира так, как не чувствовала, когда не могла нормально видеть. Оптик заподозрил, что она уже давно близорука.
Какой-то мужчина шел немного впереди. Она не обращала на него внимания, пока он не сошел с тротуара, чтобы перейти дорогу, и посмотрел направо. Беатрис услышала шум автобуса, почувствовала, как он проносится мимо. Водитель не успел затормозить. Если бы она не носила очки, выражение лица мужчины было бы размытым. Она могла бы предположить, что на нем было удивление или ужас, а рот широко открылся в крике. Но то, что она увидела на его лице, прежде чем его сбил автобус, было улыбкой. Легкая, нежная улыбка типа «О, вот и ты», как будто он встретил того, кого ожидал.
Прошли дни, а она все не могла забыть об этой улыбке. Что она означала?
Мужчине было пятьдесят семь лет, он был родом из Лукана, женат на женщине по имени Аманда. У них было трое взрослых детей: Луиза, Эмма, Адам. Автобус его сбил, совершил наезд или убил – в зависимости от того, какую газету вы читали. Костюм у него был синий, носки в полоску, туфли черные. Он нес сэндвич с беконом и яйцом в треугольной коробке из «Маркс энд Спенсер», пока та не взлетела в воздух и не приземлилась у ног Беатрис. Помятая.
Беатрис работала в дорогом ювелирном магазине «Уир и сыновья» на Графтон-стрит продавцом-консультантом в отделе фарфора и стекла. Патриша, вечно занятая маленькая женщина, работала здесь с тех пор, как сорок лет назад окончила школу. Она взяла на себя задачу научить Беатрис всему, что знала. Беатрис вежливо кивала, но Патриша вскоре обнаружила, что, хотя Беатрис ничего не смыслила в инвентаризации, она компенсировала это в обслуживании клиентов: она знала, что именно ищут клиенты, даже если они сами еще этого не осознавали, и у нее был отличный вкус. Патрише было любопытно, почему кому-то с подобным прошлым и очевидным достатком понадобилось работать в «Уирс». Но ее вопросы никогда не были прямыми. «У тебя божественные туфли, где можно такие купить?» Беатрис не носила обручальное кольцо на работе, но за пятнадцать лет оно оставило вмятину на ее пальце. Когда Патриша спрашивала о чем-нибудь, связанном со свадьбами, мужьями, детьми, Беатрис уклонялась от ответа. Патриша предполагала, что ее муж умер, и поглаживала ее всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал о свадьбах, что было обычным явлением в отделе фарфора и стекла. Беатрис не стала опровергать ее умозаключение.
Магазин «Уир и сыновья» был временным решением. Беатрис имела фиксированный график, и ей не приходилось работать по выходным, когда у нее жил Фиа. Она все еще искала работу в гостиничной сфере, но после ее отказа работать по выходным собеседования резко заканчивались. В подвальном помещении, где размещался отдел фарфора и стекла, было тихо: когда появлялся клиент, можно было не торопиться, сохранять личный подход. Фрэнк думал, что она ошиблась работой: слишком много времени на размышления – ей нужно что-то более насыщенное, по крайней мере, более веселое. Но «Уирс» был всем, на что она сейчас оказалась способна. Ей требовалась рутина. В те дни, когда с ней не было Фиа, она страдала от пронзительного звона в ушах, который пропадал, как только она оказывалась рядом с ним.
Фрэнк стал ее единственным другом: ей больше не с кем было поговорить. Ей не хотелось слишком много думать об этой ситуации, а Фрэнка она совершенно не беспокоила. «Почему бы мне не поговорить с тобой, если тебе нужно поговорить со мной? Черт, да и мне нужно поговорить с тобой». Детали он не раскрывал, но какие-то разногласия между Джеком и Лиззи привели к тому, что они на какое-то время остановились у Полы. Она задавалась вопросом, стали бы они с Фрэнком когда-нибудь такими друзьями, такими нужными и важными друг для друга людьми, если бы между ними не случился неудачный роман.
«Ничто не вечно», – вздыхала Патриша, когда приходили клиенты, желающие заменить разбитые тарелки в свадебном фарфоровом сервизе. «Но нет ничего плохого в том, чтобы начать все сначала», – добавляла она и указывала им на новые модные обеденные сервизы с мисками для пасты или кружками для кофе с молоком: сервизы для нашей современной жизни.
Однажды в пятницу в «Уирс» не вышли два сотрудника: разразился ужасный грипп. Патриша спросила, сможет ли Беатрис остаться до семи.
Беатрис не хотелось говорить «нет». От «нет» Патриша морщилась.
– Я не могу, не по пятницам. Мне очень жаль.
Патриша поморщилась.
– Если я не заберу сына, во сколько обещала, мой муж оставит у себя его на выходные.
– Твой муж?
Беатрис сдержала слезы.
– Мы с мужем не живем вместе.
Патриша тихо простонала:
– Ох, милая, мне так жаль.
– Мне нужна эта работа.
– Иди с богом, дорогая. Мы позаботимся о тебе. Мы здесь семья.
Патриша кинулась искать ей замену. Беатрис надеялась, что она не расскажет всем остальным. Она могла вынести роль объекта для любопытства: неразговорчивая иностранка в дорогой одежде, – но не объекта для жалости.
Днем в пятницу, если не было дождя, она приводила Фиа в парк Стивенс-Грин поздороваться с утками. Он назвал пятерых уток в честь Черепашек-ниндзя: Фиа звал, и они к нему подходили – его, похоже, не заботило, реагируют ли они на свои имена или на хлеб в его руках. Вслед за утками они мчались вокруг фонтанов на детскую площадку, где Фиа бегал от одного снаряда к другому, подпрыгивая, как щенок. На качелях он исполнял трель: «Выше-выше-выше-выше», – и она старалась изо всех сил.
В эти первые несколько часов их воссоединения Беатрис чувствовала, как разрастается, как будто возвращаясь в себя. Даже смех шел откуда-то из глубины. День кончался в «Макдоналдсе»: Хэппи-Мил для него и черный кофе для нее. Она ненавидела «Макдоналдс», но в последнее время редко отказывала Фиа. На подоконнике его спальни в ее квартире выстроилась шеренга пластиковых героев из мультфильмов. Безвкусный отчет о том, сколько недель она жила вот так. Они насмехались над ней своими огромными ухмылками.